Собрание Стихотворений - Сергей Соловьев

— «Сласти ль тебя соблазнят? Утехи брачного ложа?

Пытки: колеса, ножи, железные лапы, стругала,Плоть терзая твою?» — «Ничто, ты знаешь, Хрисилла:Мы уневестились обе Христу — Жениху» — «Для чего жеНегой желанья твои так часто подернуты очи?Томно раскрыты уста? Сестра, ты молишься мало,Дьявол тебя посещает». — «Бессильны пост и молитва».

— «Жарче и чаще молись. Побеждай вожделения плоти,

Грешное тело терзай, бичуй, Христовому телуСораспинаясь». — И, крепко обнявши Анастасию,Арфу другою рукой подняла Хрисилла, и звуки,Память о рае блаженном будившие, нежно запели.Розовый солнечный сад зацветал далёко над морем.Там, в прозрачном дыму золотые вставали колонны,Синие дымы бежали с кадильниц, и храм многостолпныйТаял в багряных парах. И всё смесилось. Угасло.Бледной лампадой луна всплыла над темной пучиной.Плесенью пахло сырой из сада. Луна через листьяСеяла матовый блеск. Дерева молчали без ветра.«Где ты, Анастасия? — раздался голос. ФалояСнизу кричала. — Поди перед сном прогуляться немного.Завтра сбор винограда. Чуть свет подыматься велелаМать игуменья». В сумрак древесный АнастасияРобко взглянула. Как будто ночь сырые объятьяЕй простирала оттуда, дыша гнилыми плодами,Цепко лаская ее тяжелыми ветками. В мраке,Спрятаны сорной травою, резко белели черепьяСтатуй разбитых. Когда игуменья старица СофьяЗдесь монастырь учреждала, нашла в саду кипарисномМраморных много кумиров; тут были: и фавн козлоногий,С легкой цевницей, и нимфы, белевшие девственным роем;Та уклонялася телом нагим от объятий сатира,Та под свирель пастуха плясала на злачной поляне,Та с белорунной козою играла, упавши под древом.Там Афродита белела со свитой божественных граций;Падали тяжко на мрамор синие гроздья. И с луком,В легком плаще откидном, красою блистающий ДелийМчался как ветер, гонясь за стыдливорумяною Дафной.Тотчас велела игуменья мерзких богов изваяньяВсе перебить и места, на которых стояли кумиры,После молитв, окропит обильно святою водою.Мохом теперь черепки зарастали, но всё же возможноБыло порой различить кусок божественной груди,Пышных осколок кудрей, половину разбитой цевницы,С мраморным пальцем и ногу, плющом перевитую гибким.Анастасия хотела идти к синекудрой Фалое,Но, улыбаясь, Хрисилла на плечи ей тонкие рукиВдруг положила и тихо сказала: «адские бесы,Жившие в статуях мраморных, пользуясь тишью и мраком,Могут возникнуть теперь и навесть на тебя наважденье.Много осталось от них черепьев: нечистая сила,Верно, гнездится в осколках. Сберем их завтра поутру.Выбросим в море. Тогда очистится сад монастырский,И безопасно в нем будет ходить во всякое время».Тут послышался звон, призывавший к вечерней трапезе.В трапезной много толпилось сестер. В углу, пред лампадойСтоя, игуменья тихо, вполголоса пела молитвыПередтрапезные. Стол, накрыт белоснежною тканью,Был от стены до стены. Вода в объемистой урне,Для омовения рук, стояла у двери, и рядом,Шитые шелком пурпурным, на длинном гвозде полотенцаБыли повешены. Вкруг стола устланные ложаДлинным рядом тянулись, на крепких ножках дубовых.Были пред каждым прибором долбленые узкие чашиИз кипариса, а также солонки с крупитчатой солью.В медной корзине горой золотые навалены хлебы,Уксус — в хрустальном сосуде, с оливами плоские блюда.Сквозь растворенные окна темнели далекие пальмы,И серебрилось луной фиалковидное море.Старица, кончив молитвы, приблизилась к главному ложу,Хлеб, оливы, вино осенила знаменьем крестным.Девы молча вкушали плоды, и, разбавив водоюСок виноградный, к устам подносили долбленые чаши.«Завтра, — так начала игуменья, — все на рассветеВстанем, любезные дочери! и, помолившись, приступимК жатве кистей виноградных. Серпы отточите заране,Чтобы под их остриями свободно падали ветки.Гроздья в кучи сваливши, мы сложим в каменном гроте;Будем из ягоды сладкой сок выжимать благовонныйИ наполнять хорошо осмоленные, полые бочки.На зиму нужно запас вина изготовить, чтоб былоТело чем подкрепить и душу в тайне Христовой.Лучший от Господа дар вино виноградное: сердцеРадостью полнит оно, и врачует во всякой болезни,Если его принимать разумно, согласно природе.(Только излишество вредно, к греху приводя неуклонно.)Сам Господь Иисус Христос от лозы винограднойЧасто вкушал, и другим вино вкушать заповедал,В образ его положив своей божественной крови,Наших ради грехов пролиянной на дереве крестном».«Мать! — воскликнула тут чернокудрая дева Фалоя: —Если Господь освятил лозу виноградную, что жеТы пеняешь, когда убираю я черные косыЛистом зеленым лозы и обильными соком кистями?»Ей отвечала София, взглянув исподлобья: «Бесстыдной,Верно, ты родилась и до смерти пребудешь, Фалоя!На смех старухе такие слова ты сказала! Хрисиллу,Милую дочку, спроси, коль впрямь тебе непонятно,В чем упрекаю тебя, когда в стенах монастырских,Сея соблазн меж сестер, наподобие пьяной менады,Жрицы бесовской, ты рядишь цветами и зеленью косы.Место ли здесь наряжаться и холить грешное тело?Душу свою облекай одеждой нетленною веры,Подвигов добрых цветами укрась. А меж тем, в наказаньеДерзости новой твоей, я пост обычный усилю:Только единожды в день приступать позволяю к трапезе».Так говорила София. Меж тем кончалась трапеза.После прощальных молитв на сон грядущим, СофияСтала прощаться с сестрами, давая всем целованье,И, на костыль опираясь, к своей направилась келье.Встали Фалоя тогда, розоустая АнастасияИ доброзрачная дева Хрисилла. Аллеею темнойК кельям тесовым пошли, в глубину кипарисного сада.Комната дев озарялась одною неяркой лампадой,Свет разливавшей на лик Пречистой Девы Марии.Став на колена пред образом, долго молилась Хрисилла;Луч лампады дробился в ее фиалковых взорах.Камень четок сжимали прозрачные, тонкие пальцы.Эти четки София дала Хрисилле в подарок,В день как исполнилось ей пятнадцать лет. На шелковойНити нанизаны были различной формы каменья,Крупные, малые, круглые, продолговатые; цветаРазного все: краснели морские кораллы, а рядомБыли янтарь, изумруд и много светлых жемчужин.Ценные камни Хрисилла, молитву шепча за молитвой,Двигала. Пламя лампады меж тем приметно бледнелоИ умалялось; потом, с шипением легким, угасло.Синий дымок взвился с фитиля и растаял. ХрисиллаВстала с колен и пошла к устланному ложу. Нагнувшись,Из-под постели достала ларь деревянный, тяжелый,Весь полированный, сверху окованный яркою медью.Ящик был обведен кругом искусной резьбою:Вкруг обвивались древесные ветви, гирлянды и змеи,Резаны в дереве черном. На крышке, медью обитой,Выведен хитрый рисунок: под сенью ветвистого дубаСтадо лежало ягнят; сыновья Иакова в разныхПозах стояли: кто на пастуший опершися посох,Срезанный в чаще недавно, еще местами зеленый;Кто прислонившись к стволу густолистного дуба; кто рукуВ белое агнца руно погрузив; кто могучие рукиВажно скрестив на груди, кто глаза потупивши долу;Кругом обстали они прекрасного отрока; бедный,Плакал он горько, глаза закрывая нежной ладонью.Вплоть до колен доходила одежда расшитая; пряжкойНа обнаженном плече скреплялась она золотою.Тут же, вокруг двугорбых верблюдов, измаильтяне,В пышных одеждах, толпились. Один со спины у верблюдаСнял драгоценную кладь — набитый товарами ящик,Вынул мешочек шелковый и сыпал жадной рукоюДенег кружки золотые в пригоршню старшему брату.А в отдалении горы сияли; кудрявились купыПальм низкорослых, и небо синело кусками эмали.Этот прекрасный рисунок, от времени сильно пожухший,Лаком вновь навела розоустая Анастасия,И прозрачными красками дивно везде расцветила.Выставив ларь из-под ложа, Хрисилла медную крышкуПриподняла, и, нагнувшись, подперла ее головою.Вынула сверху лежавшие, золотом тканные ризы,И высокий сосуд подняла, с засмоленною пробкой.Шуйцею дно охвативши, стала ногами на лавку,И, из светильни фитиль свободною правой рукоюВыправив, свет заняла от свечи из янтарного воска;Вынула пробку, сосуд наклонила, и осторожноВ чашу лампадную стала струю елея густую,Капля за каплей, вливать, стараясь не переполнитьЕмкость сосуда. Огонь засиял; и оливковым масломВ келье запахло. Хрисилла, вложивши бережно пробкуВ устья сосуда, назад отняла и в ларец положила.Ризами снова накрыла, и, медною крышкой замкнувши,Вдвинула тяжкий ларец под свое устланное ложе.Анастасия меж тем корыто из крепкого букаЧистой водой наполняла, чтоб в нем совершать омовенье.К ложу поставила, села, и, ноги спустивши с постели,Кожаный стала ремень разматывать, вплоть до коленаЕй доходивший, к ступне прикреплявший подошву. Фалоя,Косы пред сном расплетая, в кусок полированной медиДолго, прилежно гляделась. Фиал с граненою пробкой,В поясе спрятанный, вынула, и, подошедши к корыту,Несколько капель душистых влила, и, сбросив сандальи,Ноги свои полоскать принялась, задевая игривоНоги Анастасии и брызгая на пол дубовый.«А не на шутку сегодня игуменья мать рассердилась.Знает сама, что права я. Сознаться не хочет и злится». —«Будет, Фалоя! За дело, за дело тебе наказанье:Стыд потеряла ты всякий». — «Послушай, Анастасия!Матушка любит тебя, ни в чем тебе не откажет.Ты испроси у нее для меня прощение. Шутка:Голодом хочет старуха меня уморить». — «И за дело!» —«Ну, по глазам твоим вижу, что ты замолвишь словечкоЕй за меня». — «И я попрошу, — сказала Хрисилла. —Спи, и не бойся, Фалоя. У матушки доброе сердце.Только тебя испугать она хотела, трапезыСладкой лишая». И тихо на ложе склонилась Хрисилла,Тканью накрылась сребристой, и ясные очи смежила,Завесы длинных ресниц опустив на бледные щеки.

Книга вторая

Девы шумели по саду, блеща голубыми серпами.Здесь и там из листвы виноградной и гроздьев багряныхСмех серебристый звенел и вились умащенные косы.Те золотою короной сквозили меж веток зеленых,Те обвивали стволы и побеги свободным извивом.Белые пальцы одной держали ягоды грозда,Острым другая серпом отягченную ветвь подрезала.До края были наполнены ягодой сладкой корзины,И от груд винограда ломились дубовые скамьи.Всюду звенели серпы, и сочились теплые капли.Можно бы было сказать, что розы, с подземного корняВдруг оторвавшись, войну объявили соседственным лозамТщетно лоза обвивает стебель цветочный. ШипамиВся изъязвленная, никнет, роняя мутные слезы.Так серпоносные девы кололи гибкие сучья,Бремя тяжелых кистей стряхая и брызгая соком,Треск ходил по всему сырому, темному саду.Скудный луч, проникая во мрак сквозь древесную заросль.Гроздья слегка золотил и играл на румяной ланите.Синие очи слепил, в золотые просеясь ресницы.Знойная просинь пылала в просветах ветвей кипарисных.В зелени черной плодов золотые и красные слиткиГрузно висели. В траве, меж корнями поросшей, глубокой.Легкий точа аромат, цвели лесные фиалки,Синие слезы дриад, обитающих в дуплах древесных.Полную гроздьев корзину держа на плече, по тропинкеШла чернокудрая дева Фалоя. Спустилася на лобПрядь непослушных волос, отливающих глянцем лиловым.Были раскрыты зрачки широко, и под мутною влагойБлеском горели сухим, утомленные страстною негой.Влажноянтарной рукой она держала корзину.Медленно шла, чтобы ягод не высыпать. Черной одеждыПодняты были края, и ноги ее до коленаБыли крепким ремнем охвачены. Икры тугиеВздулись меж цепких ремней, отягченные пленом сандалий.В грот вступила она. Там, на полу деревянном,Были навалены копны зеленых и исчерна-красныхЯгод. В досках на полу просверлены частые дырыБыли, чтоб сок протекал в под землею стоящие бочки.Снявши корзину с плеча и ее опрокинув, ФалояВ колокол стала звонить, на сучке, у входа висевший.Девы с корзинами полными к ней устремились толпами.Тяжко дыша и со лба утирая соленые капли,Ягоды все из корзин высыпали в общую кучу,Плотно отверстья забив и пол до края усыпав.«Все ли в сборе?» — «Не все». — «Кого не хватает?» — «Кариста?»«Здесь». — «Стагира?» — «Пошла за водою на берег залива,Для омовения ног!» — «А где же Анастасия?»«Нет и Хрисиллы?» — «Фалоя, куда девались подруги?»Говор такой раздавался под сводом жемчужного грота.В это время в дверях показалась Анастасия,В золоте кос благовонных запутался лист изумрудный,Сор от древесной коры и несколько ягод. Высокий,Гроздьями полный кувшин, с изукрашенной медною ручкойДержит на круглом плече розоустая Анастасия;Томно вращает она шары изумрудные ока,Девственных губ лепестки не скрывают жемчужные перлы.В желоб долбленый меж тем наливали прохладную воду,Ноги омыть перед пляской на гроздьях. Тотчас сандальи,Пряжкой медной звеня, полетели с ног разрешенных.В угол их навалив, одежды поддернувши, девыСтали ступни полоскать в корыте из крепкого бука;За руки дружно взялись, и, в тени сверкая ногамиБелоколенными, прямо вступили в глубь винограда.Ноги их потонули в высоко наваленных гроздьях;Быстро намокла одежда, поднятая выше колена.Тут одна из сестер воскликнула: «Так невозможно!Платья мы вымочим все, разорвем ветвями туники.Скинемте лучше одежды! Тогда свободней, быстрееБудут движения наши, и ткани останутся целы».Ей сказала в ответ розоустая Анастасия:«Грех нагими при солнце плясать. Золотыми устамиНас зацелует оно, коли мы наготу обнаружим».Тут прервали ее: «Не дело, Анастасия,Ты говоришь. Не похвалит нас игуменья верно.Если мы явимся к ней в раздранных, мокрых хитонах».Все согласились и им покорилась Анастасия.Девы сложили у входа верхние черные ризы.Легкие белые ткани одни завязали у бедер,Сбросили вовсе другие, а третьи, как полотенцем,Чресла свои препоясали. Солнца стыдясь золотого,Анастасия узлом над коленом скрепила тунику.В глубь виноградной горы, рассыпая сладкие брызги,Кинулись девы и начали шумновеселую пляску.Сучья трещали, ягоды лопались. Мутной струеюСкоро закапали гроздья, сочась в отверстия пола.В синебагряных волнах ныряли неистово девы,Ветер по гроту ходил; кружились ткани и кудри.Часто до пояса девы в шипящие, пенные копныВдруг погружались, и вновь возникали в серебряной пене,Текшей по бедрам, ногам, проникавшей под нежные ногти;Сучья царапали их, раздражали касаньями кожу.Воздух от винных паров помутнел. В углублении грота,Точно чудовищный зверь, чернея, лежали одежды.Анастасия в тунике, промокшей от пота и ягод,В изнеможенье плясала. Круги всплывали во взорах.Крепко обнявши ее, кружилась нагая Фалоя,Липла к медным ступням кожура раздавленных ягод.Солнце высоко стояло над морем. Расплавленной медьюЗыбкие волны струились. Расколотых статуй черепьяТлели с гнилыми плодами, поросшие плесенью склизкой.Временем этим Хрисилла готовилась к празднику в келье.В ступе кирпич истолокши, скребла им медную утварь,Грудою на пол свалив подсвечники формы различной,Вывинтив гвозди из них, по частям составным разложивши.Также кадильницы медные терла намоченной тряпкой,И кирпичным песком блеск на них наводила.Вот подсвечник один засиял лучезарною медью,Вновь его по частям собрала в порядке Хрисилла.Стройным, высоким стволом воздвигся подсвечник, и толькоВыпуклым медным брюшком иногда закруглялся. ПодножьеБыло на львиных основано лапах. Вверху же подсвечникЧашей лилеи кончался. В узкие медные устьяДева Хрисилла свечу из белого вставила воска,Толстую, золотом вкруг перевитую, с необожженным,Белым, мохнатым вверху фитилем. Листом винограднымСтвол восковой завернула Хрисилла снизу, чтоб в устьяхМедных стояла свеча, не колеблясь. Потом, из-под ложаВыдвинув ларь и поднявши тяжелую медную крышку,Ящик вынула малый. Смолистые желтые зернаВ ящике том заключались. Хрисилла, подбросив в кадилоЧерных углей, его на гвоздь повесила. ЛаданГорстью сложила, и вновь ларец задвинула медный.В келью одна из сестер меж тем вошла со словами:«Мать игуменья просит тебя на высокую кровлю;Там беседу она ведет со священником нашим,В полдень пришедшим из гор, для свершенья предпраздничной службы».Так говорила сестра. Приказу игуменьи СофьиНе неохотно послушалась дева Хрисилла. Но тотчас,Бросив работы свои, пошла по тенистому саду,К дому игуменьи. Там, над навесами штор полотняных,С медным крестом на груди, на плоской возвышенной кровле,Древняя днями София сидела на устланном ложе.Против нее, опершись на дорожный посох руками,Старец согбенный сидел, в коричневой, ветхой одежде.Жидкие волосы старца струились серебряным током;Впалы были ланиты; лазурные ясные очиБыли полны тишины, и любви, и таинственной думы.Старец святой Поликарп обитал в горах по соседству.Келья ютилась его в бесплодных, диких утесах,Очень высоко над морем. Неверные, узкие тропыНад пропастями вились. Порою цепкий кустарник,В трещину въевшись корнями, лепился на круче отвесной.Там, в сообществе птиц и ланей забеглых, спасалсяМного уж лет Поликарп, удалясь из мятежного Рима.Он питался плодами, кореньями. Старица СофьяЧтила святого отшельника, и в монастырь приглашалаДля совершения служб и божественных таинств. ЛюбилиСестры отца Поликарпа, подолгу охотно внимаяМудрым его поученьям о тайнах веры Христовой.Важные вести принес сегодня отшельник. УпорноСлухи идут по округе, что новое скоро гоненьеЦезарь воздвигнет, что едет проконсул со строгим декретомОбщины все христиан разогнать и в пытках кровавыхВынудить старцев святых и дев отречься о веры.Злая ходила молва о проконсуле Прове: жестокимЗверем он слыл, неспособным к жалости кроткой. К тому жеМерзостно был похотлив и бесчестил дев христианских.Если ж встречал противленье, тела их терзал беспощадно,Груди клещами выдергивал, рвал колесом острогвоздным.Эти тревожные слухи держать до времени в тайнеБыло условлено между игуменьей и Поликарпом.Что понапрасну пугать сестер? Быть может, обительИх и не тронет проконсул. Она стоит потаенно,В месте, отвсюду закрытом горами, глухом и безлюдном.Только Хрисилла вошла, и замолкли София и старец.Старец благословил ясноокую деву Хрисиллу,А игуменья так сказала: «от долгой дороги,Верно, умаялся старый отец Поликарп. Изготовь-ка,Чем освежиться ему и восставить упавшие силы».Дева Хрисилла пошла хорошо устроенным домом,И чрез недолгое время пред старцем поставила чашу,Красным наполнив вином и разбавив водой ключевою.Персика три принесла на круглом, серебряном блюде,Только что сорванных с ветки. Еще кудрявая зелень,Свежая, возле плода виднелась. Наполненный соком,Персик с одной стороны розовел, а с другой золотился;Пухом, прозрачным и нежным, была подернута кожа;Вдоль углублением плод рассекался; а рядом гранатыРдели багрянцем, как свежая, кровью залитая рана.Блюдо с вином и плодами пред старцем поставила дева,И удалилась с поклоном. А ей на смену ФалояБыстро вбежала на кровлю, со сбитыми буйно кудрями,В черной тунике, поддернутой вплоть до колена. ПылалоЗноем румяным лицо, обильно увлажено потом.Старец любовно и кротко иссохшей прозрачной рукоюПо темнокудрым ее волосам провел и широкоЗнаком креста осенил. Смутясь пред старцем, ФалояБыстро одежду спустила, со лба откинула пряди,И, поклонившись Софии, сказала: «уж солнце спускатьсяНачало с синих небес; близка вечерняя служба.Мать, не пора ли работу нам прекратить на сегодня,Малость пойти отдохнуть и омыться на береге моря.Все мы забрызганы соком; от запаха пьяного гроздийСтало стучать в голове и туман расстилаться пред взором».Выслушав деву Фалою, София на синее небоВзор устремила внимательно, и отвечала Фалое:«Правда, Фалоя, твоя. Удлиняются тени. На западМчит искрометных коней золотая дня колесница.Труд на сегодня прервите. Омойтесь в пустынном заливе,Где не видал бы никто. Да кому и видеть? С закатомТолько пастух через берег прогонит веселое стадоКоз белорунных, с отвислым, полным сладкого млека,Выменем. После опять нелюдим наш берег песчаный.С Богом, Фалоя, иди! Да смотрите, не долго плескайтесь:Только зардеет заря, собирайтесь к вечерней молитве».Девы нагие, одежды держа в руках, побежалиВдоль по тенистому саду на берег синего моря.Там, в прозрачных волнах, они полоскали одежды;Влагу из них выжимали; потом на кудрявую зелень,Или побеги морских тростников, омытые тканиВешали, долго суша в солнца лучах золотого.Анастасия в воде стояла по пояс. В ладониЧерпала чистую влагу и мыла желтые косы.Ноги белели ее, в прозрачных волн изумруде,Точно серебряных две, перевитые розой, колонны.Рыбы ныряли кругом золотые, хвостом задеваяНоги мывшейся девушки. Неподалеку ФалояПлавала, дико визжа, хохоча, ударяя ногамиШумно вспененные волны: «Скорее, Анастасия,Мойся! давай поплывем! я знаю остров зеленый!Много там ягод, цветов! успеем, Анастасия,Мы и набегаться там, и роз нарвать благовонных!Будем веночки сплетать, чтоб украсить святые иконы!Верно, похвалит за это нас старуха София!Ну же! Скорей поплывем!» Охотно АнастасияНежною грудью легла на зеленые, пенные волны,И, возвышаясь над морем волос золотою короной,Вслед за Фалоей помчалась. Меж тем невысоко над моремСолнце стояло, и волн изумрудных хребта золотыми,Всё удлинявшимися, языками лизало. ЗеленыйСкоро возник островок пред глазами Анастасии,Круглый, густо поросший травою, деревьями. РозыВ зелени темной краснели. Сплетаясь колючим побегом,Вход закрывали они глубокого, черного грота.В мраке древесном кой-где висел виноград пурпуровый,Зреющий праздно, чтоб с ветки упасть, и, ничье вожделеньеНе утоливши, истлеть, в траве, густой и высокой.Морем со всех омываем сторон, обилен плодами,Чистым ключом орошен, засеян цветами, — ЭдемаДиким, прелестным углом казался остров безлюдный.Став жемчужной ногою на мох прибрежный, стряхнутаКапли соленой воды розоустая Анастасия;Выжала русые косы. Ее обнявши, ФалояБыстро скользнула во мрак, под своды зеленые лавров.«Стой, Фалоя! ты слышишь? — заметила Анастасия. —Веет серебряный звон над морем багряным. К вечернеОн созывает сестер. Как быть? Я устала от гребли.В путь обратный поплыть не могу, без того, чтоб хоть малостьЗдесь, у ручья, отдохнуть». — «Отдохни, — отвечала Фалоя. —Я между тем благовонных цветов наберу, и с венкамиЯвимся мы в монастырь, когда, на розовых конях,В море помчит колесницу заря, и звезда золотая,Первая, ночи предтеча, отметит серебряной нитьюПуть наш пустынный по царству седого, волнистого моря.Нас приметит рыбак запоздалый, свой невод влекущий.Верно, подумает он, что две подводные нимфыВздумали с ним подшутить, на челн его утлый напавши,Выгрузить ценный улов, отягченный рыбами неводВытрясти в море, любуясь на блеск сверкучих чешуек,Снова пучине вернуть ее золотое богатство».Так Фалоя сказала. Послушалась Анастасия;Сладкой дремоте она отдалась под дубом зеленым.Остров обегала весь в то время Фалоя. СтеблямиДикие злаки ее обвивали, и ей до коленаЧасто они доходили верхами, и влага, и холодНоги ее обнимали на дне глубокого луга.Ветвь виноградной лозы она сорвала и коронойЯгод пурпурных чело увенчала; а несколько кистейПадали вниз с головы и прятались в груди глубокой,Так что и самая грудь плодом казалась средь ягод.Лилии зеленоствольные райским лесом стояли,Чаши к небу воздевши, как полные сладких куренийЦепи кадильниц серебряных. В их очарованной чащеТихо блуждала Фалоя. До чресел ее достигалиЛилий душистых цветки и, как уста серафимов,Жадно лобзали ее, прохладой дыша лепестковой.С долгих, зеленых стволов цветки обрывала Фалоя;Вместе слагала цветы в одну благовонную груду.К розам потом перешла чернокудрая дева Фалоя;Больно язвила шипами она персты и ладони,С терпких срывая ветвей закругленные нежные розы.Вдоволь набравши цветов, Фалоя стала проворноШесть гирлянды, венки, сочетая в различные формыС ворохом диких цветов, оплетя всё тело венками.К гроту пришла на заре чернокудрая дева Фалоя.Там, меж корнями зеленого дуба, раскинувши руки.Сном непорочным спала розоустая Анастасия.Ног лилейных ступни купая в ручье белоструйном.С тихим жужжаньем пчела над нею кружилась, желаяВ розу медвяную уст ее ужалить, взаправдуДиким считая цветком ее благовонные губы.Вечер сгорал; дышали цветы; вдали золотоеНебо ровно сверкало за трепетной зеленью дуба.Звон последний донесся, и замер над морем. ФалояБросила наземь цветы; венки, оплетавшие тело.Гибкой рукой сорвала, и спящую АнастасиюЗапеленала цветами; из роз тернистых сплетенный.Белобагряный венок на чело ей надела. И, вскрикнув,Синие очи открыла язвимая Анастасия.На ноги встала она, лучезарная в вихре цветочном.К черной дубовой коре прислонилась серебряным телом.Шепот пошел по листве, и замер. На золоте небаДуб неподвижно чернел. В листвяном его изумруде.В розовом остром венке дышала Анастасия.Капля за каплею кровь спадала в глубокие травы.В ужасе вещем упала Фалоя под дубом. «Я вижу. —Дико вскричала она, — я вижу венец твой кровавый.Выбиты зубы твои, и язвой уста червленеют.Как раздроблённый гранат; и бритвою нежные груди —Срезаны — пали в траву, как поблекшие розы. СияньеБлещет из крови твоей, золотое сиянье. Мне сладкоРаны твои целовать, заструившие чистое миро.Вспомни в раю обо мне, заступись за меня перед Богом!Небо горит золотое. Цветами цветет золотымиКаждая капля твоей нетленной розовой крови.Анастасия, проснись!» Проснулась Анастасия.Полная страшным и сладким виденьем. Рукою схватившиНежную руку ее, с лицом искаженным ФалояВдаль устремляла глаза, и шептала: «о горе! погибли!Ах! мы погибли наверно! Куда нам бежать? Беззащитны,Даже одежд лишены, мы — одни на острове диком.Слышишь бряцание лат и коней веселое ржанье?Слышишь топот копыт? По берегу мчатся солдаты,Медью доспехов звеня, зажигая криками небо».Вдаль устремила глаза розоустая Анастасия.Облако пыли багряной клубилось над берегом; яркоШлемы сверкали в пыли, голубыми султанами вея.Панцири медью блестели; сияли щиты золотые.Всадник внезапно, дотоль впереди отряда скакавший,Лошадь уздой задержал и что-то крикнул солдатам.Все задержали коней. Одной рукою от солнцаВсадник таза защитил, а другою на остров далекийСвите своей указал. Отряд замедлил немного.Снова раздался приказ, и всклубилось облако пыли.Прямо в обитель Софии со свитой стремился проконсул,В горы, откуда чуть слышно звон раздавался субботний,Козни богов упраздняя, к небесной любви и молитвеВсе призывая сердца и надеждой врачуя печали.Море волной не плескало, вверху облака розовели —Ангелов зыбкие крылья, пред сном осенившие землю.Плакали в роще цветы; молились высокие кедры.

Книга третья

Отсветы мутной зари проникали в пустынную келью;Ветер шумел; дерева шелестели золотом блеклым;Мерный стук топора доносился из сада; ХрисиллаВ келью пустую вошла, и лампаду затеплила. ТихоСтала она на колени пред ложем Анастасии,И зашептала молитву, припав к изголовью ланитой.После молитвы взяла с полированной крышкою ящик,Где хранились работы покойной Анастасии:Кисти, краски, полотна и доски. В гробницу хотелаМилой сестре положить ясноокая дева ХрисиллаОбраз, который написан самою Анастасией.Долго смотрела она расцвеченные красками доски.Выбрала образ один наконец; недавно написанОбраз тот был розоустой Анастасией; на древеМасляной краскою сделан: кудрявились круглые пальмы,Золотом синим сверкал Иордан; волнистые холмыВдаль уходили, синея, по склонам поросшие лесом.Лодка рыбачья стояла у берега; на побережномЖелтом, влажном песке наполненный рыбами неводВесь трепыхался и в солнце посверкивал золотом скользким.В мокрой одежде, спеша выгружать наполненный невод,Симон стоял среброкудрый и с ним сыновья Заведея.Рыбарей бедных из лодки учил Иисус Галилейский,В плотничьей ризе простой, с золотым лучезарным сияньемВкруг головы, и над ним голубело весеннее небо.Волны соленые в красках дышали, кусты и деревья,Рыб золотые тела и лучи благодатного солнца.Вынувши образ, Хрисилла спрятала ящик, и тихо,Выйдя из кельи, пошла облетающим садом. ПечальноВетер шумел в деревах, обрывая последние листьяПлотник, стуча топором, сколачивал гроб кипарисный:В древо впивался топор, осыпались опилки и стружкиРядом стояла Фалоя, окутана черным покровом,Как изваянье надгробное; буйно разметаны кудри;Ветер на голову ей свевал поблекшие листья,Каплями крови и золота рдевшие в россыпи синих,Длинных волос; неподвижно она стояла; как мрамор,Холодно было лицо, и сомкнуты красные губы.Тут же, в корзине серебряной, были навалены розы,Лилии — жатва последняя, снятая с гряд монастырских.В гроб кипарисный Хрисилла сложила нежные ткани,Белый холст погребальный и тонкие верхние ризы.Ящик вдвинула малый с алоем и смирной. ФалояУ изголовья корзину с цветами поставила. КрышкойГроб замкнули они, и подняли на плечи. В то времяМесяц, багряным серпом прорезав кровавые тучи,Вышел из бледных деревьев, тускло путь освещая.Сад монастырский прошли чернокудрая дева ФалояИ доброзрачная дева Хрисилла. Пещерой глубокойНа берег выйдя морской, направились к темному лесу.Ветер холодный стонал и метался, как жалкий младенец,Матерью брошенный. Облаки черными клочьями мчались,Тмя сиянье луны, засветлевшей под тучею рдяной.С севера злая зима грозила железным морозом,И по ночам рыбаки у костров согревались трескучих.С высей горных стада пастухи сгоняли в долины.Снегом уже поутру ожемчужены были вершины.Тщетно подножного корма в раздолье пастбищ долинныхСкот отощавший искал; увяли травы и листья;Белая влага ручья корой подернулась льдяной.Кончены были работы в садах, виноградниках, в поле.К женам мужья возвращались из плаваний дальних. На берегЛодку вытаскивал рыбарь, сушил и сматывал сети,Выделкой шкур и топлением рыбьего жира зимоюВремя свое наполняя, чтоб с первым дыханьем Зефира,С первой улыбкой весеннего, ясного неба, надолго,Бросивши дом и детей, уйти на промысел в море.В лес глубокий вошли доброзрачная дева ХрисиллаИ синекудрая дева Фалоя. При месячном светеЛик Хрисиллы казался изваян из белого воска.Очи же были ее — с лазурным елеем лампады,Лик жемчужный насквозь проникавшие тихим сияньем.Прядка бледных волос выпадала из черного плата,Матовый лоб отеняя; слабо уста розовели,Словно первой зари неуверенный, робкий румянец.«Тише, Фалоя, пришли! затепли светильник», — сказала,Старого дуба достигнув, Хрисилла, и наземь гробницуДевы поставили. Месяц лучи просеял сквозь заросльДуба поблекшего. Здесь, пропитана свежею кровью,Темная никла трава, куски раздробленного телаБыли разбросаны, сгустки недавно запекшейся крови.Кровью и клочьями плоти кора широкого дубаВся червленела, забрызганы были увядшие листья.Крышку с гроба сняла доброзрачная дева Хрисилла,Вынула полную роз и лилий корзину и ткани.Вопль Фалои раздался. Упавши наземь под дубом,Волосы с корнем рвала, лицо терзала ногтями,В грудь поражала себя, проливая слезы, Фалоя.Громко взывала она: «Иди, Хрисилла, последнийДай поцелуй!» — и рыданья речь ее заглушали.Дева Хрисилла приблизилась к томностенящей Фалое.В луже багряной лежала Фалоя, в пропитанной кровьюЧерной одежде, в руках держала голову мертвойАнастасии, лобзая в уста с запекшейся кровью,В золото кос очервленное, в смертью сомкнутые очи.Голову в гроб положили, обвив кровавую выюТканью легкой и нежной; влили в ноздри немногоБлагоуханного масла, из трав ароматных, чтоб дольшеПлоть не распалась ее, и лицо не стало добычейЖадных могильных червей, часто гнездящихся в язве.Долго потом по частям собирали тело, но всё жеГрудей найти не могли. (Они не знали, что срезатьГруди игемон велел во время пыток.) ОмылиВ ближнем ручье кровавое тело АнастасииДева Хрисилла и с ней синекудрая дева Фалоя;Чистым обвили холстом, умастив его ароматом.Сверху ж надели на тело сребристую, легкую ризу.Кровь отерли с лица и волос. В открытой гробницеАнастасия лежала, спеленута белым покровом.«Вынь, Фалоя, цветы из корзины серебряной. В розахСладко уснет розоустая Анастасия. Страданья,Страсти символ огнецветный — красные, пышные розы.Лик же сестры увенчаем короной серебряных лилий —Знак белизны непорочной, стяжаемой страстью и кровью,Образ небесных лучей, нетленной райской одежды».Так сказала, и обе, вынув цветочные связки,Тело Анастасии цветами усыпали. ТихоЕй целованье последнее дать склонилась Хрисилла,Ей уронив на лицо несколько слезных жемчужин.Долго от губ омертвелых не в силах отпрянуть, ФалояСиним разливом кудрей покрыла гробницу, и долгоПлакала глухо, сжимая горячими пальцами древоГроба холодного. «Время, — молвила кротко Хрисилла, —Звезды бледнеют на небе; круг совершили светила.Скоро заря». И безмолвно встала Фалоя. И, взявшиГорсть пурпуровых роз, лицо закрыла цветамиАнастасие. Затем, с Хрисиллою вместе, замкнулаКрышкой тесовою гроб. Меж тем рассветало в дубраве.Ложе Тифона покинув, Эос в одежде шафраннойВверх по небесному кругу спешила на розовых конях.Место искать для могилы пошли Хрисилла с Фалоей.Молча шли; дышала прохлада; свевались туманы.Вдруг меж черной листвы кипарисов сверкнуло сиянье;Райским повеяло вдруг ароматом; цветами богатоЛуг поблекший оделся; нетленным золотом небоВсё зацвело, и, ступая по злакам весенним, зеленым,Девушка в пеплуме красном, сверкая золотом ценнымПышного пояса, в белой короне из лилий, навстречуДевам вышла. Сияли, как два золотых изумруда,Дивные очи ее и уста розовели, как розы.Нежно, нежно она улыбалась подругам. НавстречуРуки к ней протянули Хрисилла с Фалоей, и быстроОбе от сна пробудились. Давно уже солнце светило,Иней в листве серебрился. Крепко уснули у гробаДевы, измучены долгим блужданьем и горем. Поспешно,Сон рассказавши взаимно и Бога прославя, в дубравеВыбрали ров для могилы. Убравши зеленью яму,Гроб опустили на дно; завалили сушью и листомЯму могильную. Вскоре гроб перенесть в монастырскийСклеп желала игуменья Софья. Потом в среброводном,Чистом ключе омывали одежды, залитые кровью.Так погребали они розоустую Анастасию.

1905–1906

ВЕСНЯНКА[242]