Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

Тут было уже не до обид, и Данила с Харитоном, как и все прочие хлопцы и девчата, кроме скаутов и представителей от союзов молодежи при меньшевиках и эсерах, делегаты от которых тоже присутствовали на собрании, — сорвались с мест, захлопали в ладоши и изо всех сил закричали «ypa!».

— Ну и бравые хлопцы! — возбужденно сказал Данила Харитону, когда крики и аплодисменты улеглись и все снова сели на свои места. — С самим товарищем Лениным переписываются сюда и туда! Молодцы! Всех обскакали! Вишь, какая должна у нас быть организация!

— А я тебе что говорил, когда ты тут ерепенился насчет этой самой Шурки? — откликнулся пренебрежительно Харитон. — Я же тебе сразу сказал, что союз будет у нас — во! Что надо!

И уже совсем презрительно, в адрес самого Данилы, Харитон добавил:

— Это для вас, женатых, раз юбка, то уже только — баба и тьфу! А мы, народ, понимаем, что и среди юбочниц может быть дивчина — во! У нас, брат, на шахтах промежду откатчиц и горовых геройские девчата есть! Полезешь к ней — ущипнуть или вообще пошутить, — даст так, что и зубов не соберешь! Во!.. Сознательные и самостоятельные!

Теперь и Данила и Харитон преисполнились вдруг сознанием собственного достоинства. Это было удивительное, ранее вовсе незнакомое чувство. Делегат! Это значит, что не кто–то там за тебя, а ты — за кого–то. И не за кого–то там одного, а за многих, даже за всех. Лицо, так сказать уважаемое и полномочное.

Такие чувства как–то даже возвышали тебя в твоих собственных глазах, поэтому и держаться надлежало соответственно — не так, как всегда.

Только когда уже предложено было записываться во вновь созданный Союз рабочей молодежи имени Третьего Интернационала, Данила с Харитоном не выдержали, сорвались с места и начали протискиваться вперед, оттесняя менее проворных, вовсе не как почтенные делегаты, а как обыкновенные Данько и Харько с Печерска, — уж очень хотелось им записаться первыми.

В перерыве к Даниле с Харитоном подошла Лия Штерн.

— Здравствуйте, хлопцы! — весело поздоровалась она.

— Здравствуйте, — Данила и Харитон отвечали чинно, как и надлежит делегатам, да и зуб у них был против этой дивчины, вместе с которой когда–то пришлось драться против монархистов на Крещатике: зуб за то, что их товарищ Флегонт начал… вроде увиваться подле нее и, таким образом, как бы изменять барышне Марине Драгомирецкой — руководителю их певческого общества, не пожалевшей собственного велосипеда, чтобы как следует поздравить Данилу с Тосей по случаю их женитьбы.

Лия с Флегонта и начала.

— А где же Флегонт? — спросила она. — Что–то я его не вижу!

— Это уж вам лучше знать, где он должен быть, — буркнул Харитон неприязненно и даже с вызовом.

Лия была огорчена. Выходит, Флегонт отнесся индифферентно к созданию большевистского союза молодежи. Таким образом, приходилось признавать, что вся ее, Лиина, большевистская пропаганда, направленная на представителя молодой интеллигенции, гимназиста Флегонта, не дала результата, — никудышный, следовательно, из нее партийный деятель! Тем более, что и с этими хлопцами, молодыми представителями рабочего класса, она, большевичка Лия Штерн, так и не сумела найти общий язык.

И чувство неприязни к Марине Драгомирецкой снова завладело Лией. Это она, Марина, вырвала Флегонта из–под ее вляния! А Лия ещe ходила к ней с открытым сердцем, вела высокопринципиальные разговоры — тратила время на эту деятельницу из националистической «просвиты»! Ясное дело: Флегонт, вместо того чтобы прийти на молодежное собрание, о котором Лия столько ему говорила, сидит сейчас, конечно, у Марины и… любезничает с нею…

— Нет! — отрезала Лия сердито. — Мне неизвестно, где сейчас Флегонт…

Отгоняя прочь дурные мысли, Лия подошла к Мищку Ратманскому и Шуре Ситниченко, разговаривавшим с Лаврентием Картвелишвили.

Мишко Ратманский встретил ее весело, даже залихватски.

— Ну как, Лия? — закричал он навстречу. — Здорово, а? Скауты, эсеровские «юсики» и меньшевистские «сомики» демонстративно покинули собрание! — Он захохотал. — А двести пятьдесят человек уже записались в наш «Третий Интернационал»! — От полноты чувств он даже хлопнул Лию по плечу. — Третий Интернационал на свет еще не родился, eго еще и в природе не существует, а у нас в Киеве на Печерске он уже есть! А? Здорово?

Мишко Ратманский вообще был веселого характера и парень хоть куда. Стройный, крепкий, с горячими живыми глазами, Мишко мог бы слыть первым кавалером в кругу самых привередливых девчат. Но точно так же пользовался он любовью и у знавших его ребят — за энергичность, компанейский характер, верность в дружбе и непримиримость ко всем врагам. Всю свою энергию и живость характера Мишко отдавал сейчас одному — делу организации его ровесников; все свои чувства, душу и сердце — только предмету своей любви. А предметом восемнадцатилетнего Мишка Ратманского была революция. Еще пятнадцатилетним мальчишкой, до войны, слушая своего учителя, большевика Петрова–Савельева, влюбился он в прекрасный образ непорочной Девы: в грядущий коммунизм на земле!

— Так что, дорогая Лия, можешь уже записать в протокол: Третий Коммунистический Интернационал создан!

— Не Третий Коммунистический Интернационал, а лишь Союз молодежи… — имени Третьего Интернационала…

Сказано это было тихим, чуть–чуть глуховатым, однако с твердой интонацией девичьим голоском. Эти слова произнесла хрупкая девушка с двумя косичками — тоненькая, даже тщедушная, на вид лет пятнадцати, хотя было ей уже полных семнадцать, — Шурочка Ситниченко. Смотрела она сурово, лет на сорок пять.

Мишко Ратманский ухватил Шуру за талию и так сильно стиснул, что бедная девушка даже пискнула — как мышь под лапой кота.

— Ух ты! Наш прокурор святейшего синода! Фемида–Семирамида правосудия!

Но Шура Ситниченко сразу же высвободилась из крепких объятий Ратманского, гневная и разъяренная, поскольку эти чувства — гнев и ярость — можно было выразить на ее нежном, ласковом, приветливом лице:

— Мишко! Сколько раз я тебе: говорила! Не смей так тискать! И вообще, что за безобразие! И это несерьезно, товарищ Ратманский!

Шура топнула ногой и собиралась уже рассердиться не на шутку, но Картвелишвили схватил их обоих, и Мишка и Шурку, и привлек к себе. Лица юноши и девушки потонули в широкой, словно парус, черной студенческой косоворотке Лаврентия.

— Ну, ну! Кошка и мышка! Цапаться потом будете! Вон уже сторож Капитон звонит в свой треснутый звонок — будто созывает курсисток на лекцию анатомии. Пошли решать главнейший вопрос в повестке дня нашего Союза — об анатомии старого буржуазного мира!..