Царица любит не шутя (новеллы) - Елена Арсеньева

«Кем ни попадя» оказался прежде всего гофмейстер ее двора Петр Михайлович Бестужев-Рюмин. Да-да, у Анны в Митаве мигом образовался свой двор, и совсем даже не маленький! Даром что жила она вовсе даже не во дворце. Ей был выделен для жительства немеблированный дом и содержание в 12 680 золотых. Анна боялась роптать: а вдруг дядюшка Петр Алексеевич обидится на ее пени и не станет искать ей нового супруга, как обещал? И Анна терпела, хотя даже из этих невеликих денег ей доставалось жалких 426 монет. Остальные же 12 254 золотых шли на содержание дома, конюшен, батальона драгун и на стол. За все траты Бестужев строжайшим образом отчитывался перед Петром… до тех пор, пока Анна не привела его в свою постель.

Она была уверена, что убивает одним выстрелом двух зайцев: получает усердного любовника и освобождается от мелочной опеки. Ну что ж, в стрельбе Анна уже и тогда разбиралась куда лучше, чем в людях! Правда, оказалось, что как любовник Бестужев стоил примерно столько же, сколько покойный Фридрих-Вильгельм Курляндский. А что касается мелочной опеки… Нет, грех жаловаться: Бестужев больше не стоял над душой у Анны, контролируя каждый грош. Но он моментально свыкся с новыми возможностями и беззастенчиво запускал руку не только под юбки герцогини Курляндской, но и в ее кошелек. Петр больше не получал правдивых отчетов от Бестужева не потому, что тот прикрывал траты Анны. Этот плут прикрывал собственные траты, беззастенчиво грабя доверчивую любовницу! Его настояниями двор был еще больше расширен: гофмейстер и гофмейстерина, камергер и три камер-юнкера, шталмейстер и провиантмейстер, гоф-дама и две фрейлины, и еще какие-то придворные, переводчики, лакеи, секретари, да еще особый посланник в Москве — Корф с его содержанием в три тысячи рублей! Причем такая толпа вовсе не казалась Анне чрезмерной и никчемной. Она с детства привыкла видеть вокруг себя никчемные толпы дармоедов, призванных лизоблюдствовать перед своими благодетелями и подбирать крохи с их стола.

Увы, с ее стола и впрямь можно было подобрать только жалкие крохи…

Герцогиня Курляндская слезно молила русского государя об улучшении своего положения. Писала и новой императрице: заклинала призреть ее, вдову, сироту, помочь ей деньгами. Шли письма и к Анне, спутнице в ночных похождениях, и к Елисаветке. Но старшая дочь Петра до сих пор не знала, выйдет ли она замуж за своего голштинца: понятно, ей было не до кузины. Та и не особенно обижалась. А вот пренебрежительное, высокомерное (так ей чудилось) молчание Елисаветки показалось Анне Иоанновне смертельно оскорбительным. Отчего-то она была убеждена, что Елисаветка не отвечает нарочно, и думала с бессильной злобой: «Ну, погоди! Попросишь ты у меня когда-нибудь…»

Потом, спустя два десятка лет, она с наслаждением исполнит свои угрозы…

Но пока что на дворе стоял 1725 год. Петр Первый умер, и Анна проливала горючие слезы не только и не столько потому, что обожала дядюшку. Было б там что обожать-то! Это с сестрой Катькой у него были особенно нежные отношения, а к Анне он относился прохладно. Взаимно, кстати сказать! Однако Анна испугалась, что отныне уж точно не будет никому нужна и никто не станет заботиться об устройстве ее судьбы. Ох, как она теперь жалела, что не сладилось сватовство Иоганна-Адольфа, герцога Саксен-Вейсенфельского, и Карла, принца Прусского, и еще каких-то четырех германских принцев, отвергнутых Петром так стремительно, что невеста даже их имена не успела запомнить… Неужели так и вековать ей горькой вдовицею?!

Анна ошибалась. Именно теперь, когда тяжелая десница русского государя уже не довлела над Курляндией, герцогство вновь привлекло к себе жадное внимание что Польши, что Саксонии. Завладеть Курляндией можно было, только женившись на Анне Иоанновне, и саксонский посланник Лефорт, человек необычайного ума и пронырливости, сообразил, что наиболее подходящей кандидатурой может сделаться именно сын короля Августа. Не из-за своего высокого происхождения (Мориц Саксонский был хоть и сын короля, но все же побочный сын), а из-за его редкостного мужского обаяния, устоять перед которым не могла ни одна женщина. И красоту, и умение очаровывать он унаследовал от матери: ею была одна из знаменитейших красавиц Европы, графиня Мария-Аврора фон Кенингсмарк. Сына она назвала Морицем в память о первых, незабываемых днях их любви с курфюрстом Августом Сильным (он двумя пальцами мог поднять с земли громоздкое и тяжелое солдатское ружье и одним взмахом рубил голову быку) в его охотничьем замке Морицбург. О, любовь короля и Авроры — это была очаровательная история! Довольно сказать, что первым подарком Августа возлюбленной был букет из чистого золота, с цветами из рубинов, жемчугов, сапфиров, с изумрудными листьями…

Итак, наследственность у Морица была какая надо, и неудивительно, что любовные похождения сына оставляли далеко позади родительские. Он прожигал жизнь то в Париже, то в Дрездене, то в Варшаве, играл на деньги, которые щедро ссужали ему богатейшие красавицы (и они еще соперничали между собой, наперебой открывая перед Морицем свои кошельки!), однако — сын своего отца! — понимал, что мужчина должен уметь не только юбки задирать красоткам. Он пожелал отличиться на военном поприще. Женившись по расчету на богатой, хотя и не слишком хорошенькой, Виктории фон Лебен, Мориц купил звание полковника, получил в свое распоряжение пехотный немецкий полк, находившийся на службе во Франции, и очень скоро стало ясно, что граф Саксонский вполне может претендовать на звание одного из блистательных полководцев своего времени. Теперь даже те дамы, которые доселе держали свои крепости взаперти, наперебой отворяли ворота перед блестящим офицером и буквально из корсетов выскакивали, чтобы ему угодить. Одна из таких дам была агентом Лефорта. Проезжая через Митаву, она словно невзначай завела разговор о Морице с тоскующей вдовушкой.

Мориц к этому времени развелся с Викторией и был вновь свободен.

С первого слова Анна Иоанновна насторожилась, со второго заволновалась, с третьего влюбилась, с четвертого поняла, что вся жизнь ее была лишь подготовкой к сладостному будущему: супружеству с несусветным красавцем и храбрецом, двадцатидевятилетним Морицем Саксонским. Пятого слова «свахе» она не дала вымолвить: пятым словом было ее, герцогинино, оглушительное: «Да-а-а!!!»

Мориц получил известие, что Митава готова безоговорочно капитулировать, и только собрался учинить смотр побежденному гарнизону, как на его пути возник очередной соблазн. Лефорт пожелал войти в милость к вдовствующей императрице Екатерине Алексеевне, которая именно в это время искала подходящего мужа для своей младшей дочери Елисавет: девицы красивой, умной, обворожительной, но расцветающей чрезмерно быстро. Чтобы девка не натворила бед, ее срочно надо было пристроить замуж. Почему бы не за Морица Саксонского? Лефорт произвел крутой вольт[49] и отправил Морицу завлекательное послание насчет Елисавет, описывая ее хорошо сложенной, прекрасного среднего роста, с очень милым круглым личиком, с искрящимися глазами и нежной шейкой. К сему Лефорт присовокупил, что Елисавет уже без ума от Морица (справедливо рассудив, что иначе просто быть не может!), страстно жаждет сделаться его женой, а, как поэтично выразился саксонский резидент, «желания русской женщины достаточно, чтобы разрушить город!».