Кевларовые парни - Михайлов Александр Георгиевич

— Здравствуйте… — начала было Анна, но Ольга Владимировна перебила:

— Входите, я вас ждала!

Из квартиры Анна вышла поздним вечером. Голова кружилась и от длительного разговора, и от информации, и от общения с удивительным человеком фантастической, словно из старого романа, судьбы. Если бы Анна не встретилась с ней лично, а просто прочла бы подробную справку, то наверняка поделила бы написанное на десять, сочтя сюжет вымыслом автора.

Больше всего Челленджер порадовало то, что это она, лейтенант безопасности, сама нашла такой источник информации. И пусть Зеленый сдохнет от зависти… Хотя Анна тут же подумала, что с салагами такие темы обсуждать недосуг: много будет знать — скоро состарится.

Ольга Владимировна родилась в Петрограде в шестнадцатом году. Родители умерли рано, оставив девочку на руках у престарелой бабушки. Что им пришлось испытать, можно себе представить. Тем не менее Оля окончила школу, поступила в институт, где познакомилась со своим мужем Иваном Федоровичем. Пожить не удалось — началась война. Иван ушел в армию, воевал на Волховском фронте, где и пропал без вести. Ольга Владимировна показала Анне фотографию. Высокий красавец держал под руку очаровательно стройную и красивую жену. Пропажа без вести в те годы могла существенно изменить судьбу близких.

Сколько к ней сваталось женихов в то тяжелое послевоенное время! Каким счастьем считала бы это другая женщина, оставшаяся без мужа, сколько вдов, старых дев осталось без мужчин… Но она любила. Ах, как она любила! Любила, верила и ждала.

Несколько раз к ней наведывались сотрудники НКВД, а в шестидесятых — КГБ. Беседу начинали издалека, пытаясь получить сведения о муже.

Однажды, случайно услышав передачу «Свободной Европы», она узнала голос Ивана. Сквозь многочисленные помехи и глушилки, откуда-то издалека говорил ее муж. Этот голос нельзя было спутать. «Жив! Господи, жив!» Стали ясны и подозрительные взгляды директрисы школы, и неожиданные визиты офицеров КГБ.

На накопленные для нового пальто деньги она купила редкий по тем временам приемник. Учитель физики из школы, пожилой ухажер и безответный воздыхатель, сделал ей антенну. И Ольга Владимировна стала слушать Ивана. О чем он говорил, ей было все равно. Главное — он жив, главное — можно слышать его голос. Уже в конце семидесятых ее пригласила в кабинет директриса и, начав издалека, коснулась вопросов «бдительности». Дескать, вражеские голоса дурят головы честным советским людям… Сначала Ольга Владимировна не понимала, о чем речь. Какие голоса? Кому дурят? Но директриса перешла на личности, и все стало ясно. Давать обещания не включать приемник Ольга Владимировна не могла, и потому, к обоюдному удовольствию сторон, она написала заявление об уходе из школы. Ушла, чтобы слушать Ивана. В середине восьмидесятых глушилки отключили, но Иван из эфира исчез. Сколько слез было пролито в неведении…

Однажды почтальон принес ей странный конверт. Это было письмо из Красного Креста, в котором Ольгу Владимировну уведомляли, что она разыскивается… Счастье воцарилось в ее душе! Иван помнит!

В конце прошлого года, после многочисленных телефонных переговоров с воскресшим из небытия мужем, она получила приглашение приехать в Германию.

Там они увиделись и провели, наверное, самые счастливые дни в жизни.

О том, что написано в письме Ивана Федоровича, она узнала из самого письма. При расставании в аэропорту Иван поделился, что находится в довольно сложном положении. Рассказал, что работает на неких людей, которые способны на все. А потому он отдал ей письмо, которое необходимо будет отнести на Лубянку, если по возвращении из круиза, в который он уезжает в целях безопасности, от него не будет сведений.

Вскрыв конверт в самолете, она чуть не потеряла сознание.

«Если Вы прочитаете это письмо, значит, меня нет в живых…»

Этого вынести было нельзя! Она ждала сведений от Ивана, но в указанный срок не дождалась. Отнеся письмо на Лубянку, Ольга Владимировна выполнила’ последнюю волю мужа.

Помнит ли она людей, о которых идет речь в письме?

«Конечно. Это была удивительно красивая пара. Мы жили с ними в одном отеле. Я всегда любовалась ими. Как они подходят друг другу! Правда, через два дня мужчина почему-то ходил один, но я не придала этому значения… Куда делась его дама? Накануне я видела ее на третьем этаже. Да, там я жила. Я еще с ней раскланялась. Она была в компании молодого мужчины, который очень галантно вел ее по коридору. Как она выглядела? Как всегда, очаровательно. На ней было дорогое вечернее платье и массивный золотой браслет. Выглядела ли растерянно? Нет. Она была очень уверенна, но как-то сосредоточена. Могу ли нарисовать план? Конечно. Вот мой номер, вот лифт, вот здесь ее ждал мужчина, вот сюда пошли. Нет, она на этом этаже не жила… А почему вы так подробно об этом спрашиваете? Ах, да! Иван писал что-то по поводу загадки с похищением… Но я, естественно, не придавала этому значения, ведь я была не в курсе. И даже прочитав письмо, я не обратила на это внимания. Скажу прямо, на похищение это вряд ли было похоже. Да, конечно, помню! В лифте, который остановился на этаже, было много народа… По-моему, японские туристы… Дама стояла у самой стены, точнее, у зеркала в глубине кабины… нет, ее никто не выталкивал. Я припоминаю, что несколько человек потеснились, а один пассажир даже вышел, чтобы ее выпустить. Нет, кроме нее никто не вышел. Я это хорошо помню. Где они встретились? Метрах в пяти от лифта, вот тут. Я уже говорила, что не придала этому значения, так как через несколько дней увидела ее с ее кавалером. Мне кажется, они были счастливы. Как выглядел встречавший ее мужчина? Средних лет, лысоватый, внешне очень похож… как у нас говорят, на «лицо еврейской национальности»…»

Наутро Анна открыла папку со счетами за телефонные разговоры. Счета за переговоры с Мюнхеном были в соотношении один к трем. Один — с аппарата Мицкевича, три — с аппарата его супруги. Можно допустить, что Мицкевич сам не звонит, а звонят ему. Но тогда та же схема должна быть и у Екатерины Васильевны.

Анна подняла материалы переписки по факсу. Здесь говорить о приоритетах было бессмысленно. Все факсы шли на Мицкевича, но большинство из них, согласно журналу регистрации, поступало на рассмотрение Екатерины.

Особенно заинтересовал Анну мужчина средних лет — «лицо еврейской национальности». Прошерстив список служащих вдоль и поперек, ничего подобного она не нашла.

То, что добыла Челленджер, материальной оценке не поддавалось. Олег внимательно, с цветными фломастерами прочитал ее справку. Грамотно, четко, толково, где надо — с деталями, где не надо — без деталей! Школа!

Он пригласил к себе наиболее толковых ребят и поставил им одно, но весьма важное задание: «Есть некое лицо. Мне нужен ЧЕЛОВЕК. Что, где, когда, почем? Копать до седьмого, а если надо, до десятого колена. Все!»

Адмирал который час болтался в аэропорту Шереметьево-2. Изучив ассортимент киосков, расписание полетов, переговорив все, что можно, с коллегами из контрразведки и пограничниками, работающими в аэропорту; напившись кофе до полуинфарктного состояния, он остановился у огромного табло, систематически выдающего информацию.

Сам он никогда не летал за границу. Да и, честно говоря, не летал вообще: так получилось. А потому Адмирал не представлял, как можно вообще летать по воздуху. Ходить по морю — это было просто и естественно. В конце концов полагают, что жизнь вышла из воды… Но летать. Все, что тяжелее воздуха, летать не должно! Это была его теория. За всю свою бурную жизнь ему так и не удалось хоть раз сесть в самолет. В отпуск на юг он предпочитал отправляться либо машиной, либо поездом. Авиацию же считал с матросских времен рассадником бардака. И объяснял это нарушением закона земного притяжения. «Перегрузки действуют на головку!» — заявлял он во всеуслышание, когда узнавал, что очередной летчик или десантник ушел в большую политику. И, перебирая в ней людей известных, не находил там ни моряков, ни танкистов. Только люди, у которых «вместо сердца пламенный мотор», голосовали и бурлили в партиях, движениях и Верховном Совете. Руцкой, Шапошников, Столяров, Грачев, Дудаев, Лебедь и ряд других подтверждали его наблюдение.