Меня расстреляют вчера (сборник) - Вадим Сургучев

Мальчик вырастет и начнёт отличать Женщину от женщин. И тогда придёт его час. Ибо обладающие этим знанием во все времена превосходили любые системы, да и сами времена.

Фея Любви терпеливо ждёт. Осталось недолго».

Вот, значит, как. Юрку, следуя тебе, терпеливо ждёт фея Любви. Моя же фея прислала мне приветствие – и ни слова о приезде, ни вопроса обо мне.

Ну погоди же, раз так, устрою твоему Юрке презабавнейшее будущее. В отличие от тебя – переменного ветра, чью принадлежность земному не установить, – Юрка в моей власти. Готовься. Я с ним что-нибудь сделаю. Так рассуждал я.

Тогда я не понял, что сказкой своей ты светила мне сквозь темноту Юркиного будущего, помогая, подсказывая, желая видеть его там, в конце освещённого тобой тоннеля.

Часть 2

Глава 1

Юрка с товарищем в тот день заступили дневальными по корпусу; они меняли старшекурсников, поэтому тянуть с принятием вахты не стали.

– Молодцы, – похвалили старшие, кинули повязки дневальных на тумбочку и ушли. У Юрки с Эдиком началось первое в их жизни дневальство.

Дневальный – это тот, кто сутки стоит у большой тумбочки и имеет ряд обязанностей. Например – громко проорать: «Смирно» – если в помещение пришёл кто-то из начальства. Или, допустим, содержать в порядке помещение. Если, конечно, ты в данный момент на тумбочке не стоишь, то мети и убирай. А если стоишь, то внимай телефону и входной двери. Ну это вкратце, там на самом деле перечень обязанностей занимает несколько страниц. У Юрки и Эдика задолго до их заступления на вахту начальники – а их много – выясняли, как хорошо курсанты знают свои обязанности. Несколько раз начальникам не нравился уровень подготовки, Юрке с Эдиком давали затрещину и снова усаживали в Ленинскую комнату учить наизусть обязанности. За пять минут до развода их были вынуждены отпустить. Но уже бегом, потому что опаздывали. И уже никого не интересовало, что Эдик не всё знает наизусть.

Юрка первый принял дежурство – Эдик куда-то запропал, а выяснять, кому заступать первому, некогда, к тому же на тумбочке дневального заверещал телефон.

Военный телефон, скажу я вам, он ведь не для связи. Эти звуки, что из него шелестят, это и не слова вовсе, это варёный горох, который просыпали в глубокий котёл. Потому из того, что там прошелестели, Юрка не понял ничего. Но успел сказать заветное слово «есть» – а это самое главное в армии, – и на том конце что-то булькнуло, кажется, радостным всхлипом.

Надо сказать, что с «точки дневального» Юрка впервые видел тот самый коридор, по которому так часто ходил. Его охватило смятение: давеча им получено так много инструкций, а когда и как их применять – забыл, запутался до такой степени, что уже не очень хорошо понимал своё назначение. И коридор виделся длиннющим отсюда.

Вот тут откуда-то и явился четверокурсник, который сказал Юрке, что он придурок. Потому что Юрка не знал, где Эдик, а должен был. А ещё отругал за то, что в коридоре грязно, а из туалета запах. Юрка подумал было ответить, что туалет – он потому вонюч, что его для этого и строят, но не успел, потому что получил резкий тычок кулаком в лоб. И Юркин «краб» на бескозырке распрямился. Чего, собственно, и добивался «четвертак», чтоб по уставу было. В смысле – ему гнуть «краб» можно, а Юрке ещё нет.

Страшно не было. Скорее обидно. Юрке казалось, что с его старшим братом Вовкой такого бы никогда не случилось, он-то умел внушить собеседнику странное обстоятельство собственного превосходства. Не физического, брат никогда не был сильным. Скорее в моральном смысле, потому что от него веяло лютостью, непримиримостью, готовностью противостоять кому угодно и сколько угодно.

Ещё недавно с Юркой случилась такая история. Володя в то время служил в армии, но история с ним связана.

В школе у Юрки был выпускной. Грустный, красивый, слёзный, весёлый. Ещё до его окончания одноклассница Саша попросила Юрку проводить её домой. А жила она, к слову, в районе переселённых сюда чеченцев, те держались всегда обособленно, Юрка про них ничего не знал ещё. Просто слышал об этом, и всё. Пока шли, было весело, а когда подошли к её дому, темнота вытолкнула навстречу маленького человека с ножом в руке. Человек сказал, что сейчас Юрку зарэжэт, потому что тот гуляет с их дэвюшками. Что-то подсказывало, что человек не врёт, глаза у него были совершенно пустые. Подходили люди, здоровались с маленьким абреком и, узнав, что тут ничего интересного, всего лишь кого-то сейчас убьют, спокойно уходили. У Юрки затылок промок от пота, его ещё никогда не резали. Слов не было, да и кому их говорить – неясно.

Вдруг в темноте, с другой стороны улицы, Юрку кто-то окликнул сначала по имени, но он не услышал, затем по фамилии. И тут случилось чудо. Глаза человека с ножом перестали быть пустыми, в них появился смысл и даже радость. Человек спросил Юрку, есть ли у него брат Вовка, а когда узнал, что да, есть, – просил передать привет и разрешил гулять тут, когда Юрка захочет. А ещё сказал, что смерти бояться не надо, потому что её нет, резанул себе ладонь и пожал Юрке руку. Кровь с ладони у Юрки дома долго не отмывалась.

Между тем Эдуарду, Юркиному подсменному, накостыляли. Ему приказали мести коридор, он и мёл, но другие пришли и забрали Эдика, а тем временем наметённую кучку распинали по всему коридору уже третьи. А потом его вернули в грязный коридор и здорово надавали.

В тот вечер старшекурсников в увольнение не отпустили, намечалась проверка, и все бегали, как ошпаренные. Вернее, те, кто постарше, гоняли тех, кто помладше, поэтому младшие бегали быстрее. Но перемещались все.

После ужина, о котором через минуту осталась лишь память, Юрке хотели «отбить ум». Дежурный третьекурсник ещё до ужина упал спать и наказал дневальному поднять его во сколько-то там. В положенное время Юрка зашёл его разбудить, а тот спросонья хотел его ударить. Юрка увернулся и, отбегая, успел объяснить, что тот сам его просил об этом. За это, в качестве поощрения, Юрку оставили в кубрике третьего курса делать уборку. Поощрение заключалось в том, что во время приборки Юрку никто не трогал. Дежурный третьекурсник обладал животом размером с колесо телеги и нравом викинга, с ним старались не связываться. Работая в кубрике, Юрка отдыхал. До полуночи. После этого наступила его вахта. Поначалу вахта складывалась тихой и липкой. Свет гудит, людей нет, никакого шороха, мыслей тоже. Вот кто знает, что смешнее всего тогда, когда нельзя смеяться, тот знает то же самое и про сон. Спать хочется, когда нельзя. Кажется, тогда Юрка научился спать стоя.

Через пару часов пришли «четвертаки» из города, закрылись в шхере, и часа полтора оттуда доносились лишь музыка и звон стаканов. А потом вышел один из «четвертаков» и наблевал на натёртую Эдиком палубу у гальюна.

В два часа пришло время сменяться. Разбудить Эдика тяжело, тот буквально провалился в яму сна, достать его оттуда, сквозь слюни и закрытые глаза, было почти невозможно. Но необходимо. Через десять минут его удалось-таки поставить вертикально и дотолкать до тумбочки дневального. Там и оставить.

Поспать Юрке дали полчаса, не больше, спал он сидя, потому что успел лишь прикоснуться к спинке кровати. Эдик разбудил его, сидящего, сказал, что «четвертаки» зовут в бытовку.

Там его окончательно разбудили, очень быстро – дали в живот кулаком, и всё. Так, кстати, пробуждаешься мгновенно, можете проверить, но лучше поверьте. Когда отдышишься, перестанешь корчиться, чувствуешь себя бодрым и всемогущим.

В бытовке остался срач, его следовало ликвидировать. Юрка всё убрал, проветрил, остатки еды собрал на тарелку, а выбросить не решился. С едой у него были особые отношения. Еда не всегда водилась в его доме, в детстве, имею в виду.

Пока он думал, что с той едой делать, не заметил, как присел на баночку и задремал. Этого делать было никак нельзя, особенно в бытовке старшекурсников: Юрку могли увидеть. Увидел один. Бил. Впрочем, недолго, его оттащили другие «четвертаки». После настала очередная Юркина вахта, с утра всё в корпусе забегало, запахло потом, утрамбовало пространство матом. Потом начался завтрак. Он ничем не отличался от других таких же. Сейчас расскажу, каким он был. Подстаканник, в нем стакан, в нём – как бы чай. Если по норме на стакан нужно сто чаинок, им доставалось по три. Сахар в той же пропорции. Масло так же – маленький шлепок замёрзшей жёлтой жижи. И кусок хлеба – сквозь него можно разглядеть мичмана, который дежурил по камбузу. Есть на первом курсе Юрке хотелось всегда.

Потом началась комиссия. Старший шел величаво, указывал в разные стороны, а сзади семенил помощник и, следуя преданным взглядом в направлении указующего пальца, записывал замечания в блокноте. Некоторые замечания исправлялись на ходу юрким Эдиком.

– Ну что это? – удивлялся старший, указывая на висящие не так, как положено, курсантские бушлаты.