Собрание Стихотворений - Сергей Соловьев

ТРИ ДЕВЫ[241]

Н. П. Киселеву

Пролог

I

Последним, роковым ударомГрозит грядущее. БлизкаЗаря тех дней, когда labarumПоднимут римские войска.

Забыть алтарь. Иссякла вера,И нет доверия к богам.На алтарях твоих, Венера,Оскудевает фимиам.

На обесчещенном престоле,Верша вселенские судьбы,Сквернят священный КапитолийВчера наемные рабы.

Бушует войско. ПехотинцыИ всадники, окончив бой,Добро разграбленных провинцийОткрыто делят меж собой.

И планы будущего чертят,И, обступив толпою трон,По произволу в пальцах вертятИ скиптр, и золото корон.

Напевам муз закрылось сердце.Певец лугов и деревень,Угас Тибулл; в раю ПроперцийЛаскает Кинфиеву тень.

Бунтов и войн грохочут бури,Ожесточаются сердца.Забвенья плющ повис в ТибуреНа гроб Веронского певца.

Над ним синеет свод лазурный,В сиянье вечном торжества;И с сиротеющею урнойПечально шепчется листва.

Дряхлеет Рим. Усталость давит,И седины его — белей.Но старец ожил: шумно правит.Тысячелетний юбилей.

Темнеет вечер. Город — ярок,К веселью праздника готов.Везде обвили своды арокГирлянды пестрые цветов.

В пурпурной, бархатной завесе,С тяжелым золотом кистей,Рабы несут в главе процессийНосилки царственных гостей.

Алтарь увенчан, над которымВстает курений синий столб.Театры, цирки, храмы, форумПолны кипящих, буйных толп.

И говор их разнообразныйЧреват предвестьем близких бед.Ликуй же, Рим! Ликуй и празднуйВека блистательных побед.

II

По долине, осенним туманом увитой,Погоняя коня, через холм, через ров,Окруженный отборной, воинственной свитой,Проезжает иге мон, по имени Пров.

Чуть поляна ущербной луной серебрима;Там, где купол небесный с землею слился,Над стенами и башнями черного РимаРазноцветным сияньем полны небеса.

От веселого праздника мчится зачем он?Добрый конь изнемог; в белой пене — узда.Повелением Цезаря послан иге мон,На разгром потаенного, злого гнезда.

Их приют сокрушится, по ветру развеян:Истребится огнем, истребится ножом.Уж довольно отверженный род ГалилеянТишину государства смущал мятежом.

Конь бежит, погоняемый плеткой шелковой,Чрез ручьи, по опавшим осенним кустам,Бьет копытами пыль, и грохочет подковой,Пролетая, как ветр, по чугунным мостам.

Конь вздыбился, и стал. «Отдохни, ты устал,Пробираясь кремнистой тропой».Молвил Пров, и коням, по песку и камням,Дал идти и начать водопой.

Все, сошедши с коней, отдаленных огнейЛюбовались блестящим дождем.«Здесь навалимте дров, и у жарких костровДо рассвета зари подождем».

И, прохладным дыханием ночи бодрим,Утомленный поспешной ездой,Пров смотрел с высоты на ликующий Рим,Где взлетали звезда за звездой.

Свет уж сумерки гнал. Мир кругом начиналОт ночной просыпаться дремы;И игемон узнал Авентин, Квиринал,Проступавшие ясно из тьмы.

Далеко, за стеной кипарисов зубчатой,Где над Тибром жемчужный склоняется грот,Груды камней лежат, кирпичей, для начатой,Но походами прерванной, стройки ворог.

И, пурпурным, рассветным лучом осиянна,Отеняя заросший кустарником склон,Возвышается гордая арка Траяна,И красуется мрамором белых колонн.

А за градом, кругом прихотливых извилинПолноводного Тибра, за черным мостом,Простирается дол, виноградом обилен,Золотясь и краснея осенним листом.

И подумал игемон: «уж время, я тронусь,Призывая в защиту богов и богинь».Кипарисов надгробных чернеющий конусУходил в лучезарную, знойную синь.

На востоке заря разливалась пожаром,В догоревших кострах чуть краснели дрова,И ущелье клубилось предутренним паром,И холодной росой серебрилась трава.

Книга первая

Малый стоял монастырь недалече от города Рима,Спрятан глубоко в саду, возвышаясь стенами над морем.Кельи везде окружала густая тенистая заросль,Даже в полуденный зной разливавшая в окна прохладу.Древнею ветхой стеной замыкались зеленые рощи;Мохом стена поросла; в черепицах роилася плесень,Цепким побегом плющи обвивались по мшистым карнизам.Сыро было в саду, и пахло цветами и гнилью.В темной глубокой траве плоды перезрелые тлели,Фиги и персики; сорной травой зарастали тропинки.К морю извилистый путь пролегал по глубоким пещерам,Мшистым, обрывистым, врытым в бесплодных, желтых утесах.Там по камням раскаленным чудовищный, лапчатый кактусСтлал широкие, твердые, иглами колкие листья.Скудный сочился ручей из отверстий жемчужного грота.Берег тянулся морской, цветными камнями усыпан,Множеством раковин дивных, медуз, кораллов, полипов,Трупами гадов морских, попавших с рыбами в сети.Море синело безбрежно, вскипая серебряной пеной,И в беспредельность летела крыла распластавшая чайка.Женский тот монастырь состоял под началом Софии,Старицы праведной; несколько с ней добродетельных постницТам укрывалось, Христу угождая постом и молитвой.Девы писали иконы, гимны играли на арфах,Золотом ткали по шелку, и шили парчовые ризы.В кельях ладаном пахло; горели желтые свечи.В красном лампад хрустале густое янтарное маслоТеплилось ночью и днем, освещая ясные лики;Из кипарисного дерева крест возвышался над ложем;Веяло благостным миром в просторных девических кельях.В третьей весне потерявши родителей, граждан богатыхГорода Рима, игуменье старой АнастасияДочерью стала приемной, и выросла в вере Христовой.Вот восемнадцатый раз свой круг совершили светила,С дня как родилась прекрасная Римлянка Анастасия.Тяжко было челу от бремени кос золотистых,Влага очей изумрудных дышала желаньем и негой.Губы, как два лепестка, розовели, налитые соком.Розою нежная грудь круглилась под черной одеждой,Тело ее облекавшей до ног — серебряных лилий.Рано вставала она; с сестрами шла на молитву;В полдень к общей трапезе сходилися сестры; немногоТемных оливок вкушала Анастасия; с елеемХлеба пшеничного. После, трапезу окончив, друг другуСестры давали потир деревянный, до самого краяПолный багряным вином, утоляющим жажду, и телоСилою дивной крепящим. Затем по тенистому садуДевы гуляли свободно, пока почивала София.Часто, забравшись туда, где погуще мглистые тени,Косы расплетши, дремали, раскинувшись в заросли травной.Солнце склонялось над морем; тогда в прохладные кельиСестры шли за работы свои приниматься. ПороюВместе садилися ткать на высокой каменной кровле,Иль на площадке, откуда видно лазурное море.Пели хвалы Иисусу, апостолам, Деве Марии.Тихий звон созывал на молитву вечернюю. ПослеКраткой трапе зы, приняв от игуменьи благословенье,Девы ко сну отходили, на ложа из жесткой соломы.Спали кто по три, а кто по четыре в объемистой келье.Две сестры обитали с прекрасною Анастасией.Дочь рабыни восточной, кудрявая дева Фалоя,С медным цветом лица и черным пламенем взора.Губы краснели ее, как будто насыщены кровью.Тайно любила она в фиалкотемные кудриПышные гроздья вплетать и густые венки анемонов.Часто к молитве была неприлежна. Меж тем как подругаДремлю по кельям, вдыхая прохладу божественной ночи,Тихо Фалоя дойдет до дверей, и без верхней одеждыВ сад благовонный скользнет, освещаемый полной луною.Там срывает она виноградины с лоз отягченных,Персика плод золотой, покрытый розовым пухом.Плод подносит к устам, и кажется ей, что не персикТрогает губы ее, а другие влажные губыОтрока нежного льнут к ее устам воспаленным.Лозы обнимет она, и опустит ресницы, и чуетСладких ягод упругость, прижатых крепкою грудью.Гроздья ее холодят, скользя по спине обнаженной.Или в траву упадет ослабшим, пламенным телом,Чьих-то объятий ища; но земля — холодна, безответна.Вдруг, вскочивши, как зверь, побежит по тенистому саду,Тунику сбросивши с плеч, и янтарно-смуглое телоВ страсти бесстыдно открыв для луны леденящих лобзаний.Прыгает дико и стонет. Таков леопард разъяренный,Если его уязвят не до смерти железной стрелою.Гроздья роняя из синих волос и топча их ногами,Мчится Фалоя к пещерам, и воплями в каменных гротахБудит ответное эхо; ступни о кактус колючийРанит, и сок виноградный, смешавшись с теплою кровью,Капля за каплей, сочится на камни холодной пещеры.Ветер влажный повеял в лицо Фалое, и в мореПрядает дева с разбега, и черную, сонную влагуМощными делит руками. Сначала цепкие ногиТрогают гладкое дно и шевелят пальцами камни,Скоро до дна не достать. Под ней бездонная безднаИ над ее головой бездонная звездная бездна.Черные кудри Фалои, соленой насытившись влагой,Жадно, как змеи, облипли шею, спину и плечи.Дышит прерывисто грудь; лучи луны серебрятсяВ черных звериных зрачках, увлаженных томною негой.В царстве влаги свободной, как рыбе, привольно Фалое.Третья в келье жила ясноокая дева Хрисилла.Взор безмятежно бездумный казался фиалкой лучистой,Бледной фиалкою северной; гладкие кудри, с отливомНежного золота, были похожи на связку колосьев.Многим казалось: вкруг них ореол излучался воздушный.Вечно молчала она и как будто душою внималаХорам духов бесплотных и райским сладостным лирам.Грустная часто улыбка в устах сияла сомкнутых.Мнилось, что эти уста хотят рассказать о блаженствеРая, о том, как мгновенны, ничтожны страданья земные.Весь ее лик лучезарный казался чашей лилеи,Эмблемой плавно на стебле высоком; и лоб белоснежныйБыл ослепительно чист — скрижаль святого глагола.В матовых, детских губах как бы приметно белелаМанна небесная — след невещественной ангельской пищи.Если ходила она, то не шаг человеческий — шелестСлышался веющих крыл херувимских и зыбких покровов.Сядет под вечер Хрисилла на каменной кровле, к периламНизким прислонится, смотрит на рдяное тихое море.Там на границе небес и воды серебряный парусРеет в безбрежность; над ним кружится белая чайка.Парус и чайка исчезли; растаял розовый облак.Ветер свежий подул. Хрисилла, звучную арфуВзявши, играет на ней Христу вечерние гимны;Смотрит на дымное облако, где разливается пламя,Залежи золота рдеют, края легко серебрятся,Ползают черные змеи, свиваясь в серебряном блеске.Там рисуется ей знакомый ласковый образ,В терпком, терновом венце, забрызганном каплями крови.Полны любви несказанной его глаза голубые,Губы сухие раскрыты в молитве за мир. И в ладониЧерные гвозди, как жабы, въелись, кругом червленея.Кто-то копье протянул, с пропитанной оцетом губкой.Юноша рядом стоит, золотыми сияя власами,В красном плаще, и рукою держит согбенную матерь.Звуки арфы замолкли; Хрисилла смотри недвижно,С кроткой улыбкой в губах, на которых тает молитва.Кто-то обнял ее, и Хрисилла Анастасию,Более прочих сестер любезную сердцу, узнала.Нежно прижалась к ее голове и шептала: «ты видишь?Видишь, Анастасия, там, на облаке рдяном?» —«Вижу», — провеяло с уст подруги. — «Какие страданьяМогут тебя устрашить, от него заставят отречься?» —«О, ты знаешь, сестра, невозможны страданья такие!»

— «Сласти ль тебя соблазнят? Утехи брачного ложа?