Генеральская правда. 1941-1945 - Юрий Рубцов

Что не менее, а может, и более важно: Давид Иосифович отличался качеством, которое метко именуют гражданским мужеством. Он смело брал под покровительство и защиту людей, незаслуженно обиженных, гонимых властью. Рисковал, но брал их на работу, печатал их материалы, понимая, что только известность и читательский авторитет способны вернуть им доброе имя и уверенность в себе, да и от идеологических чиновников при случае защитить.

В дни Сталинградского сражения Ортенберг получил от состоявшего в штате «Красной звезды» Василия Гроссмана записку, в которой содержалась просьба взять под «крыло» Андрея Платонова, «этого хорошего писателя, — он беззащитен и неустроен». Легко сказать — взять. Еще в разгар коллективизации в 1931 г., на которую Платонов откликнулся честной и не подыгрывавшей властям повестью «Впрок. Бедняцкая хроника», Сталин разругал его «кулаком» и «сволочью». К гонению писателя тут же подключились литературные прихлебатели, да с таким неистовством, что и через десять лет Платонов мог лишь изредка выступать с небольшими рецензиями и заметками, да и то под псевдонимом.

Редактор «Красной звезды», получив записку Гроссмана, перечитал повесть «Впрок» и был буквально сражен неповторимым платоновским слогом. Свои сочинения Андрей Платонович, казалось, не писал, а выпевал из глубины души — так передавал позднее собственное впечатление Ортенберг, они покоряли философской мудростью и удивительно самобытным языком. Дальнейшая судьба Платонова была, таким образом, предрешена. Писателя вызвали в Москву, и по приказу главного редактора он был тут же зачислен в штат «Красной звезды» специальным корреспондентом. А для пущего авторитета в войсках ему, хотя и в нарушение установленного порядка — этот грех Давид Иосифович взял на себя, вписали в служебное удостоверение воинское звание капитан, хотя он был рядовым.

Ставя в полосу первые материалы Платонова, подписанные его подлинной фамилией, а не псевдонимом, Ортенберг, конечно, ждал реакции «сверху»: как-то отнесутся в Кремле к тому, что он покровительствует «кулацкому агенту», и готовился отстаивать нового сотрудника. Но — обошлось. Даже когда в 1944 г. на писателя, в ответ на одно из выступлений в «Красной звезде», рыкнула «Правда». Но к этому времени Платонов набрал такую творческую высоту, что даже главной партийной газете не удалось бросить на него тень.

Когда похожий вопрос возник в связи со снятием запрета на публикацию очерков талантливого писателя Александра Авдеенко (его в 1940 г. Сталин и Жданов разгромили за сценарий фильма «Закон жизни»), Давид Иосифович не побоялся напрямую обратиться к вождю. А ведь на это не решился даже А.А. Фадеев, генеральный секретарь Союза писателей. Дело было в 1943 г., Авдеенко к тому времени немало повоевал командиром минометного взвода, и потому Ортенберг мог с полным правом написать Сталину: «Считаю, что тов. Авдеенко в дни Отечественной войны искупил свою прошлую вину, прошу разрешения напечатать его очерки в "Красной звезде"». И разрешение было получено. Что это значило для отлученного от любимого дела писателя, знал только он один. В редакции получили его телеграмму: «Вы осчастливили меня на всю жизнь».

Ортенберг был, безусловно, человеком своего сурового времени и не мог не действовать по законам системы. Он дружил со зловещим Л.З. Мехлисом — многолетней и надежнейшей «сталинской секирой», начальником ГлавПУРа, а позднее министром Госконтроля. Он смело обращался к Сталину, обходя партийных бюрократов, но обращался все же снизу вверх, не просто как к старшему начальнику, а как к высшему судие. И переписка их касалась исключительно тем пропагандистских, по большому счету малозначительных — следует ли развивать на фронте соцсоревнование, нет ли необходимости преодолеть терминологическую путаницу в названии армии — Советская Армия или Вооруженные Силы, правомерно ли употребление термина «ас» в отношении советских летчиков и т.п.

В этой переписке с вождем не было и помина того разговора о «жизни и смерти», который, будучи вызванным звонком из Кремля к телефону, предложил Сталину Борис Пастернак, правда, услышавший в ответ лишь короткие гудки «отбоя».

Но как минимум одно важнейшее качество рознило Ортенберга и чиновников от идеологии. Хорошо знавший его писатель Л.И. Лазарев метко определил это качество как революционный романтизм. Руководитель главной военной газеты сохранял веру в нерушимость фундаментальных революционных принципов (так, как он их воспринимал), а потому служил делу, а не лицам, и заботился о деле, а не о карьере. Здравый смысл, справедливость, самоотверженная готовность служить благой цели были врожденными свойствами его натуры. Да, в этом много пережившем человеке сохранялась, как ни парадоксально, некоторая наивность революционной поры, но именно та наивность, что до сих пор вызывает искреннюю симпатию.

Это ведь лишь наивный человек мог отступить от накрепко усвоенной всеми заповеди: Сталина о мотивах его поступков ни под каким видом не спрашивать. А Ортенберг в мае 1949 г. ее нарушил: более не было терпения мучиться размышлениями, почему же его за шесть лет до этого без объяснения причин, без предъявления претензий освободили от служебных обязанностей в «Красной звезде». «Быть может, я допустил какие-либо серьезные ошибки?.. Быть может, в моем прошлом имеются темные пятна?.. Может быть, меня оговорили, представили перед Вами в неверном свете, оклеветали?» — вопрошал бывший главный редактор. Ответа он не получил. Когда же об этом письме при личной встрече уже в 1956 г. узнал маршал Г.К. Жуков, бывший с Ортенбергом в добрых отношениях еще с Халхин-Гола, то дружески приобнял своего гостя и многоопытно произнес: «Благодари Бога, что этим все кончилось. Могло быть хуже...»[322]

Оставаясь внутри системы, Ортенберг все же не поддался мертвящему влиянию партбюрократии, считавшей главной силой в газете не писателя, не журналиста, а самое себя, и видевшей свое назначение в неусыпном контроле за пишущей братией. Он, как мог, противостоял казенному пафосу, утверждал здравый взгляд на суровую военную действительность. Известен, например, случай, когда поэтическими средствами газета вступила в полемику со знаменитым, но далеко не во всем справедливым приказом № 227 «Ни шагу назад!». Ортенберг отстаивал право газетчиков разговаривать с читателями на все, самые нелицеприятные темы: о страхе, испытываемом солдатом на поле боя, отступлении, утрате боевого знамени, дезертирстве, плене. И ему это, как правило, удавалось, потому что темы эти не смаковались злорадно, а подавались, пропущенные через чувства авторов, с болью, с готовностью героев краснозвездовских публикаций исправить то, что допущено по слабости духа, в минуту страха или растерянности.

Не терпел Ортенберг и людей, с легкостью прибегавших к методу «холодной поковки», то есть писавших без души, без чувств, отстраненно от истории или судьбы, ложившейся у них на бумажный лист. Газетчики знают, как муторно раз за разом обращаться к так называемым обязательным темам, недостатка в которых нет даже в самой ультрасовременной газете. Так зачем же еще умножать число таких тем и статей своим равнодушием и холодной отстраненностью?

Главный редактор «Звездочки» не разделял убеждения Щербаковых и Поспеловых (был П.Н. Поспелов в годы войны редактором «Правды», а позднее — партийным идеологом, секретарем ЦК), откровенно считавших писателей вовсе не «инженерами человеческих душ», а чиновниками по ведомству пропаганды, находящимися на содержании партии. Он с готовностью отпустил в свободное «плавание» Михаила Шолохова, видя, с каким трудом дается ему оперативная работа на ежедневно выходящую газету. Давид Иосифович позволил писателю ездить с корреспондентским удостоверением «Красной Звезды» по фронтам и копить, копить, копить наблюдения о тех, кто «сражался за Родину», выстраивая «судьбу человека», сменившего шахтерскую робу или комбинезон тракториста на солдатскую гимнастерку. Ортенберг прозорливо работал на будущее нашей литературы о войне...

На то же будущее работал он, взяв в редакцию опального Андрея Платонова. А кто знает, родился бы один из лучших романов о Великой Отечественной войне «Жизнь и судьба», не прими Ортенберг живого участия в судьбе Василия Гроссмана? Настаивая на его прикомандировании к «Красной звезде», главный редактор на все возражения, что Василий Семенович — человек нестроевой, насквозь «гражданский», нашел обезоруживающий аргумент: «Ничего, зато он знает человеческие души». Именно в «Звездочке» интендант 2-го ранга Гроссман быстро расстался с интеллигентской беспомощностью, именно здесь в 1943 г. он опубликовал свою первую повесть «Народ бессмертен», именно отсюда, из московской редакции, через заволжские степи, через Сталинград проложил он дорогу к главной книге своей жизни.