Псковская Аркадия. Сборник рассказов - Алексей Вячеславович Баданов

То, что я там увидел, удивило меня до крайности.

Посреди комнаты стоял…трон. Это была грубая, увесистая конструкция, сваренная видимо здесь же из полуметровых кусков железнодорожного рельса, принесённых в комнату по отдельности. Внешне она напоминала троны скандинавских конунгов, виденные мною в норвежских и шведских музеях. На правом подлокотнике был закреплены замки, позволяющий зафиксировать в нескольких местах руку. Действовали они по принципу капкана: стоило положить руку на подлокотник и вытащить её обратно не открыв замки ключом, не представлялось возможным. Эти технические подробности мне поведал впоследствии сам Ветеран.

В момент, когда я вошёл, он сидел на троне раздетый до пояса, в синих тренировочных штанах и серых валенках, неуместных в июльскую жару, и сосредоточенно приматывал левую руку к подлокотнику широким прозрачным скотчем. Из темного коридора я, для проформы постучавшись, сделал широкий шаг в залитую солнцем единственную комнату избы с четырьмя окнами – тремя по фасаду и одним справа от входа. При этом я громко позвал: «Эй, хозяин!» и замер, обескураженный увиденным.

– Э, …хозяин, а ты чего делаешь то?

– Что не видишь? Водку пью.

На полу, между валенками действительно стояла открытая едва початая бутылка водки. Вторая – пустая лежала посреди комнаты на затертом домотканом половике. Пол блестел свежей коричневой краской.

– А ты зачем это…так…агрессивно её пьёшь? Может за столом, как все люди?

Вопрос был совершенно идиотский, но в той кафкианской, или даже скорее хармсовской обстановке спросить что-то ещё не пришло мне в голову.

– А ты, городской, садись. Мне с тобой покойней питься будет. А заодно я тебе и расскажу все. Удовлетворю, как сказать, любопытство.

Слово «удовлетворю» Ветеран произнёс слегка запинаясь, по слогам, и это было единственное, что выдавало в нем человека, по-видимому только что в одиночку выпившему пол-литра водки.

– Тебе уже про меня рассказали. – он домотал до конца рулон скотча, положил правой рукой на пол пустую бумажную катушку и взял открытую бутылку. Сделав изрядный глоток, ополовинивший емкость он не поморщился: если бы не характерный сивушный запах, по выражению лица пьющего, я подумал бы, что в бутылке – вода. Ветеран продолжил, – как я тут местных пугал, корову в подпол засунул и всякое такое.

Я сидел на крепком тяжелом табурете у кухонного стола и наблюдал как в два последующих глотка бутылка опустела. Он опустил её на пол между ног и положил правую руку на подлокотник, при этом две толстые замочные скобы пришли в движение и защелкнулись в замках.

– Ты, я так понимаю, решил деревенских от себя спасти таким образом? А может просто не пить, если не умеешь?

– А ты, блять, умелец. И все вы тут – умельцы, – Ветеран постепенно утрачивал контроль над собой. Он начал заметно нервничать и вдруг затараторил, —Так, городской, раз уж пришёл, слушай сюда. Я скоро уйду. Узнавать тебя не буду. Буду с чертями разговаривать. Точнее с этими, с чехами так их сука в душу мать ети. Тут слева под рукой моей два ключа…на шнурке, возьми. Правую откроешь. Когда обратно. Но не раньше шести. в Влтаву. в Влтаву её бросай… понял не раньше шести. и голову тоже… Симонюк, Симонюк, дай по окнам. В окне ствол…

Он на долго замолчал, склонив голову на грудь и как будто бы впал в забытьё. Меня вдруг разобрал совершенно неуместный в данной ситуации смех: я понял, что неожиданно оказался в положении Хомы Брута из повести моего любимого Николая Васильевича «Вий». Сняв с левого подлокотника ключи и положив их в карман, я решил провести ближайшие шесть часов здесь, чтобы иметь возможность освободить самозаточенного узника или оказать ему медицинскую помощь, буде таковая понадобится. Ассоциация с сюжетом повести Гоголя была не то чтобы совсем шуточной: поджарое мускулистое тело Ветерана, покрытое красновато-коричневатой кожей, внушало мне страх, как тело неведомого зверя. Когда он поднял голову и посмотрел на меня бессмысленно-мутным взглядом, мне захотелось начертить мелом круг и начать громко читать какую-нибудь святую книгу.

– Одходь! Одходь збране! …Сука, твою мать буду стрилэть! Стрелять буду в тебя, ебанько, ну куда ты хер старый с двустволкой на танк прешь? Одходь! Отверте двеже! …Суки да попрячьтесь же вы куда-нибудь…Отъебись…отъебись от меня карга старая,…перескочи! Да отцепись ты, блядь…И что блядь? Не трогал я твою внучку. …За какой двежей? Не знаю я никаких двежей, все пиздуй отсюда, не мешай движению колонны. …Что, блядь? Матерске злоаня? Что ты хочешь? …Э, старшина Старогородский, ты по-ихнему балакаешь? Спроси, что старая пизда хочет? Что такое матерски злоаня? Материнское проклятие? Ща ты у меня тут допиздишься, проклинает она. …Тоже развели контрреволюцию мать их ети. …Продались американским фашистам. А за вашу, блядь, Прагу мой отец кровь проливал. Что?!… Это я фашист? Ты, сука, советского солдата фашистом назвала? Наа, сука, наа! Марченко, Юшкевич, оттащите старую пизду в канаву, пока я её танком не переехал…на окна смотрим на окна…Средства пожзащиты… из окон могут кидать бутылки с зажигательной смесью. Как убили? Камнем с крыши? Зачистить дом! Петренко, Симонюк первый подъезд, Старогородский, Яковлев второй. По вооруженным – на поражение! … Как не пойдёшь? Куда ты, сука, Яковлев не пойдешь? … Во мудаак! Ой, мудаак! Ты же под трибунал. У нас же боевая. Под расстрел, мудила, пойдёшь! Не выполнил приказ, сука, командира! Какие на хер мирные люди? Твоего боевого товарища, сука, Яковлев, только что убили контрреволюционеры, булыжником с крыши ему пол башки снесли на хуй, и ты не пойдёшь отомстить? А когда мы тебя, сука всей ротой …ты тоже будешь мычать «мирные люди»?

Ветеран говорил, не меняясь в лице, короткими злобными отрывистыми фразами, глядя прямо на меня. К счастью сильно вырваться он не пытался. Так, немного ерзал на своём стокилограммовом троне, то пытаясь привстать, то наоборот вжимаясь в кресло. Ничем не закреплённые ноги часто имитировали шаги. Я понял, что валенки, а как выяснилось ещё и с толстыми шерстяными носками, он обувал, чтобы не очень пугать шумом соседей или прохожих на улице.

Подобные монологи повторялись множество раз не слишком отличаясь по содержанию. В перерывах Ветеран отключался, голова бессильно валилась на грудь, и он спал около получаса. Потом все продолжалось снова. Я подходил к спящему, чтобы удостоверится что пульс и дыхание в норме. Последний раз он отключился в 17.40 и проспал целый час. Я весь день читал прозу Алексан Сергеича: «Повести Белкина» «Арап Петра Великого и «Путешествие в Арзрум с военной экспедицией 1829 года» и начал «Капитанскую Дочку».

Ровно в 19.00 Ветеран посмотрел на меня изможденным, но разумным взглядом и сказал:

– А, городской. Не сбежал. Ну открывай меня, чай