Пожалеть розгу - Мари Секстон

казалось, возбуждала Эйвери больше всего, поэтому Грей использовал снова и снова, ударяя Эйвери с большей силой, чем когда-либо во время секса. Только однажды, когда он по-настоящему наказывал Эйвери, он ударил его вот так. В тот день он чуть не кончил в штаны. Но в тот день наказание было вызвано гневом. Теперь же речь шла только о том, чтобы дать Эйвери то, чего он хотел.

- О, Господи! - воскликнул Эйвери. Он дернул наручники, почти паникуя из-за невозможности вырваться.

- Какое твое слово?

- Я все равно этого не скажу. Я знаю, но я этого не скажу.

Грей ударил его снова. Эйвери забился, дергая наручники, почти крича. Грей ударил его еще раз и…

Эйвери вздрогнул, и с его губ сорвался долгий вздох. Все его тело обмякло. Это было не так драматично или внезапно, как обвал. Он просто обмяк, завалившись боком на кровать.

- Эйвери? Ты в порядке?

Грей склонился над ним. Глаза Эйвери были широко открытыми, но невидящими, лицо безмятежным и красивым.

Как только Грей понял, что произошло, он кончил. Это была первобытная реакция, продиктованная исключительно эго, как у пещерного человека, бьющего себя в грудь в знак триумфа. Позже он посмеялся над собой за это. Но сейчас он мог только смириться с этим, оставив липкое месиво по всему бедру Эйвери.

- Эйвери? - Он шлепнул Эйвери по боку - не так сильно, как раньше, но достаточно сильно, чтобы ужалить. - Ты со мной, милый?

- Не останавливайся. - Глаза Эйвери по-прежнему были устремлены в какую-то отдаленную точку, видимую только ему. - Не останавливайся. - Это был едва слышный шепот, как будто он говорил в замедленной съемке, слова доносились откуда-то издалека. - Не останавливайся.

Он был потерян по ту сторону боли. Его тело переключилось на борьбу или бегство, и когда ни того, ни другого варианта не оставалось, оно предоставило Эйвери третий вариант - другой вид разрядки, при котором в его организм поступало достаточное количество эпинефрина, адреналина, эндорфинов и Бог знает чего еще, чтобы преодолеть любую боль. Сабы называли это «сабспейс» (подпространство), и Грей неоднократно слышал, как его описывали как абсолютное блаженство. «Каждая вещь ощущается как рай», - как-то сказала одна женщина. Это была высшая точка, то, к чему стремились большинство сексуальных мазохистов в своих сексуальных играх, но не обходилось и без риска.

Теперь Эйвери был вне пределов разумного. Нельзя было доверять ему в том, как он использовал стоп-слово. Был шанс, что он вообще перестал распознавать боль. Грей мог сделать с ним все, что угодно, задушить, трахнуть или избить до смерти, а Эйвери мог только лежать там, потерянный в своем счастливом мире.

Немедленное прекращение стимуляции «боль/удовольствие» выбило бы почву у него из-под ног. Это было бы все равно что отвезти ребенка в Диснейленд только для того, чтобы развернуться на парковке и поехать домой. Грей хотел, чтобы он наслаждался своим сабспейсом как можно дольше. Он продолжал прикасаться к Эйвери и разговаривать с ним. Он продолжал причинять боль, но не так сильно и не так часто. Он делал все возможное, чтобы Эйвери наслаждался тем, что он нашел, но всегда думал о том, что будет дальше.

Потому что, как и все хорошее, сабспейс не может длиться вечно.

В какой-то момент Эйвери вернется. И вторая часть работы Грея заключалась в том, чтобы сделать это возвращение к реальной жизни настолько мягким, насколько это было возможно.

***

Эйфория.

Это было единственное, что чувствовал Эйвери.

Он был так близок к оргазму, но не хотел, чтобы удовольствие заканчивалось. И вместо того, чтобы найти легкий выход и позволить себе его достичь, он отвернулся от сексуальной разрядки и принял боль. Он открылся ей, как никогда раньше. На мгновение его охватила слепящая паника - разум приказал ему убираться прочь. Сбежать любой ценой и бежать.

А потом он словно перестал существовать и обнаружил, что летит в этом безвременном месте. Он перестал видеть. Перестал слышать. Перестал существовать. Все, что он знал, это пьянящая, восхитительная радость чистого наслаждения. Какая-то отдаленная часть его сознания все еще воспринимала прикосновения, посылая волны ощущений, пробегающие по тому, что от него осталось. Только энергия и блаженство. У него больше не было тела, не говоря уже о простате, которая вызывала оргазм, или мочеиспускательном канале, через который происходила эякуляция. У него не было ничего, кроме этой головокружительной высоты и волнующих, восхитительных ощущений, поддерживающих его.

- Не останавливайся, не останавливайся, не останавливайся, - шептал он этим волнам. Он не хотел покидать это райское состояние. - О, Боже. Пожалуйста, не останавливайся.

Где-то, в какой-то части мира, которая не принадлежала ему, он чувствовал знакомые вещи - укол боли, нежное прикосновение - и все же ничего из этого не осознавал. Они не были его частью. Они были отделены друг от друга, далеки, как луна, но они создавали волны. Это было все, что он знал. Они создавали волны, удерживающие его здесь, помогая взлететь выше, чем он когда-либо мечтал.

- Не останавливайся, не останавливайся, не останавливайся.

Он дрейфовал - парящий и невесомый, лишь частичкой сознания ощущающая рай в великой, бесконечной вселенной. Где-то были произнесены слова, но они не были похожи ни на один из известных Эйвери языков. Волны продолжались еще какое-то неопределенное время, неся его, лаская, заставляя снова и снова дрожать от восторга. Но, в конце концов, несмотря на все, что он делал, чтобы поддерживать их, волны ослабли, исчезая, как рябь на пруду, становящаяся все меньше и меньше. Отголоски ощущений щекотали все уголки его существа. Он глубоко вздохнул, внезапно ощутив вкус воздуха.

У него снова были легкие.

Они отсутствовали какое-то время. Каждая частичка его тела исчезла.

- Вот и все, - сказал кто-то, укачивая его. - Оставайся так, сколько захочешь, малыш. Я буду здесь, когда ты вернешься.

Эйвери оседал. Другого слова для этого не подберешь. Он не падал и не разбивался. Просто постепенно опускался все ниже, словно перышко, опускающееся к земле.

Он вздохнул, обретая мягкость. Тот трепетный восторг, который он так хотел сохранить навсегда, угас. На смену ему пришли комфорт и тепло. Он прижался к нему, довольный темнотой. Он сосредоточился на том, как воздух входит и выходит из его легких. На легком покачивании. Он был одиноким белым перышком, плывущим вниз, вниз, вниз, чтобы приземлиться на спокойную воду. Лишь несколько едва заметных волн напоминали ему, что когда-то здесь были волны.

-