Наступление - Александр Афанасьев

Через два месяца, Зардад держал в руках винтовку. Он не знал, что дядя Редай его обманул, он купил эту винтовку за четверть того, что дал ему Зардад. Это была старая, но находящаяся в хорошем состоянии M1D, американская полуавтоматическая снайперская винтовка времен второй мировой войны, которую вообще купили на распродаже армейского оружия по дешевке. Тем не менее — дядя Редай расхваливал эту винтовку, говорил, что ее механизм стреляет сам по себе, не нужно передергивать затвор — и это само по себе признак хорошего оружия, оружия какое есть у сахибов. Взяв винтовку и двести патронов к ней не самого лучшего качества — но и не самых худших, американских, поблагодарив дядю Редая небольшим бакшишем, Зардад вышел из его лавки, сел вместе со свертком на попутную машину и уехал в горы.

Там он, уходя далеко, чтобы никто не видел его — сделал несколько выстрелов. Винтовка, к его разочарованию, оказалась по точности ничуть не лучше, чем некоторые БУРы — но и не хуже их, а полуавтоматический механизм действительно позволял стрелять очень быстро и не передергивать затвор. Молодой пуштун как смог отрегулировал прицел на винтовке, пристрелял ее, завернул в мешковину и спустился обратно в кишлак. Про себя он решил, что свои выстрелы он обязательно сделает, только надо подобраться поближе.

О том, где и когда в горах будет президент — не составило туда узнать. Долгие годы жизни в угнетении заставили пуштунов выработать собственную систему обмена информацией и предупреждения об опасности: слухи о прочесывании боевиками из преданных президенту частей безопасности и сто одиннадцатой парашютной бригады** горных селений в том самом месте, где садятся самолеты и где построены какие-то помещения в горах — Зардад понял, что пришло время действовать.

Для того, чтобы никто не пытался его проверить — он взял спутника, нескольких ослов и пошел с ними якобы с хворостом в город, на продажу. В одной из вязанок хвороста завернутая в большое одеяло, лежала винтовка с патронами.

В том месте, где дорога делает большой поворот, Зардад попрощался со спутником. Дальше он пошел один.

На второй день — он подошел совсем уже близко — он начал беспокоиться о вертолетах Вертолеты летали совсем низко, от вертолетов он мог еще скрыться — а вот от стрелков, которые, несомненно, засели впереди — нет. Потому он отсиживался весь день — а потом решил ползти.

Он даже не понял, что произошло — ведь он считал себя искусным следопытом и проводником, эту ремеслу, важному для жизни любого пуштуна его учили отец и брат, которых убил президент. Он полз как змея, неотвратимо и бесшумно, винтовка была на удобном ремне за спиной. Он почувствовал, как неосторожно шаркнула нога, и щелкнул о склон камень. Поморщился, выругав себя — такого нельзя допускать. Потом пополз дальше и только в последний момент почувствовал, что выше на склоне кто-то есть. Рука метнулась к кинжалу — но выхватить он его не успел.

Придя в себя, он понял, что не лежит, а сидит, что руки его связаны и во рту что-то вроде кляпа. Очень сильно болела голова, почему-то саднило глотку. Перед ним была темнота.

— Пашта поежи***? — спросила темнота

Пресвятой Аллах!

Рот его был заткнут чем-то, и потому он закивал — в голове снова взыграла как необъезженный от этого боль.

— Я такой же пуштун, как и ты — ответила темнота на пушту — сейчас я развяжу тебя, а ты не будешь кричать и выслушаешь меня. Если согласен — кивни.

Зардад осторожно кивнул.

Кляп изо рта исчез, его едва не вырвало от этого, но он сдержался. Нельзя показывать свою слабость, хоть ты и пуштун.

— Кто ты? — тихо спросил Зардад на пушту

— Я пуштун. Такой же, как и ты. Только старше тебя.

Последнее было немаловажным замечанием — принцип машер действовал всегда, уважать следовало всех старших, а не только знакомых.

— Я тебя не знаю.

— Лишь Аллах знает каждого из живущих на земле — ответила темнота, и Зардаду стало жутковато…

— Почему ты ударил меня? Разве я сделал что-то плохое тебе?

— Я не знал, что встречу брата и подумал, что услышал лазутчика.

— Но раз ты знаешь, что перед тобой брат, почему же ты не развяжешь мне руки и не отпустишь меня с миром.

— Потому что эти руки сделают то, что будет глупо и бессмысленно.

Зардад помолчал. То, что он собирался сделать для него не было ни глупым ни бессмысленным, и если бы он был свободен — он бы нашел способ доказать это незнакомцу. Но он не был свободен.

— Разве тебе решать, что глупо, а что нет?

— Мне, ибо я старше тебя и видел в жизни много больше, чем видел ты. Ты желаешь убить сына свиньи и собаки в генеральской форме, который пролил несчетно крови и собирается пролить еще больше. Но тем самым ты только навлечешь новые беды и несчастья на наш народ. Разумно ли это — ты не сможешь повергнуть тирана, но твои руки сотворят еще больше сирот и вдов среди многострадального пуштунского народа.

— Я убью диктатора или умру сам.

— Тебе не дадут даже подойти к нему, ты умрешь, а он только посмеется над тобой, поставив ногу на твою бездыханную грудь. Вот что будет, Аллах свидетель.

Зардад заскрипел зубами от бессилия

— Отпусти меня, и я докажу что твоя мудрость ничто перед моей храбростью!

— Я, Змарай****, пуштун и воин людей Шинвари приговорил подлую собаку Уль-Хака к смерти, да будет Всевидящий верным свидетелем моим словам. Не позднее чем через год подлый каратель пуштунского народа умрет, и смерть его будет страшна.

— Этот человек убил мою семью. Я должен убить его.

— В таком случае мне придется убить тебя прямо сейчас, потому что ты не ведаешь что творишь, ты не убьешь подлого пса, но навлечешь смерть на всех пуштунов и возможно, на меня. Я не могу рисковать…

Темнота говорила спокойно и страшно на пушту, если бы это был боец пакистанской армии, полицейский — Зардад скорее всего принял бы смерть с гордо поднятой головой. Но тут оцепеневший от ужаса мозг подсказал выход — стоит ли вообще умирать на пути своей мести от рук другого пуштуна, судя по всему искусного воина.

— Стоит ли тебе багрить руки кровью брата своего, пока жива подлая собака уль-Хак? — проговорил с трудом Зардад

— Это будет страшный грех, но я возьму его на себя, ибо нет ничего такого, что я не сделал бы на пути своей мести. Если же ты хочешь мне помочь — помоги, и клянусь, мы вместе расправимся с подлым убийцей.

— Как я могу верить тебе?

— Клянусь огнем очага и хлебом, который питает нас, что тиран умрет, и умрет он от рук мстителей — пуштунов.

Это была клятва, которую не предавали.

— Поклянись же и ты, что оставишь все произошедшее в тайне, и ничего не скажешь и не сделаешь, пока тебе не дадут знак.

Делать было нечего

— Клянусь огнем очага и хлебом, который питает нас, что оставлю все происходящее в тайне и сделаю все, чтобы убить тирана.

— И что не сделаешь ничего, пока тебе не дадут знать. Тиран знает что умрет, и делает все, чтобы отдалить час расплаты, если ты пойдешь на войну один, то погибнешь без смысла.

— Клянусь, что не сделаю ничего, пока мне не дадут знать.

— Клянись, как положено.

— Клянусь огнем очага и хлебом, который питает нас, что не сделаю ничего, пока мне не дадут знать.

— Пусть Аллах будет свидетелем твоим и моим словам. Дай, я развяжу тебя.

Неизвестный пуштун развязал его, от него пахло тем, чем и должно пахнуть от пуштуна — шерстью и жиром животных. От солдат и полицейских пахнет не так.

— За то время, которое Аллах отвел тьме — ты должен скрыться. Так, чтобы шакалы Тирана не нашли тебя.

— Но как я найду тебя и пойму, что нужно сделать? — спросил Зардад

— Я сам найду тебя. Я и те люди, которые хотят смерти Тирана не меньше твоего. Они скажут, что пришли от меня, брата Змарая и ты должен делать все, что они скажут. А возможно — приду и я сам, потому что покарать злодея своей рукой — великая честь для любого мужчины. Да, наверное, я так и сделаю. Назови свое имя?

— Я Зардад, из племени Африди… — Зардад назвал свой клан и род.

— Тогда я найду тебя. Помни про свою клятву. И не забудь свое оружие, это хорошее оружие и оно еще сослужит тебе достойную службу.

Скворцов перевалился через край и ввалился во впадину так неожиданно, что Шило выхватил нож…

— Тихо. Это я, брат.

— Что там?

— Какой-то пуштун. С винтовкой.

— На первого?

— А сам как?

Шило помолчал.

— Птицы слетятся. Нехорошо, заметят.

— Ты прав, брат. Поэтому я его отпустил.

— Ты… что сделал?! — Шило даже повысил голос от удивления

— Тише. Я его отпустил.

— Аллах лишил тебя разума. Он выдаст нас. Может быть, это лазутчик.

— Это не лазутчик Ты жил там же где и я — неужели ты не отличишь правдивого от лжеца, негодяя от воина? И разве ты поверишь в то, что пуштун предаст клятву, данную хлебом и очагом костра, греющего нас?