Оборотень - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы не правы, — сказал Эйно. — Вы зря так говорите.
— Настенька, побереги себя, — уговаривал папа. — Слава Богу, ничего непоправимого не случилось. Я уверен, Вика одумается…
— Если мы тебе дороги, больше ты к этому алкоголику не пойдешь! — пополам со слезами крикнула мама. — А если нет — до свидания! Живи как хочешь!..
— Командир не алкоголик, — снова вступился Эйно. — Он в Афганистане воевал. Героем вернулся.
— Простите меня, — совсем без голоса сказала Вика. Повернулась и на странно негнущихся ногах пошла по лестнице вниз.
На какой-то миг родители остолбенело умолкли: ничего похожего они от дочки не ждали. Обычно запаха сердечных лекарств с избытком хватало, чтобы заставить ее отменить сколь угодно «твердо» принятое решение.
Потом Анастасия Леонидовна схватилась за ручку двери, чтобы с треском захлопнуть ее. Возможно, к утру придет отрезвление и она ужаснется, но пока хотелось лишь одного: сделать бесстыднице побольнее. Эйно легонько придержал дверь, ровно настолько, чтобы заверить:
— Вам совершенно не о чем беспокоиться… И побежал следом за Викой.
Он поймал ее уже на улице: она вяло уходила куда-то, явно не понимая, куда и зачем. Эйно обнял ее и повел к автомобилю. Впереди их ждал дружный восторг всех дроздовцев и тихий ужас самого Дроздова, когда он проснется наутро.
А пока Эйно Тамм по прозвищу Десять вел машину с немыслимой аккуратностью и всю дорогу, как это принято у эстонцев, молчал.
18 ИЮНЯ
УтроСтарший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Российской Федерации, старший советник юстиции Александр Борисович Турецкий вновь ехал по Щелковскому шоссе, держа курс на холостяцкую берлогу Дроздова. Сегодня, в воскресенье, он с утра был свободен, что вообще-то приключалось нечасто, особенно в последнее время. Однако, как и следовало ожидать, судьба вломилась в реальность настырным телефонным звонком, мгновенно вернувшим Сашу из сна.
— Александр Борисович, доброе утро… — услышал он голос человека, задержать, а то и уничтожить которого его обязывала должность. Что именно сказал Турецкий в ответ, он сам потом не мог толком припомнить. Вероятно, это все-таки было нечто не слишком парламентское, потому что вражий сын Снегирев немедленно перебил: — Положи пистолет, Борисыч, и погоди палить, я с белым флагом. Тут у нас дело знаешь какого рода…
Он говорил серьезно и спокойно, без дурацких подначек. Турецкий стал слушать и постепенно забыл не только о разделявшей их пропасти, но даже и о том, что этот человек с некоторых пор стал его соперником.
— Сейчас буду, — сказал Турецкий. Положил трубку и полез вон из постели. Ирина с трудом приоткрыла слипающиеся глаза, потом встревожено оторвала голову от подушки:
— Саша, что?..
Он чуть не ляпнул: твое, мол, сокровище позвонило, — но вовремя удержался.
— Ничего, ничего, спи, — успокоил он, вытаскивая из шкафа свою прокурорскую форму старшего советника юстиции. — Скоро вернусь.
В воскресное утро машин на московских улицах немного, и через полчаса Турецкий уже припарковался на Амурской, поднялся на лифте и позвонил в квартиру Дроздова.
Ему открыл Алексей Снегирев по прозвищу Скунс, и какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга через порог. Потом Саша вошел. Он не стал говорить Скунсу, что тот сподвигнул его на поступок, здорово отдававший должностным преступлением. И так было все ясно.
Снегирев торчал в квартире один. Ребята разошлись по своим делам, Дроздова увезла вызванная Ассаргадоном машина, Вика уехала с ним.
— Один справишься? — спросил киллер.
— А пошел ты, — ответил Турецкий.
Обоим было решительно ни к чему, чтобы их видели вместе.
Вернувшись к автомобилю, Саша проехал несколько перекрестков и без труда отыскал нужный дом.
— Кто там?.. — тотчас откликнулся на звонок в дверь голос женщины, недавно плакавшей и готовой разрыдаться опять.
— Старший следователь по особо важным делам Прокуратуры Российской Федерации, старший советник юстиции Турецкий Александр Борисович! — как можно грозней представился Саша.
Естественно, ему мгновенно открыли. Из прихожей на него с немым ужасом смотрела супружеская чета лет шестидесяти с небольшим: он — лысеющий, седеющий, она — наоборот, без единой сединки.
— Анастасия Леонидовна? Андрей Павлович? — полуутвердительно поинтересовался он, показывая служебное удостоверение.
Они дружно закивали, потрясенные его формой.
— Что случилось?.. — медленно пятясь и ища руку супруга, почему-то шепотом спросила Анастасия Леонидовна. Впрочем, судя по выражению лица, она уже ЗНАЛА. С ее дочерью, Викой, произошло нечто абсолютно ужасное. Нечто такое, после чего остается только тихо проститься с жизнью и лечь в гроб.
Турецкий не стал разочаровывать несчастных родителей.
— Я к вам, — строго сказал он, — по поводу вашей дочери. Вернее, по поводу человека, с которым она последнее время встречается. Может быть, присядем за стол? Вы должны посмотреть некоторые документы.
— Мы сразу заподозрили, что это бандит! — с суровой решимостью заверил его Викин папа.
— Наша дочь не могла натворить ничего дурного!.. — скомкала насквозь мокрый носовой платок Викина мама. — Она просто… слишком добра… чистое создание… знаете, такой книжный ребенок… вбила себе в голову…
Турецкий вытащил из папки толстый конверт.
— Вот это Вадим Дроздов, а это ваш покорный слуга… — начал он с выпускной фотографии школьного класса. Гвоздем программы, которому предстояло появиться в кульминационный момент, был цветной снимок полковника Дроздова при полном параде и со Звездой Героя Советского Союза.
— А ты докатился, кишкоправ, — хмуро сказал Александр Борисович Снегиреву, когда тот вернулся в квартиру Дроздова.
— Ой, правда? — обрадовался Снегирев. — А ты, Турецкий, успешно превращаешься в курьера на побегушках у криминала. — На кухне забормотал, вскипая, электрический чайник, и Саша вспомнил, как в прошлый раз пил чай у Дроздова и раздумывал, как бы попросить его нарисовать портрет Снегирева. — Пошли хлебнем, — мотнул Алексей головой в сторону кухни. И вдруг фыркнул: — Видел бы нас с тобой господин Аристов!.. Ведь инфаркт хватил бы беднягу. И наемного убийцу подсылать не придется…
— Новый способ сбора сведений осваиваем? — немедленно ощетинился Турецкий. — Извини за любопытство, и много тебе за него обещали?..
Скунс равнодушно пожал плечами.
— Да ни Боже мой, — сказал он. — Кто за него железный руль даст, за твоего Аристова?
— «Мой» Аристов! — невольно вырвалось у Турецкого. — Я его сам когда-нибудь придушу. Борец за правовое государство, черт бы его побрал!.. Поборник законности!.. Сынуля с дружками машину угнали, сбили кого-то, и хоть бы хны! Детская шалость, мол, пострадавший сам виноват.
— Может, и сам, — мудро кивнул Снегирев. — Знаешь, оно всяко бывает.
— Еще как бывает, — буркнул Саша. — Выбежал на дорогу и шасть под колеса! Я показания читал…
— Да уж, показания… — помешивая чай, пробормотал Снегирев. — Вот ты скажи, сыч-важняк, ты всерьез веришь, что это я Аленушку прибил? — Турецкий не ответил, и он продолжал: — Да откуси я собственную голову, если веришь. Иначе тут не сидел бы. Вам про меня-то мыслю инициативную небось тот петюнчик подкинул? Который все около нее ошивался?.. — Турецкий опять промолчал, и киллер вздохнул: — Вот сделает ему кто солнечное затмение, опять на меня станете думать? Потому что я про болтовню его догадался?.. А ведь он доиграется, чует мое сердце.
— А ты, ангельская душа, ну ни в чем, ну ни в чем не виновен! — взбеленился Турецкий. — Все-то на тебя, алмазного, наговаривают! Ты, может, и на Востряковском кладбище не был? И карате там не показывал?..
— Я?.. — изумился Снегирев. Он слышал кое-что от Дроздова, но Турецкого следовало раскрутить по полной программе.
— Головка от…! — передразнил Саша. — Я тебя, Скунс, скоро уважать перестану. Уже разводками для очаковских занимаешься. И ручки у тебя, я смотрю, зажили. Как зеленым следователям мозги сахарить, так больной, а как покрасоваться…
И Саша, щелкнув пальцами, попытался воспроизвести небрежно-повелительный жест «Востряковского Скунса». Злость придала вдохновения, получилось почти в точности так, как, описывая своего кладбищенского спасителя, показывал на допросе Шакутин.
Снегирев вдруг необыкновенно развеселился.
— Знаешь, — сказал он, — если я когда-нибудь в мелкие шаромыжники перейду, ты об этом первый узнаешь. Я тебе через Ирину Генриховну передам.
У Турецкого свело челюсти.
— Слушай… — выговорил он. — Ты… Если ты…
— Ой, как страшно, — хихикнул Скунс, прикрываясь забинтованными руками.