Очерки по русской семантике - Александр Пеньковский

Не случайно поэтому, что в художественном универсуме русского былевого эпоса таутонимические образования рассматриваемого типа образуют обширный корпус и используются в последовательном противопоставлении гетеронимическим именованиям героев «своего» мира – типа Илья Иванович Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Дюк Степанович и мн. др. под., как средство именования мифологических персонажей «чужого» мира и чуждой – этнически, хтонически, предметно-субстанционально-«нечеловеческой» природы.

Гетеронимические именования героев «своего мира» воплощают живую преемственность поколений, в линейном ряду которых индивид оказывается носителем связей настоящего с прошедшим и будущим. Знаком этих линейных связей является его личное имя, которое воспроизводится в отчестве его детей, и его гетеронимическое отчество, которое воспроизводит имя его отца. Ср. трех-членные ряды типа Константин Добрынич – Добрыня Никитич – Никита Романович.

Гетеронимическим именованиям такого типа противопоставлены персонифицирующие именования персонажей «чужого» мира – именования-таутонимы, построенные на тавтологическом повторе, на круге. Далеко не исчерпывающий список былинных именований такого типа содержит образования более чем от тридцати основ. Во главе его – в нарушение азбучного порядка – должно быть поставлено хрестоматийно известное именование Батыги Батыговича со всеми его словообразовательными вариантами, каковы: Батей Батеевич [Ефименко 1877: 1, 27], Ботиян Ботиянович [БС 1951: II, 197], Табатыга Табатыгович [БС 1951: II, 477] и др. Сюда же, возможно, и Абатуй Абатуевич [Ончуков 1904: 264]. А далее Антоломан Антоломанович [Рыбников 1909–1910: I, 316], Афромей Афромеевич [Ончуков 1904: 264; Данилов 1938: 97], Вахраме(и)й Вахраме(и)евич [БПК 1916: 132; БЗП 1960: 195], Во(е)з(ь)вяк Во(е)з(ь)вякович [Гильфердинг 1951: III, № 254], Волод(т)оман Волод(т)оманович [Григорьев 1904: I, 275; Шуб 1956, 228], Елизар Елизарович [Шуб 1956: 223]; Испануйло Испануйлович [БПК 1916: 390]; Калин (Каин) Калинович [Данилов 1938: 120; Марков 1901: 39], Кастрюк Кастрюкович [БС 1912: II, 481], Небрюк Небрюкович [Марков1901: 184], Кудреван Кудреванович [Шуб 1956: 228], Курбан Курбанович [БЗП 1960: 205–206], Полкан Полканович [БС 1951: II, 349], Темрюк Темрюкович (Демрюк Демрюкович) [БС 1951: II, 481 ел. ], Федошейко Федошейкович [Шуб 1956: 228]; Ячман (Ячмонайло) Ячмонайлович [Шуб 1956: 222] и многие др. (см. об этом в работах [Пеньковский 1988; 1989], а также в наст. изд., с. 311–365).[174]

Не являясь отражением реальных антропонимических отношений, таутонимические именования на ономастической карте «чужого мира» должны рассматриваться как особое художественное средство былинной поэтики, преображающее действительный мир и тем самым выражающее особое отношение к этому миру, особый взгляд на него. Как было показано в работе [Пеньковский 1989] (см. также наст. изд., с. 13–49), этот особый взгляд на мир выражается поговорками типа «бур черт, сер черт – всё один бес» «серая собака, черная собака – всё один пес». В мире, воспринимаемом сквозь призму такой абстракции, события и индивиды лишаются индивидуальных черт, оказываются все на одно лицо, обнаруживая только то, что «соответствует заложенному в мире образцу» [Гуревич 1972: 88]: «Стали рядами их целые тысячи; платья у всех одноличные, точно с одного плеча; нельзя их различить одного от другого ни по волосу, ни по голосу, ни по взгляду, ни по выступке» [РСК 1947: 181]. Персонаж поэтому оказывается представителем однородного ряда, из которого он актуально выделяется только в силу занимаемого им положения. Взятый в синхронии, этот ряд выступает как толпа. Взятый в диахронии, он представляет генеалогическую линию, состоящую из тождественных звеньев. И так же, как разбитое и уничтоженное в богатырской битве вражеское войско наутро воскресает из мертвых, чтобы начать новое сражение, так Батыга-отец сменяет Батыгу-деда, чтобы в свой черед уступить место Батыге-сыну. Все они Батыги и все – Батыги Батыговичи: «А й наеде Батыга Батыгович Со своим со сыном со Батыгушкою» [Гильфердинг 1951: III, № 18].

Здесь есть смена, но нет развития. Движение – иллюзорно, ибо в мире с циклическим временем это движение по замкнутому кругу, вновь и вновь повторяющее то, что уже было. Тождество имен свидетельствует о тождестве их носителей. Таким образом, сын Батыги получает имя Батыга не как династическое имя, а потому, что такова его природная сущность:[175] он не просто называется Батыга, но он и есть батыга из генеалогической линии и синхронного ряда и бесчисленного множества батыг, подобно тому, как меч есть меч, а щит есть щит и т. п.

В то же время носитель такого таутонимического именования, с точки зрения сказителя, еще и нехристь, неверный, идол. Он же (или оно же) – Идолище поганое. Ср.: «Не прошла бы шьчобы весь скора-скорешенька. Шчо до тех ли до царей, царей поганыих, Ай до тех ли шьчобы идолов неверныих…» [Марков 1901: № 49]. Идол – это тоже сущность, заставляющая именовать его Идол Идолович или – в более яркой антропонимической маске – Идойло Идойлович [БПЗБ 1961: № 83]. Ср. также явно вторичное: «младой Идол да сын Жидойлович» [Ончуков № 73].

То, что Батыга Батыгович, как и любой другой носитель таутонимического именования, актуально выделяемый из вражеской толпы, еще и царь (или король), составляет другую сторону его личности, и потому он может получить еще одно именование – царь-царевич (Царь-Царевич) или король-королевич (Король-Королевич), где царевич и королевич – не титульные патронимы (как в случаях типа царевич Иван, королевич Елисей и под.), а патронимы в сдвинутом значении (функции) элемента усилительных таутонимических образований: «Много там сидит царей-царевичев, Много королей-королевичев…» [Былины 1916: 1, 17].

В этот ряд должны быть включены и такие общие для былины и волшебной сказки мифологические персонажи, как Ворон Воронович и Орел Орлович, которые принадлежат надземному царству и входят в круг древнейшей славянской космогонии [Иванов, Топоров 1965: 136–137]. Ср.: «Увидал Казарин цёрна ворона, Цёрна ворона да вороновиця» [Григорьев 1904: I, № 26]; «Да тем были стрелы дороги, Перены были пером сиза орла, Не того орла сиза орловича, Да который летае по святой Руси, Да тово де орла сиза орловича, Да который летае по синю морю» [Гильфердинг 1951: III, № 225]. Сюда же – позднейшие Сокол Соколович (например, в сказке «Иван – княженецкий сын», где он выступает вместе с Вороном Вороновичем и Орлом Орловичем [Сказки Карелии 1951: 24]) и Клёкот Клёкотович (в сказке «Про Арапулку» [Сказки Терек. 1970: 56]). В кругу этих надземных мифологических персонажей находятся также Гром (Громушко-батюшка в рассказе А. Левитова «Дворянка», 1862),[176] Гром Громович [Пеньковский 1949–1965]). Ветер-Вихорь (ср. в песне гребенских казаков: «Берегла мать сына от ветра, от вихоря» [Семенов 1914: 422]) или – с раздвоением – Ветер Ветрович (Ветры Ветровичи) и Вихорь Вих(о)ревич (Вихри Вих(о)ревичи).[177] Одним из таких ветров является Горун Горунович, брат бабы-Яги [СС 1939: 40], он же, вероятно, Горыныч и Посвисты/а/ч [Фаминцын 1884: 18] и Змий Змиевич (Змей Змеевич) [Морозова 1977: 240]. В этот сложный мифологический комплекс (о связи всех его элементов см. [Иванов, Топоров 1965: 76–78; Иванов, Топоров 1974: 17–18]) входят также Баба-Яга, именуемая нередко таутонимами Яга Яговна (Ягивовна, Ягинишна, Яганишна, Ягонишна, Ягишна, Ягишня и т. п. – см. [Новиков 1974: 138]) и Кащей Бессмертный (Кащей Кащеевич). Особо должен быть указан общеизвестный Соловей-разбойник, он же – Соловей Соловьевич [Марков 1901: 335 ел. ].[178]

За пределами указанного мифологического круга таутонимы в текстах русской волшебной сказки и некоторых других жанров представлены лишь единично. Таковы, например, царь Агар Агарович [СТ: 1970: 169], царь-змей Аркий Аркиевич [Ончуков 1909: 582], царь Верзаул Верзаулович [СС 1973: 57], царь Салтан Салтанович [Ровинский 1881 I, 79], царь морской Токман Токманович [Зеленин 1914: 324], чудище Идол Идолович (Идол Идолыц) [Зеленин 1915: № 100] (ср. также в позднейшем варианте с так называемым полуотчеством – идол идолов [Майков 1869: 145]); богатыри Тарх Тар/а/хович [Записки 1906: 13], Полкан Полканович [СН 1948: 4], Вод Водович [Черепанова 1983: 22] и Вол Волович [Новиков 1974: 163], Волом Волотович [Буслаев 1861: 462], Рославней Рославневич [Ефименко 1877: 34–35] и некоторые другие. В параллель к таутонимическим именованиям Бабы-Яги можно указать еще такие таутонимы-персонификации, как Воспа Восповна (ср. в заклинании, записанном на Енисее в 1897 г.: «Воспа Восповна, пожалуйте к нам, будем пряником кормить и вином поить» [СРНГ 1970: 5, 139]; ср. еще: Воспа Воспиновна [Черепанова 1983: 43] и Икота Икотишна (ср.: «Ты скажи-ка ей: Икота-Икотишна, сударыня-матушка, оставь меня!..» [Пеньковский 1960]).