Бен-Гур - Лью Уоллес

— Чш-ш! — приказала мать. — Кто-то лежит на ступенье… мужчина. Обойдем его.

Они быстро пересекли улицу и шли под прикрытием тени, пока не оказались напротив ворот.

— Он спит, Тирза.

Мужчина лежал неподвижно.

— Стой здесь, а я попробую открыть ворота.

Мать бесшумно подошла к воротам и протянула руку к калитке, но так никогда и не узнала, заперта ли она, потому что в это мгновение мужчина вздохнул и беспокойно повернулся, сдвинув головной платок так, что открылось лицо. Она взглянула и замерла. Потом нагнулась немного, выпрямилась, молитвенно сложила руки и подняла глаза к небу в молчаливой молитве. Так миновало мгновение, и она побежала назад, к Тирзе.

— Как Господь жив, этот человек — мой сын, твой брат, — сказала она шепотом священного ужаса.

— Мой брат? Иуда?

Мать нетерпеливо схватила ее за руку.

— Идем! — все так же шептала она, — посмотрим на него вместе… еще раз… только раз… а потом, помоги своим рабам, Господь!

Они пересекли улицу, стремительные, как призраки, бесшумные, как призраки. Когда их тени упали на Иуду, они остановились. Одна рука лежала на камне ладонью вверх. Тирза упала на колени и поцеловала бы ее, если бы не мать.

— Нет, даже ради твоей жизни! Нечистые, нечистые! — прошептала она.

Тирза отпрянула, будто прокаженным был брат.

Бен-Гур был мужественно красив. Лоб и щеки потемнели, открытые солнцу и ветру пустыни, но губы под первыми усами были красны, а мягкая бородка не скрывала полной округлости лица и шеи. Как прекрасен он был для матери! Как страстно желала она обнять его, прижать к груди голову сына, как в счастливые времена его детства! Где нашла она силы, противостоять порыву? В любви! О читатель, ты видишь, как не походила ее материнская любовь на то, что мы знаем об этом чувстве: нежная к детям, она оборачивалась безмерной жестокостью для себя самой, и отсюда вся сила жертвенности этой женщины. Ради возвращения здоровья и богатства, ради благословенной жизни и даже ради самой жизни она не приблизила бы своих прокаженных губ к его щеке! И все же она должна была коснуться его; в это мгновение, когда обрела, чтобы отказаться навек! Каким горьким, было это мгновение, пусть скажет другая мать! Она опустилась на колени, подползла к его ногам и коснулась губами подошвы сандалии, желтой от дорожной пыли, потом еще раз и еще; вся ее душа изливалась в этих поцелуях.

Он шевельнулся. Они отпрянули, но услышали, как он бормочет во сне:

— Мама! Амра, где…

Он снова погрузился в глубокий сон. Тирза сжалась в тоске. Мать уткнула лицо в пыль, стараясь подавить рыдания, такие глубокие и сильные, что, казалось, разрывается сердце. Она почти желала, чтобы он проснулся.

Он спрашивал о ней, она не забыта, во сне он думал о ней. Этого ли не довольно?

Наконец мать поманила Тирзу, они встали и, вглядевшись последний раз, будто желая нетленно запечатлеть его образ, рука в руке перешли через улицу. Скрывшись в тени, они опустились на колени, глядели на него, ожидая пробуждения, откровения — они не знали, чего. Никто еще не измерил всего долготерпения любви, подобной этой.

Он не просыпался, а из-за угла дворца показалась еще одна женщина. Двое в тени видели ее, залитую лунным светом; маленькая фигура, согбенная, темнокожая, седоволосая, в опрятной одежде рабыни, она несла корзину овощей.

При виде человека на ступени, новопришедшая остановилась, потом, решившись, двинулась вперед — тем тише, чем ближе к спящему. Обойдя его, приблизилась к воротам, чуть отодвинула калитку, сунула руку в щель, и одна из широких досок левой створки бесшумно отошла в сторону. Женщина просунула внутрь корзину и собиралась последовать за ней, но, поддавшись любопытству, помедлила, чтобы бросить взгляд на незнакомца.

Зрительницы на другой стороне услышали тихий вскрик и видели, как женщина терла глаза, потом наклонилась, всплеснула руками, дико оглянулась, схватила откинутую руку и нежно поцеловала — чего так желали, но не посмели сделать они.

Проснувшись, Бен-Гур инстинктивно вырвал руку, глаза его встретились с глазами женщины…

— Амра! Амра, ты ли это? Добрая душа не нашла слов в ответ, но упала ему на шею, плача от счастья.

Он бережно отстранил ее, поднял мокрое от слез старушечье лицо и целовал, счастливый немногим менее, чем она. Затем на другой стороне услышали его слова:

— Мать… Тирза… Амра, скажи мне о них! Говори, говори, молю тебя!

Амра лишь снова залилась слезами.

— Ты видела их, Амра. Ты знаешь, где они, скажи, что они дома.

Тирза шевельнулась, но мать, твердая в своей решимости, схватила ее и прошептала:

— Не смей — ни за что. Нечистые, нечистые!

Ее любовь была тираном. Пусть у обеих разорвутся сердца, он не должен стать таким же, как они; и она победила.

Тем временем Амра лишь всхлипывала ему в ответ.

— Ты собиралась зайти? — спросил он, увидев отодвинутую доску. — Входи. Я иду за тобой, — он встал. — Римляне — да обрушится на них гнев Господен! — римляне солгали. Дом мой. Вставай, Амра, и идем.

Мгновение, и они исчезли оставив двоих, скрытых тенью перед голой поверхностью ворот — ворот, в которые они никогда больше не смогут войти. Они лежали в пыли.

Они выполнили свой долг. Их любовь доказана. Утром их нашли и камнями прогнали из города. — Прочь! Вы мертвые, идите к мертвым!

ГЛАВА V

Гробница над царским садом

Современные путешественники в Святую Землю, осматривая знаменитое место с прекрасным названием Царский сад, спускаются по руслу Кедрона или меже Тихона и Хиннома до древнего колодца Ен-рогел, выпивают глоток чистой живой воды и останавливаются, исчерпав достопримечательности в этом направлении. Они осматривают огромные камни, обрамляющие колодец, спрашивают о его глубине, улыбаются примитивному способу подъема журчащего сокровища и расходуют толику милосердия на живущих с него оборванцев; затем, обернувшись, они бывают захвачены врасплох горами Мориа и Сион на севере, склон одной из которых упирается в Офел, а другой — в то место, где некогда был Город Давида.

На заднем плане, сколько хватает глаз, — собрание священных мест: тут Харам с его грациозным куполом, там — несокрушимые остатки Гиппикуса, дерзкого даже в руинах. Насладившись этим видом и запечатлев его в памяти, путешественники обращают взгляды к Масличной горе, стоящей в своем мрачном величии справа, и горе Злого Совета слева, которая, если они сведущи в священной истории, а также раввинских и монашеских преданиях, возбуждает в них интерес, преодолевающий мистический страх.

Потребовалось бы слишком много времени, чтобы рассказать обо всем интересном, связанном с этой горой; для наших же целей достаточно упомянуть, что она имеет своим основанием Ад нынешней религии — Ад серы и огня — или древнюю Геенну; и что ныне, как и в дни Христа, ее утесы, на юг и юго-восток от города изборождены гробницами, с незапамятных времен населяемыми прокаженными, и не одиночками, а целыми общинами. Здесь они основали свое государство и свое общество, здесь — город, населяемый только ими, избегаемыми, как носители Божьего проклятия.

На второе утро после событий предыдущей главы Амра пришла к колодцу Ен-рогел и села на камень. Знакомый с обычаями Иерусалима, взглянув на нее, сказал бы, что это любимая рабыня из обеспеченного дома. С собой она принесла кувшин для воды и корзину, содержимое которой скрывала белоснежная салфетка. Сев и опустив поклажу, она распустила шаль, сплела пальцы на коленях и устремила сосредоточенный взгляд в гору, круто спускающуюся к Акелдаме и Земле Горшечника.

Было очень рано, она пришла к колодцу первой. Скоро, впрочем, появился мужчина с веревкой и кожаным ведром. Поприветствовав темнолицую старушку, он развернул веревку, привязал к ведру и принялся ждать клиентов. Желающие могли черпать воду сами, но это был профессионал способный мгновенно наполнить самый большой кувшин, какой унесет самая сильная женщина.

Амра сидела неподвижно и молча. Глядя на кувшин, мужчина спросил, не нужно ли наполнить его; она вежливо ответила: «Не сейчас», после чего он не обращал на соседку внимания. Когда рассвет перебрался через Масличную гору, появились работодатели, и он занялся ими. Женщина все это время сидела и смотрела на гору.

Показалось солнце, но она все сидит в ожидании чего-то, а мы, тем временем, выясним, чего же она ждет.

До сих пор Амра ходила на рынок после заката. Незаметно выскользнув на улицу, она отправлялась по лавкам Тиропеона или Рыбных ворот, покупая мясо и овощи и возвращаясь, чтобы снова запереться во дворце.

Можно представить, каким счастьем было для нее возвращение Бен-Гура в старый дом. Ей нечего было рассказать о госпоже и Тирзе — нечего. Он хотел переселить ее в не столь одинокое место — она отказалась. Она хотела бы, чтобы он поселился в своей комнате, где все осталось по-прежнему, но опасность разоблачения была слишком велика, а он более всего избегал посторонних расспросов. Он обещал бывать как можно чаще. Приходить ночью и уходить до света. Она приготовилась радоваться этому и наконец занялась мыслями о том, как порадовать своего любимца. То, что он превратился в мужчину, не приходило ей в голову, как и то, что вкусы его могли измениться. Когда-то он любил сладости, она вспоминала, что нравилось ему больше всего и решила сделать запас, всегда готовый к его приходу. Можно ли придумать более счастливую заботу? И следующим вечером она выскользнула раньше, чем обычно, и с корзиной в руке отправилась к Рынку Рыбных ворот. В поисках лучшего меда, она наткнулась на мужчину, рассказывавшего какую-то историю.