Ворона летает по геодезической - Игорь Блинов

Он проснулся под утро и тихо выбрался наружу. Чистый горный воздух за половину ночи восстановил силы. Он закурил, и с непривычки опять судорожно свело горло, но вскоре по рукам и ногам пробежали приятные шарики мелких колючек. Верхушки гор засветились и заиграли изумрудами, появился небывалый прилив сил, захотелось расправить руки и полететь. Он прибавил шаг и поднялся вверх по склону. Наверху была небольшая площадка. Он воздел руки к небу и прошептал:

— Это мой мир. Я здесь, наверху. Здесь нет заводов, нет машин и небоскребов, но мне все равно хорошо. Потому что мне дано право быть здесь, потому что я умней и цивилизованней их всех. Бог, видишь ли ты меня? Дай мне все, что я хочу. Я буду служить природе, я буду очищать землю от падали. Я — большая черная птица, задеваю крылом облака.

…На обратном пути, там где горная тропинка огибала скалу, он столкнулся с девушкой лет четырнадцати, несущей большой кувшин. Настороженно поздоровалась и посторонилась. Он застыл и долго смотрел во все глаза: ему опять подумалось, что это могла бы быть его сестра. Прогнав навязчивую мысль, двинулся дальше. Через несколько шагов ему пришло в голову, что губы у нее накрашены, а глаза подведены, и на него нахлынула необъяснимая злоба. Для кого? Кто будет пользоваться этой красотой? Он повернулся, в несколько быстрых шагов догнал ее, схватил за шею и сильно рванул к земле. Кувшин разбился о камень, а девушка упала на землю, но не закричала. В ее больших черных глазах он увидел отчаяние, но не страх.

…Он подтащил труп к обрыву и сбросил в заросли.

Когда вернулся, в доме еще спали. Он лег и забылся крепким сном, как после хорошего трудового дня.

Снилось, что он — большая ворона. За ним бегут вопящие люди с крючьями и кольями, а он никак не может оторваться от земли. Наконец это удается, и вот он, набирая первую космическую скорость, пробивает облака и выходит на круговую орбиту. Внизу — Земля, а кругом — звезды. Маленькое открытие: звезды — это горящие свечки на бронзовых подставках. Не рассчитав, он сбивает несколько штук, и звезды падают вниз, рассыпаясь в искры. Метеоритный дождь, очень красиво, думает он и просыпается.

Услышав за окном смех Саида, он вышел, нарочито потягиваясь:

— Салям алейкум. Ох, как хорошо поспать. А что ты смеешься Саид?

— Салям. Да тут у одного старика внучку увезли.

— Как увезли? Кто?

— Да жених, видно, нашелся. Видели внизу одного неделю назад, на джипе приезжал. Соседи хотели перехватить, а он ушел. Все нормально, это Руслан, я думаю — уже сюда добрался. Он — в деле, наш кадровик. Искать не будут, родни-то другой нет.

— А чья внучка-то?

— Да так, не бери в голову… — Саид махнул рукой и пошел под навес.

Все таки пора возвращаться в город. За квартиру уплачено вперед. Есть еще незаконченное дело. Это как любовь, одна и единственная. Можно позволить себе интрижку, но настоящая любовь — одна, и ради нее можно преодолеть любые преграды.

Он все не мог избавиться от ощущения неопределенности, и то, что сделал сегодня утром, казалось совсем не тем, что хотелось, как если бы вместо меда ему подсластили чай сахарином, и весьма кстати плосколицый и рябой Збышек извлек из вещмешка бутылку водки. Збышеку хотелось выговориться перед новым лицом, а ему — просто немного заглушить свое беспокойство.

— Мы с хлопцами магазин грабанули, у нас в Гродно, а когда в затылок дышать начали — сюда пришли. Здесь не достанут. Сначала просто выждать хотели, а потом привыкли. Ты видишь, здесь и прибалты, и грузины — все из идеи пришли. Я тоже здесь по идейным соображениям. Сначала Кавказ освободим, а потом все ко мне двинемся, братва обещала, Бацьку скидывать, а то он сам уходить не хочет. Давай, поливай…то есть наливай. За свободу!

Они выпили еще, и еще.

— Понимаешь, — проникновенно продолжал начавший косеть Збышек. — Здесь все дозволено. Я сюда уже десять лет как пришел. Вот скажи честно, когда ты в детстве играл в войну, тебе не хотелось быть эсэсовцем?.. Или нет, не то. Вот потом, постарше, в своих фантазиях, ты не представлял себе, что ты офицер в концлагере, и можешь любую бабу поиметь совершенно спокойно? И вообще, делай что хочешь — кожу сдери, повесь, сожги и на все право имеешь…

— Ну, допустим.

— Вот и я тоже. И все думал — а были ли те времена на самом деле? И почему мне, блин, не повезло, что родился на свет, когда ничего такого уже нет. А сейчас вижу — здесь сейчас то же самое. Хоть побалдеть можно нормально, на полную. В первый раз, как сейчас помню — это было…э-э-э, где, не помню. Мы тогда в поселок вошли, мужиков, кто сопротивление оказал, урыли, а я, Иса и еще два хлопца — только их уже в живых нет — в одну хату вошли, на окраине. Там москали прятались — старуха и баба, довольно молодая, ну, так себе, и с двумя выродками. Пацаненка и старуху я сразу очередью прошил, чтобы поняли, что к чему, и не рыпались. Бабу я там же отодрал во все дыры — когда покуришь, таким гигантом становишься, потом в расход пустил, вообще толстовата была, не в моем вкусе, потом в луже крови поскользнулся — все уржались… Да, а девку мы с собой взяли. Я-то не большой любитель малолеток, только за неимением другого — ей вроде всего двенадцать было, рыжая такая, некрасивая — а пацаны ее два дня пользовали, как тряпку. Удобно было — не рыпалась, ничего. По-моему, она сразу рехнулась. Иса ей потом голову отрезал и с собой взял. Когда протухла, выкинул — хлопцы заставили.

— Зачем голову-то, как сувенир?

— Ха-ха, ну да, наверное. Иса вообще хлопец лихой, только с заскоком. Сколько этих сувениров мы могли бы собрать… Да, круто было. Хотя лично меня в основном азарт привлекает. Людей можно щелкать как семечки — а это не так, как в кино, это не сравнить. Спокойно, как все, и никаких проблем. Вот Иса одному жиду пальцы отрубал, на кассету записывали. А потом эту кассету вроде по телевизору показали, где-то в Дании или Голландии, так думаешь, кто-нибудь поверил? Нет, не поверили, хотя там все четко. Посмотрели и забыли. И не поверят, потому что не хотят верить. Нам поверят, а москалям — ни за что, потому что весь мир сочувствует нам, а не им. Все страны Запада на нашей стороне, потому что ненавидят россиян. Их осудят, а нас — никогда. Никакой европейский суд, никакие организации, никогда. Потому что мы — другие, и сейчас наше время…

Постепенно к столу подтянулась разношерстная компания. Был латыш, грузин, украинец и даже француз.

— Мы все друзья, у нас общий враг, осталось прихлопнуть…

— Да, это сила, что мы вместе.

— Трудновато прихлопнуть.

— Да ладно…

— А ведь это наша, исконно наша земля. Что там сейчас — леса невспаханные, медведи…

— Никакой культуры не знают.

— Ни культуры, ни языка своего нет.

— Бомбой их.

— А бомба уже заложена. Только она замедленного действия.

— Ха-ха.

— Хы-х.

— Что-то очень она замедлилась.

— Ничего, скоро эти кацапы сами перережут друг друга.

— Да, скоро у них будет революция.

— Конечно. Не могут же они все это терпеть.

— Есть же и среди них честные люди.

— А как все-таки хорошо, что мы независимы. Вот, кто помнит, пятнадцать лет назад в магазинах ни одной книги, ни музыки — а теперь пожалуйста, что душе угодно. Как от Москвы освободились, сразу всего полно.

— Шевченко был запрещен.

— Один Пушкин был.

— А этот их Пушкин, да знаете ли вы, что он украл стихи у Тараса.

— Да нет, Пушкин раньше был, он у Потоцкого украл…

— Все равно у них ничего своего нет.

— Ой, не могу, простите, хлопцы — когда думаю о Кобзаре, у меня слезы. Ведь там у него обо всем, и о том, как мы с вами тут сидим…

— Черт, кончилось. Давай, другой косяк набью.

— Дай, я — у меня пальцы тоньше, я ведь музыкант.

— Мы уже один раз Москву сожгли.

— Познавая Шевченко, познаешь весь мир.

— Конечно…

«Ну, я слышал, что Пушкин подражал Байрону, — ухмыльнулся про себя Марк Тураншо, но промолчал. — А в остальном они правы: русские уже скоро начнут резать друг другу горло. Это злой, жестокий народ, одержимый агрессивной ненавистью к ближнему. Хамство в транспорте, хамство в магазинах и просто на улице, отсутствие элементарной вежливости, элементарной культуры поведения. И еще хотят навязать свой образ жизни другим народам… Эта общность нежизнеспособна, она сама себя уничтожит. Уже скоро, уже совсем недолго осталось. И тогда наступит эра справедливости, и они ответят за все — сама история вынесет им приговор».

Глава седьмая

Париж-Париж, сон наяву

«Кхр, кхр», — раздалось у пропускного пункта. Ермолаев знал, что такими горловыми звуками французы выражают недовольство. Толпа нарастала — самолеты прибывали один за другим. Как-никак центр Европы, бурлит и завихряется.

На «зеленом коридоре» его остановил лоснящийся негр в форме с выступающим животом и бесцеремонно запустил толстые руки в чемодан. «Да, на Штирлица мне не потянуть, — подумал Ермолаев, — и вид вроде нормальный, испариной не покрываюсь, иду ровно, глаза не бегают. Что ж, этот африканец флюиды ловит? Ну понятно, привычка. В саванне надо держать ухо востро — то антилопа пробежит, то лев прыгнет…» Негр поворошив вещи, ушел отдыхать, а Ермолаев повеселел, увидев знакомое лицо за хромированной оградой. Встречают.