Меня расстреляют вчера (сборник) - Вадим Сургучев

Вечером, без особой надежды на ответ, отправил всё написанное о Юрке тебе. И снова не спал ночь, от злости занимал себя придумыванием матерных стихов. А утром пришёл, пришёл от тебя ответ.

Ты писала, что это не литература, а баловство. Что если мне так удобней, то, конечно, да, балуйся, а вообще-то получилась полная фигня, и надо бы убить в себе писателя, придушить попытку так думать и даже захаркать матюгами того, кто не согласится с этим.

И пусть, и пусть такой ответ. Всё равно какие, лишь бы твои слова. Твои. Для меня. Чудо-инъекция, неясно от какой именно болезни, впрыснутая вовремя. Я выздоровел. Ушла злость, и снова появилась надежда быть с тобой, быть для тебя. Я написал тебе нечто любовное до дрожи, до судороги. Мне очень понравилось то, что я написал, и было мало дела до литературы в моих письмах.

Ты позвонила сама утром, тихонько щебетала в меня, радостного:

– Читаю твои письма весь день, пытаюсь ухватить какую-то важную мысль, а она скользит рядом, но не даётся… и пальцы у меня неповоротливые нынче, чтобы таких мотыльков ловить.

– Не читай. Потом.

– Писать не могу ничего, тоже из-за медлительности мысли.

– Не пиши.

– То, что произошло страшное, – тоже не сказать словом. Если говорить о моей реакции, то что это было? Обида? Нет. Ярость? Нет. Оторопь? Пожалуй. Эта твоя реакция… Ладно, пусть ревность. Но ты не стал спрашивать меня ни о чём. Сделал молниеносные выводы, которые мотивированы только одним: «меня выставляют в смешном свете, издеваются!» В таком состоянии ты не думаешь уже ни о чём. Ты не думаешь о том, что почувствую я. Тобой движет лишь яростное желание крикнуть: «я – не дурак!» Когда ты видишься мне таким, это нестерпимо, я делаю себе ментальную анестезию и замораживаюсь. Вот и всё.

– Не всё. Я во всём виноват. Ты должна, ты обязана меня простить.

– Не нужно говорить «простить», это ни при чём. Это не вина. Меня просто поразила степень моего выбрасывания за пределы ощущения любви в таких вот моментах, когда ты бузишь. Словно происходит подмена меня, мое отношение к тебе леденеет. Я не злюсь даже, не возмущаюсь, у меня не теснятся в голове слова, как обычно бывает. Я просто становлюсь «вне зоны доступа». Для тебя. Вижу всё происходящее, как со стороны. Вижу спектральный состав твоих истерик и не испытываю ни любви, ни сочувствия. И мне страшно от этого. Это – не я. Я другая. У этой «ледяной» меня всё ледяное.

Ты замолчала. Я слушал, как ты думаешь.

– И в такие зависшие во времени моменты я не умею быть другой. Мне не расковать лёд, не вырваться за пределы мерзлоты эмоций. Сейчас немного отпускает. Но было очень страшно. Очень. Никогда так не было. Никогда мужские поступки не леденили меня. Было больно от некоторых, было горячо, но это всё была жизнь. А тут… тут другое. То, что ты, не разобравшись, взбил коктейль из моей острой глупости многогодичной давности, а потом вколол этот коктейль мне, произвело вот такое действие. Я боюсь вновь попасть в подобное оледенение. Там страшно.

– Страшно. И я вверг тебя в страх. Не желая, поверь. Поверь мне.

– Потом. Всё потом. Это пройдёт. Мне нужно время.

– Возьми время. Возьми сколько хочешь времени. Я буду ждать. Сколько надо.

– Спасибо.

Тебе потребовалось двое суток, которые я честно отмолчал, сотни раз отводя руку от телефона, отводя застывший над клавиатурой палец. Не писал тебе, не звонил.

Потом ты простила меня, об этом я узнал из твоего письма, тебе хватило времени. От счастья хотелось станцевать какой-нибудь зажигательный танец, но я решил отложить мувинги и схватил трубку.

– Ты простила меня? – спросил я взволнованным голосом.

– Ты о чём? – я услышал в трубке твой полудетский смех. – Приезжай скорее, я так сильно соскучилась.

Возможно, это тебя услышал Господь. Потому что на следующий день расследование закончилось. Закончилось наконец моё отлучение от тебя.

А ещё через день, побросав у парадной сумки со слезами и ревностью, я влетел в открытую дверь и с разбегу угодил в уют твоей улыбки.

Глава 7

Встреча, которую так долго ждёшь, живёшь ею, много раз проигрываешь в голове в разных вариантах, – видится счастливым туманом. А когда я обнял тебя, то снова, как много раз раньше, почувствовал себя мальчишкой. Словно мне семнадцать и случилась первая любовь. И желание настолько сильное, будто меня три жизни томили рассказами и картинками про это, а в руки ничего не давали. Отчётливое понимание того, что жить с тобой или умереть – всё счастье, когда ты в моих руках. Главное – с тобой. Рядом. Обнявшись.

Впервые обнаруживаю у себя маленькие полусадистские наклонности терзателя любимого тела – словно дали наконец плюшевую игрушку, предел детской мечты, и теперь душу её, кусаю, мну и треплю, так сильно радуюсь своему огромному счастью – люблю в общем.

От телесного пира рывком – иначе никак – мы перешли к пиру застольному. Ты – математический кудесник еды, умеешь слагать почти несовместимые ингредиенты так, что результат поражает точностью и искать «ошибку» становится незачем и некогда; сначала всё поедается глазами и тут же – руками-зубами, а затем предаешься воспоминаниям о чуде.

После – лишь короткий отдых под философию моей сигареты и отмеченный влажной хитринкой взгляд твой.

– А давай, наш Юрка будет немножко клоуном? – спросила ты.

– Давай. Как ты?

– Нет, я серьёзный клоун, – твой смех заразителен, обязательно поддашься и тоже рассмеёшься, и вот меня уже не удержать.

– Тогда пусть он будет пафосным немножко клоуном.

– Как это? Как ты?

– Не знаю пока. Придумаю, потом покажу.

Кивнув и улыбнувшись, ты плавно опустилась на кровать и погрузилась в свою рутинную работу за ноутбуком, разбирая пачки файлов, перепачканных кудрявой вязью непонятных мне слов. Работа, которую ты выполняешь, – твой наркотический буквенный угар.

Я сидел и подглядывал за тобой, за тем, как ты умеешь погружаться в то, что делаешь. Мне казалось, что я присутствую при рождении чуда, не очень, правда, понятного мне чуда рождения маленьких шедевров, сотканных буквами. Я, словно акушер, боялся неосторожным движением спугнуть новорождённую красоту оттенков логоса. А ты – плавильная печь, от тебя шёл почти физически ощутимый жар, ты выливала металл дымчатых букв в причудливые формы изящных слов. Красиво так, что становилось печально, что я вот так не умею.

Я мысленно потрогал губами твою душу, поблагодарил за умение и сам пошёл писать дальше про Юру.

«Два последних года школы Юрка с друзьями провели смеясь, превращая в балаган и уроки с контрольными, и комсомольские собрания.

Иногда Юрку «разбирали» на комсомольских собраниях как злостного нарушителя школьной дисциплины. Без результата. Не помогал и строгий комитет комсомола школы: все смеялись.

Но ещё два года тому назад дело обстояло иначе. У Юрки, от рождения мальчика стеснительного и робкого, тогда наступил определённый момент жизни, случающийся в жизни каждого мужчины, а вернее, того, кто уже считает себя таковым. Непонятное состояние, когда весной вдруг начинаешь испытывать потребность в общении с противоположным полом. Толком не знаешь ещё, что с этим полом делать, но потребность уже чувствуешь. Вот и Юрка ощутил её по полной и почувствовал к одноклассницам страшную тягу неясной природы.

А ответного влечения никто из девушек демонстрировать не собирался. Как выяснилось, их совсем не интересуют мальчики, дни и ночи проводящие в изучении разных мудрёных наук. Юрка долго пыжился, пытаясь придать себе вид беззаботного и веселого балбеса, но ничего не получалось. Устав от игры в идиота, а также от того, что сильно хочется, а ничего не получается и что при этом делать – непонятно, наш герой, стесняясь самого себя и собственного голоса, пригласил в кино одну из первых красавиц класса. В ответ получил удивление и смех. И отказ.

Пришло время измениться – Юрка это прочувствовал, обхватив до боли голову, и твёрдо решил покончить с глубокой внутренней неуверенностью, вызывающей ненужное стеснение – основную причину бед. Вскоре увидел в газете объявление о дополнительном наборе в группу пантомимической клоунады, и тут же заставил себя поехать по указанному адресу.

Весь коллектив группы вместе с руководителем, по виду старше Юрки года на два, неожиданно для новичка обрадовались. А обрадовавшись, не стали тянуть и попросили показать им, как перелезают через воображаемый забор. Юра, страшно смущаясь, показал, как мог. И… всем понравилось. Начались серьёзные занятия, и через пару месяцев Юра умел делать всё, что нужно, причём не хуже других. Наступило интересное время концертов и выступлений.

Юркиной группе приходилось выступать в антрактах перед самой трудной аудиторией – на молодёжных дискотеках, без сцены, с прямым контактом. Полутрезвая молодёжь замолкала минут через пять, а ещё через десять радостно аплодировала и смеялась.