Под кожей – только я - Ульяна Бисерова

Медсестры и санитарки дрожали под его взглядом, как осиновые листья под порывами осеннего ветра, и предпочитали, едва только заметив его высокую сухопарую фигуру в дальнем конце коридора, свернуть, чтобы лишний раз не попадаться на глаза. В комплекте с внушающим трепет доктором шла дородная медсестра, дородная, с обветренным лицом и руками мясника, и ночная сиделка в вязаной кофте, бессловесная и невзрачная, как моль.

Мэй Цзинь, которая успела не то чтобы привязаться в пациенту, сколько привыкла считать его своим подопечным — в той же мере, в какой дети проявляют заботу о подобранных на улице облезлых котятах со слезящимися глазами или выпавших из гнезда уродливых клювастых птенцах — клокотала от негодования.

— Доктор Ори, это попросту возмутительно! В течении болезни наметилась явная положительная динамика, и это совершенно определенно является следствием правильно выбранного протокола лечения. И теперь этот… этот… столичный франт присвоит все успехи! Не удивлюсь, если он собирает материал для научной диссертации.

— Не отнимайте мое время, Цзинь. Насколько мне известно, в клинике нет недостатка в биоматериале, на котором вы можете сколь угодно долго и подробно тестировать новые протоколы, — холодно отрезал доктор Ори.

Доктор Ори никогда не признался бы, что простушка Мэй Цзинь, чье восторженное поклонение он со снисходительной благосклонностью принимал, высказала мысли, которые не давали ему покоя, черной желчью разливались в его сердце. То, что клан Ли, владеющий, помимо прочего, одной из крупнейших фармакологических компаний в восточном полушарии, проявил исключительную заинтересованность в клиническом случае, когда пациент с тяжелейшими поражениями коры головного мозга выказал поразительную способность к регенерации мыслительной активности, и отстранил весь персонал клиники, чтобы соблюсти строжайшую секретность, могло означать только одно: им действительно удалось что-то нащупать. Возможно, случайным образом сгенерировать комбинацию препаратов, которая и привела к чудодейственному излечению. И если поставить это на поток…

Чье-то вежливое покашливание прервало его мрачные мысли. Доктор Ори не верил собственным глазам: перед ним, вальяжно покачиваясь с носка на пятку и засунув руки в карманы брюк, стоял столичный доктор.

— Коллега, кажется, не имел удовольствия представиться вам. Профессор Вис Сы.

— Профессор, весьма польщен, — пробормотал доктор Ори, проклиная себя за подобострастный поклон, заискивающую улыбку и разом взмокшие ладони.

— Тут, видите ли, какое дело… — столичный хлыщ явно не привык просить об одолжении, и потому выглядел несколько сконфуженным. — Пациент… проявляет некоторую строптивость и отказывается от приема пищи, пока мы не выполним его требование. А это истощает его без того ослабленный организм.

— Так он уже начал связно разговаривать?

— Пока еще не вполне связно. Но прогресс очевиден.

— И что же он требует, позвольте поинтересоваться?

— Чтобы его утренним и вечерним туалетом занималась не медсестра.

— Что? Уж не собираетесь ли вы предложить мне, дипломированную специалисту, выносить больничную утку? — побагровел доктор Ори.

— Что вы, доктор! Разумеется, нет. Он сказал, что в прежней палате это делал мальчик. Флик, кажется. Не могли бы вы закрепить его за К-0 на какое-то время?

— Не знаю, не знаю… — протянул доктор Ори, наслаждаясь уникальным моментом превосходства. — Клиника недофинансирована, постоянно не хватает рук…Но так и быть.

— Благодарю, коллега, — процедил Вис Сы и, развернувшись на каблуках, удалился.

Тем же вечером, пока Флик неумело возил по тощим недвижным рукам и ногам Тео влажной губкой, обмакивая ее в таз с мыльной водой, а дородная сестра хмуро следила за ними, привалившись к дверному косяку, Тео поделился с приятелем планом побега. Он просчитал все: в четверть десятого медсестра покидала свой пост, и на дежурство заступала ночная сиделка. Она тихо позвякивала спицами, вывязывая бесформенное бордовое полотно. Иногда она, сокрушенно качая головой, распускала петли, сматывая в клубок волнистую пряжу, похожую на быструю лапшу. Из-за толстых стекол очков в черной пластиковой оправе она напоминала задумчивую глубоководную рыбу, которая подслеповато щурилась на свет настольной лампы. Но за долгие годы ночных дежурств ее слух приобрел невероятную чуткость, позволявшую расслышать крошечную заминку дыхания в беспокойном сне больного прежде, чем это высветят датчики на экране. Тео который наблюдал за ней сквозь полусомкнутые ресницы, она напомнила блеклую, точно припыленную, ночную бабочку, которая выползла из древесной щели и замерла в свете полной луны. За десять минут до полуночи она с легким вздохом поднималась со своего места, чтобы принести кипятка и заварить травяного чаю.

«Ее не будет минуты две, не больше. Ты должен открыть шкафчик, где хранятся лекарства, — скомандовал Тео Флику, который примостился на жесткой кушетке у окна. — Найди снотворное — маленький белый тубус с зеленой крышкой. Да, это он. Возьми три таблетки и раскроши их в стакан с водой. Размешай. Скорее, я слышу ее шаги!»

Тео подстреленным зайцем метнулся к кушетке и накрылся с головой, стараясь унять бешено колотящееся сердце. Сиделка медленно опустилась в кресло и стала пересчитывать петли, беззвучно шевеля тонкими губами, будто читала молитвы. Левой рукой она потянулась за стаканом воды. Флик затаил дыхание. Кушетка под ним скрипнула. Сиделка вскинула голову, и стекла очков угрожающе блеснули. Флик закостенел. Тео застонал во сне, и сиделка тотчас переключилась, приложила к его лбу сухую ладонь, тонко пахнувшую лавандовым маслом, и сноровисто подоткнула одеяло.

Тео бережно вошел в поток ее мыслей — спокойный, размеренный, как движение зубчатых шестеренок, валков и закрученной спиралью пружины старых настенных часов. Она отодвигала прожитые дни, как нанизанные на невидимую леску четки из сандалового дерева. Без бесплодных сожалений о несбывшемся счастье, не загадывая, что случится завтра или через год. Круг ее жизни сузился до желтого пятна света настольной лампы, неоконченного вязания и полуночной тишины больничной палаты. Это был ее мир, обжитой, знакомый. В большом мире, шумном, полном тревог и суеты, она сразу терялась, а здесь ей было хорошо и спокойно. Ни разу за прошедшие тридцать лет с того самого дня, как она надела серое форменное платье и вышла на ночное дежурство, она не прикорнула на посту. Это было бы непростительным проявлением слабости, попранием профессионального долга. Но сегодня сонный морок клубился в больничной палате, туманил разум, смеживал уставшие веки. Голова стала тяжелой, как плетеная корзина с выстиранным бельем. Сиделка сцепила руки в замок, прикрыла глаза и не заметила, как клубок ниток соскользнул с коленей и закатился под кровать. Через пару минут она опустила голову на грудь и засопела, неожиданно басовито для ее субтильной комплекции.

— Как тебе удалось? Она же не отпила ни глотка из стакана! — прошептал Флик.

— Нет времени на разговоры! Поторопись, без снотворного она проспит минут двадцать, не больше.

Флик стремглав бросился в коридор и вскоре