Око Силы. Третья трилогия. 1991–1992 годы - Андрей Валентинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А вы? – тихо спросила девушка, и голос ее вновь дрогнул.
– Пока останусь. Нам нельзя уезжать вместе, это опасно для вас и для меня…
– Да, конечно, – кивнула Ольга. – Сейчас вы скажете, что мы обязательно увидимся, но мне слишком часто приходилось прощаться с людьми и никогда не встречать их вновь…
Валерий позвонил на следующий день. Лунин, не называя имен, велел бородачу встречать девушку послезавтра. Оставалось достать билет до Симферополя, но тут помог отец Лиды, и к следующему вечеру к отъезду было все готово.
Они простились наскоро в квартире у художницы – Лида и ее родители, начинавшие догадываться, что речь идет не о туристском походе, настояли, чтобы Николай на вокзал не ехал. Проводить девушку взялся отец Лиды вместе с соседом-журналистом, здраво рассудив, что безопаснее лично проводить свою странную гостью.
– Спасибо за все, Николай, – кивнула Ольга на прощанье. – Знаете, почему-то я верю, что мы с вами увидимся. Странно, правда? Мне уже казалось, что в этом мире ни во что нельзя верить. Я буду молиться за вас…
– Не забудьте молитву вашей няни, – усмехнулся Лунин, – тогда со мною точно ничего не случится! После того, что было, мы можем считать себя почти бессмертными, правда?
– Правда, – согласилась девушка и тоже улыбнулась.
…На следующий день позвонил Валерий, сообщив, что все в порядке и через час они уезжают туда, куда договаривались. Николай, мысленно поблагодарив приятеля за немудреную конспирацию, достал из библиотеки атлас и открыл большую карту Крыма. Порыскав по ней, он нашел Чабан-Кермен и успокоился – место и в самом деле оказалось глухим, глуше некуда. Оставалось надеяться, что враги все-таки потеряли след.
Только после этого Келюс по-настоящему перевел дух. Полежав денек на диване, он, как ни в чем не бывало, появился в редакции. Начальство вновь сделало вид, что ничего не произошло. Николай пожал плечами и сел за рукопись. Впрочем, уже через несколько часов он отчасти понял, в чем дело. Во время обеденного перерыва на его стол положили карикатуру – Николай был изображен в шинели а-ля Дзержинский с маузером в одной руке и топором в другой. Подпись не оставляла сомнений, сотрудником какого ведомства здесь считают Лунина. В другое время это здорово бы разозлило, но теперь Келюс лишь усмехнулся, рассудив, что в такой момент такая репутация может быть даже небесполезной. Объясняться он ни с кем не стал, а карикатуру приколол кнопкой над своим столом.
Дни шли за днями, и Лунин стал постепенно привыкать к одиночеству. Вечерами он садился за свои записи, пытаясь свести воедино то, что прочитал в старых папках и услыхал от тех, с кем общался последнее время – от странного сапожника до своего тезки из непопулярной конторы. Рана полностью зажила, и о болезни ничто уже не напоминало.
Где-то через неделю после отъезда Ольги Николай, освободившись пораньше и пробежавшись по магазинам, не торопясь шел домой по длинному, пустынному в этот час бульвару. Внезапно глаза уловили что-то знакомое. Впереди, за высокими старыми деревьями, разбросавшими ветви над землей, мелькнула знакомая кожаная куртка.
Первым желанием было немедленно повернуть назад, но Келюс одернул себя. Он почему-то не боялся этих странных типов, тем более теперь, когда Ольга в безопасности. К тому же, если это засада, пути к отступлению уже наверняка отрезаны. Николай не ошибся. Оглянувшись, он увидел, что шагах в десяти за ним идет еще один парень, правда одетый вполне по-летнему, но с таким равнодушным ко всему видом, что Лунин понял все сразу.
Тип в черной куртке, еще раз выглянув из-за дерева, сделал кому-то знак рукой и не спеша вышел на аллею. Откуда-то с другой стороны появился еще один, тоже без куртки, но в странного покроя гимнастерке с высоким стоячим воротником. Идущий сзади ускорил шаг и поравнялся с Келюсом, остальные молча заступили дорогу. Они ничуть не походили на яртов Волкова да и вообще на преступников – молодые, с одинаковыми короткими прическами, худые, немного нескладные. Только несуразная одежда да еще неожиданно взрослые глаза отличали их от сотен сверстников.
Парни минуту-другую рассматривали Келюса с недобрым, даже брезгливым интересом. Затем тот, кто был в куртке, очевидно старший, поглядел Лунину прямо в глаза.
– Ты предатель, Николай!
– Что?! – обомлел Келюс.
– Ты предатель, – повторил парень. – Ты предал свой класс. Ты предал партию. Ты помогаешь врагу. Контре!
– А-а, – понял Лунин. – Слушайте, ребята, может не надо политграмоты? Может, бином, просто подеремся?
Парни переглянулись.
– Он издевается, – по-петушиному крикнул тот, что был в гимнастерке, но старший жестом осадил его.
– Здесь мы тебя не тронем, Николай, но учти, у нас ты приговорен к смерти за пособничество лютому врагу пролетариата.
– Тебе бы в кино сниматься! – восхитился Келюс. – Где ты, бином, научился так формулировать? Кстати, какому такому врагу я помогал?
– Ты помогал ей! – крикнул парень в гимнастерке. – Ты что не понимаешь? Она же враг! Контра! Она…
Парень в куртке жестом велел ему молчать.
– Учти, Лунин, нас было пятеро. Когда она бежала, вся наша ячейка поклялась найти ее и привести приговор в исполнение. Двое уже погибли – по твоей вине. Но мы здесь, и мы найдем ее. Впрочем, – парень в кожанке усмехнулся, – может, у тебя еще осталась совесть, Николай?
– Поймите, – внезапно проговорил третий, до этого молчавший, – из-за нее могут погибнуть тысячи людей! Тысячи честных, преданных делу партии пролетариев! Она – знамя, Николай! Мы должны вырвать это знамя из рук врага, этих проклятых реакционеров-богоразовцов и социал-предателей косухинцев…
– Ну хватит, – поморщился Келюс. – Будем драться, пацаны, или давайте расходиться. В «красных дьяволят» я играл где-то в классе втором.
Парень в гимнастерке вновь дернулся, но опять был остановлен старшим.
– Ей не уйти, товарищ Лунин!
Он попытался произнести это как можно внушительнее, но в середине фразы голос сорвался на фальцет.
– Железная рука партии уже раздавила все их змеиное гнездо! А ты еще пожалеешь…
– Уже пожалел! – разозлился Лунин. – Я напрасно пригласил тебя в кино. Тебе, бином, надо в спецшколу для дебилов. А ну-ка, с дороги!..
Никто даже не пошевелился.
– Сейчас мы уйдем, Николай, – кивнул старший, – но еще увидимся. А пока отдай скантр, ты лишен пропуска в «Ковчег». Кстати, из-за тебя твоего дядю отдали под трибунал, он оказался трусом. Если отдашь пропуск, партия отнесется к нему со снисхождением.
Скантр отдавать не хотелось, но мысль о том, как пропуск все-таки чужой, заставила задуматься. В глубине души Лунину было жаль Петра Андреевича.
– Отдай пропуск, товарищ Лунин, – поторопил его тот, что был в гимнастерке. – Все равно отберем!
Келюс, расстегнув ворот рубашки, достал ладанку и попытался разорвать нитки. Отдавать ладанку этим типам почему-то особенно не хотелось. Нитки поддавались плохо, дело шло медленно, но парни не торопили. Наконец, Лунин, разорвав ладанку, отдал значок с усатым профилем типу в комиссарской кожанке.
– Носите, бином, на здоровье, – пожелал он на прощание, – пионер юные, головы чугунные…
Ночью он проснулся, словно от сильного толчка. Встав, Келюс машинально, не понимая даже, что делает, оделся и направился к выходу. Только у самой двери Николай остановился, сообразив, что творит нечто несуразное.
– Стоп! – пробормотал он. – Я что, спятил?
Звук собственного голоса немного отрезвил. Лунин постоял у двери, помотал головой и медленно, словно на ногах висели гири, пошел назад. Проходя мимо зеркала, он бросил случайный взгляд и, увидев свое отражение, вздрогнул. Лицо было чужим, незнакомым, черты странно заострились, белки глаз покрылись сеточкой взбухших сосудов, на лбу обозначились глубокие морщины… Келюс бросился в ванную и сунул голову под кран. Когда немного полегчало, Лунин побрел обратно в спальню. Он попытался заставить себя забыться, считал до тысячи, но откуда-то из глубин подсознания всплывало странное желание немедленно встать и уйти на темную улицу. И вновь почудился ему соленый вкус крови во рту…
Утром Келюс с трудом смог встать. Солнце пугало; он задернул шторы и лег на диван. Николай не завтракал, даже не выпил чаю, но с удивлением понял, что совсем не хочет есть. Голова была пуста, ни о чем не думалось, и он пролежал до самых сумерек на диване, глядя в белый потолок.
К вечеру ему стало лучше. Николай обругал себя паникером и, чувствуя прилив бодрости, собрался погулять. Каким-то краешком сознания он понимал, что вечером, да еще в таком состоянии, на улицу выходить не стоит, но прохладный сумрак манил, и Келюс, накинув легкую куртку, вышел во двор, с удовольствием вдохнув свежий, уже остывший воздух.
Николай не знал, куда идет. Ноги сами несли его через малолюдный в это время центр по Тверской куда-то в сторону столичных новостроек. Келюс с удивлением понял, что не чувствует ни малейшего страха. Даже Сиплый с его адской собакой не казался уже опасным. Вспомнив трех типов, забравших у него скантр, Лунин решил, что сейчас ни за что не отдал бы пропуск. Николай сообразил, что уже ощущал нечто подобное – в подземелье, после схватки в «Кармане». Он понял, что болен, что Фрол был прав, но эта мысль ничуть не испугала. Впервые за весь день он ощутил голод и почему-то обрадовался.
