Собрание сочинений. Т. 1 - Саша Черный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обратим внимание, что в этом высказывании как бы ненароком задета еще одна приверженность Саши Черного — приверженность его к детскому миру. Даром что взрослый, он всегда проявлял неподдельный интерес к тем, кто только начинает познавать мир и потому свободен в своих оценках, симпатиях и антипатиях, не подвластен гипнозу общественного мнения, штампам условностей и шкале ценностей. Именно в мире малышей Саша Черный отыскал отраду и утешение, непосредственность и гармонию — все то, что чаял, но не мог найти в мире взрослых. Ибо душа маленького существа доверчиво повернута к радости, добру, ласке, любви… Дитя или вольный зверек — каждый из них естествен и особлив на свой лад.
Впрочем, я несколько забегаю вперед: дети и звери полновластно войдут в творчество Саши Черного много позже. Но в «Иных струнах» уже сделана заявка: вслед за страницами, где безраздельно царствуют милые его сердцу — солнце, море, ветер, зелень, помещены стихи, покуда единичные, посвященные малым детям. На фоне нашей высокой поэзии, отмеченной в большинстве своем знаком бездетности, они выделяются уникальным, каким-то трогательным проникновением в душу крошечного существа.
* * *Переходя словно из зала в зал, от раздела к разделу, мы проследовали через обе книги «Сатиры» и «Сатиры и лирика». Если не считать двух книжек для самых маленьких, то более книг поэта в России не выходило. После их выхода в 1911 году Саша Черный как бы сгинул из литературного житья-бытья, потому так затруднительно было уследить читателю за единичными публикациями, появлявшимися в разных газетах (да к тому же подчас в провинциальных). Даже редакционные работники потеряли поэта из виду и допытывались у его младшего брата, начавшего подвизаться на литературном поприще под псевдонимом Георгий Гли: «Скажите, где теперь ваш брат? Не знаете ли вы его адрес? Не даст ли он нам стихотворение?»
Исчезновение поэта с литературной арены объясняется тем, что незадолго до выхода двухтомника Саша Черный неожиданно для всех, без всякого видимого повода порвал с «Сатириконом» — раз и навсегда. Остается только гадать, что заставило его решиться на такой шаг. Почувствовал ли он исчерпанность прежнего этапа и хотел прислушаться к новым голосам в себе? Похоже, что именно так. Ведь для этого нужна хотя бы иллюзия спокойствия, возможность творить без всяких прав и обязательств. Отсюда робинзонские устремления поэта к уединению, попытки отыскать «тихий остров без названья». Вначале таким прибежищем стала деревенская изба на Орловщине, где Саша Черный провел лето 1911 года. Затем в 1912 году — вполне конкретный остров Капри. И наконец, мифический, но от этого не менее реальный «детский остров».
Уход из модного еженедельника с практической стороны (читай: преуспеяния) был не чем иным, как безрассудством. Ибо к другим берегам Саша Черный не пристал. Возможно, виной тому необычайно высокая взыскательность — нравственная и художественная, обрекавшая его на неприспособленность и отторженность в писательском мире. «В содружество русских писателей он не верил, — вспоминает его берлинский собеседник Глеб Алексеев, которому поэт высказывал свои, видимо, давно устоявшиеся взгляды. — Путь писателя — глухая, одинокая тропа, и как можно помочь и кого можно по ней вести?» [16]
Правда, оставалась классическая система ценностей, и прежде всего гений Пушкина. Но — «титаны были и прошли». Нужна была все-таки опора и на сподвижников — современников. Хотелось, чтобы было с кем перекликаться на «воздушных путях» искусства. Отсюда попытки личного контакта с художниками слова, которые, на его взгляд, приближались по взыскательной реалистичности письма к великим мастерам прошлого и не отделяли себя от судеб народных. Получилось так, что все это были прозаики: Андреев, Куприн, Горький, Бунин. Последний, правда, был в равной степени поэтом, в котором Сашу Черного привлекали «тютчевский горний путь, строгое и гордое служение красоте, сдержанная сила четкой простоты и ясности…». Искания Саши Черного как поэта после ухода из «Сатирикона» лежали именно в этом направлении. Сказались они в самоограничении буйного, самобытного таланта, ориентировании на традиционные, даже аскетические формы и — нет, не в отказе, но в более скупой дозировке смеха. Не следует видеть в этом измены прежним верованиям и идеалам. Просто выход к высшей творческой свободе, должно быть, всегда лежит в преодолении инерции стиля и диктата моды.
Вовсе не значит, что это был «путь, открытый взорам». Едва ли к бесспорным удачам Саши Черного можно отнести поэму «Ной» — мучительное раздумье поэта, в котором сквозь раскаты библейской грозы слышен тектонический гул социальных потрясений, не замедливших вскоре последовать. Похоже, он чересчур перегрузил свой поэтический ковчег, надорвавшись на этой неподъемной, вселенской ноше.
На этом переломном моменте истории и творческой судьбы поэта завершается наш обзор дореволюционной поэзии Саши Черного. Ибо далее, как много позже напишет Саша Черный, «была война: та самая идиотская война, от которой все и пошло». То есть революция, гражданская усобица, беженские скитания, исход из России, эмиграция… Но обо всем этом пойдет речь в следующем томе.
Анатолий Иванов
СТИХОТВОРЕНИЯ 1905–1906 ГОДОВ
ИЗ КНИГИ «РАЗНЫЕ МОТИВЫ»*
1906*
Новый Год стоит в передней, Новый год сейчас придет,Год борьбы — борьбы последней Что с собою принесет?
Казнокрадам суд народный, Палачам тюрьмы позор!..Всем врагам народ свободный Свой объявит приговор.
Землю вольному народу, Людям равные права,«Братство, равенство, свободу» — Незабвенные слова…
И проложим мы просеку Сквозь дремучий, темный лес.Возрожденье человеку! Труд, культура и прогресс!
В битве с гнетом, тьмой, рутиной Верим в истину одну —Просвещенье лентой длинной Опояшет всю страну.
Новый Год стоит в передней — Здравствуй, «новой жизни» год!Год борьбы, борьбы последней Нам победу принесет!
<1906>СЛОВЕСНОСТЬ*
(С натуры)
Звание солдата почетно.
(Воинский устав)«Всяк солдат слуга ПрестолаИ защитник от врагов…Повтори!.. Молчишь, фефёла?Не упомнишь восемь слов?Ну, к отхожему дневальным,После ужина в наряд»…Махин тоном погребальнымОтвечает: «виноват!»
«Ну-ка, кто у нас бригадный?»Дальше унтер говорит —И, как ястреб кровожадныйВсе глазами шевелит…«Что — молчишь? Собачья морда,Простокваша, идиот…Ну-ка, помни, помни ж твердо!» —И рукою в ухо бьет.
Что же Махин? Слезы льются,Тихо тянет «виноват»…Весь дрожит, колени гнутсяИ предательски дрожат.
«Всех солдат почетно званье —Пост ли… знамя… караул…Махин, чучело баранье,Что ты ноги развернул!Ноги вместе, морду выше!Повтори, собачий сын»…Тот в ответ все тише, тишеЖалко шепчет: «господин»…
«Ах, мерзавец! Ах, скотина!»В ухо, в зубы… раз и раз…Эта гнусная картинаОбрывает мой рассказ…
<1906>ЧЕПУХА* («Трепов — мягче сатаны…»)
Трепов — мягче сатаны,Дурново — с талантом,Нам свободы не нужны,А рейтузы с кантом.
Сослан Нейдгарт в рудники,С ним Курлов туда же —А за старые грехиАлексеев даже…
Монастырь наш подарилНищему копейку,Крушеван усыновилСтарую еврейку…
Взял Линевич в плен спьянаТри полка с обозом…Умножается казнаВывозом и ввозом.
Витте родиной живетИ себя не любит.Вся страна с надеждой ждет,Кто ее погубит…
Разорвался апельсинУ Дворцова моста…Где высокий господинМаленького роста?
Самый глупый человекЕдет за границу;Из Маньчжурии калекОтправляют в Ниццу.
Мучим совестью, ФроловС горя застрелился;Губернатор ХомутовСледствия добился.
Безобразов заложилПерстень с бриллиантом…Весел, сыт, учен и милПахарь ходит франтом.
Шлется Стесселю за честьОт французов шпага;Манифест — иначе естьВажная бумага…
Интендантство, сдав ларек,Все забастовало,А Суворин-старичокПерешел в «Начало».
Появился Серафим —Появились дети.Папу видели за симВ ложе у Неметти…
В свет пустил святой синодБез цензуры святцы,Витте-граф пошел в народ…Что-то будет, братцы?..
Высшей милостью трухаХочет общей драки…Все на свете чепуха,Остальное враки…
<1905>«Кровь ударяет горячей волною в виски…»*
