Кевларовые парни - Михайлов Александр Георгиевич

Александр Михайлов

Кевларовые парни 

ВСТАТЬ ДО СЧЕТА «ТРИ»

Двери наших мозгов

посрывало с петель...

1

...Стоило расслабиться и закрыть глаза, как это начиналось опять. Олег умел управлять собой — слава Богу, учили, и он был, кажется, не последним учеником, потому что хотел научиться и этому, и многому другому, зная, чего хочет в жизни. Но теперь он был бессилен. Стоило расслабиться и закрыть глаза — и прошлое подступало опять, словно снятый исключительно крупными планами сюрреалистический фильм. На ленте, склеенной в кольцо, чередовались: пустынная американская автострада под раскаленным небом, стекающим на горячую землю жидким стеклом, дрожащий в мареве горизонт, шелест шин, иссушающий ветер — и очень похожий пейзаж, только под афганским небосводом.

На ногах — тяжесть стоптанных армейских башмаков. Дикая жажда, иссушающая глотку, когда язык царапает нёбо и невозможно сглотнуть тугую вязкую слюну. Автомат оттягивает плечо, ремень врезается в опаленную саднящую кожу. Любое прикосновение отдается резкой, словно бритвой по телу, болью.

И снова смена кадра: шоссе, летящее навстречу капоту автомобиля, пустынное и ровное, как стол. И наконец этот проклятый щит с надписью «Добро пожаловать!» — у них везде это «Добро пожаловать», хотя добра здесь не жалуют. Теперь нужно остановиться и оглядеться: все в порядке, кругом ни души; в пыльных, словно искусственных кустах на обочине — банка из-под пепси-колы, такие миллионами выбрасывают из машин в этой стране, где, кажется, все живут на колесах… Ощущение невесомой жести в ладони… Высшее ощущение опасности и риска…

Но сознание не успевает полностью зафиксировать его — хрустят плечевые суставы, кисти вывернутых рук зажимают, будто в тиски. Звяк — и прохлада наручников на запястьях. Мир, вставший на миг на ребро, возвращается в исходное положение. Словно там, в Афгане, бьет автоматная очередь, отсекая последний шаг до спасительного ручья. Неслышная очередь…

Видимая часть горизонта заполняется крепкими ребятами с литыми торсами, похожими друг на друга, как патроны в автоматном рожке. На лице одного, с плотно сидящими, словно кукурузные зерна, зубами, выражение почти детского восторга.

— Я советский дипломат, я обладаю правом неприкосновенности, требую встречи с представителем советского посольства.

— Будет тебе и встреча, и кофе с какавой, — лепит «восторженный» на чистом русском языке.

Они подталкивают Олега к своей машине, профессионально, как мяч в баскетбольную корзину, впечатывают в заднее сиденье. Чертова банка все еще зажата в руке — когда брали, пальцы инстинктивно смяли ее, стиснули мертвой хваткой, их никак не разжать.

— Я тебе помогу, — скалится «восторженный». Банка падает на пол, Олег ногой заталкивает ее под переднее сиденье.

Вокруг — оцепление. Сколько их! Бодрые полицейские сгоняют на обочину встречные машины, неожиданно появившиеся на этом, еще минуту назад пустынном шоссе.

Потом — длинный коридор и длинная комната в конце, вполне приличная для официальных переговоров. Антураж соответствующий, за столом хватит места для десятка делегаций. Наручники сняты, но все равно не шевельнуться. Держат плотно, хотя и вежливо. Открывается дверь, и появляется консул — неистребимым официальным холодком веет от его костюма, на лице не прочтешь ничего, в глазах, сколько в них ни смотри, только себя и увидишь.

«При изъятии тайника… советский дипломат… деятельность, несовместимая со статусом… международные нормы… решительный протест… двадцать четыре часа». — «Я доложу своему руководству».

И только теперь, вдруг — как ожог: на столе, где разложены доказательства, — вывернутый бумажник, водительские права, ключи, дипломатическая карточка, видеокассета, зафиксировавшая момент задержания, — банка из-под пепси-колы. Но это другая банка, абсолютно целая, на ней ни вмятины. Впрочем, теперь такие мелочи уже не имеют значения.

У самой двери «восторженный» возвращает документы и ключи: «Привет!» — действительно, акцента нет вовсе.

Двадцать четыре часа — это кое-как собраться; вещи встают на дыбы, чемодан не желает закрываться. Таня молчит, она изо всех сил старается помочь и молчанием своим, и взглядом, глаза у нее — на пол-лица, из-за них когда-то и влюбился. «Ничего, все будет в порядке», — говорят эти глаза. «Да, конечно, да. Слава Богу, что все кончилось. Она не понимает, что для меня это действительно конец. Ощущение такое, — теперь-то сознание фиксирует его как положено, — будто тебя перерубили пополам».

— Там кто-то стучит, пойди посмотри.

Это Мишка, действительно свой среди остальных номинальных своих.

— Собрались? — он по-хозяйски обходит углы, прикидывая количество мест багажа. Не ровен час и ему… так же под зад коленом. Спецслужбы с нами после восемьдесят пятого не шибко церемонятся, а потому чужой опыт тоже опыт. Может быть, даже полезнее собственного, тем более такой.

— Старик, пришла шифровка, наши свинтили в Москве ихнего второго секретаря, значит, просто рокировка. — Мишка лезет в карман, достает сигареты и лихим щелчком посылает одну в рот. На всегда хитрой морде — гримаса сочувствия. Но сочувствия искреннего. — Только почему именно ты?.. Хотя, впрочем… Слушай, этот обкомовский сынок, твой шеф, вторые сутки мучается медвежьей болезнью. — Мишка с трудом подбирает слова. Дело пустое. Можно сказать, зряшное. Олег почти наверняка знает все, что тот хочет выразить в звуке. Если не пуд соли, то уж ведерко они за это время точно съели на пару. — Я ничего не хочу сказать, но он тут, случаем, не поучаствовал ли? Ты ведь не должен был никуда ехать, ты не работал с агентом. Это он тебя попросил?..

Олег кивает, пытаясь совладать с непокорным чемоданом.

Даже если бы не просил, все равно пришлось бы поехать — по ненавязчивому приказу: таким перспективным с пеленок работникам приказано помогать всем личным составом. Сколько лет прошло, а отпрысков партийных дворян, словно во времена Екатерины, зачисляют в Гвардию, или что там от нее осталось, с младых ногтей.

— Ты большому шефу сказал? — Мишка пускает кольцо дыма.

— Что шефу какой-то старатель без роду, без племени?! У шефа заботы покруче: папашу московского не обидеть, оболтуса его сохранить да свой срок спокойно досидеть. Зачем шефу лишние круги по воде? — сопит Олег. — Ему сейчас отписываться и отписываться…

— Ты ничего ему не сказал?!

— Раньше надо было говорить. Теперь какая разница? Будем считать, что просто так звезды встали или карта такая выпала — выбирай что хочешь. Права качать — себе дороже…

На экране телевизора новости. Дикторы, наперебой демонстрируя улыбки, рассказывают о последних событиях в мире. Розовой маской лежит грим, отчего лица приобретают оштукатуренный вид. Калейдоскоп событий обрушивается на головы обывателей. В череде свежих катаклизмов, светских раутов и политических заморочек на экране появляются полицейские машины, вертолет с верхней точки фиксирует события минувших суток на том злополучном шоссе. А вот и Олег собственной персоной. Вид помятый, но ничего…

— Звезда экрана — советский разведчик в дипломатической шкуре, — комментирует Мишка. — Как разведчик разведчику скажу: а ты ничего… Я бы так не смог. Смотри, а морда-то, морда…

— Кирпича просит?

— Да нет, нормально. Только наглая больно.

— Как учили. Ах, мать его! — Колено снова срывается с крышки чемодана, отчего она вскидывается, как катапульта, и сбрасывает Олега на пол.

— Черт! — он пинает строптивый «чумадан» ногой. — Пропади ты пропадом! — Потом делает глубокий вдох и снова начинает борьбу с крышкой.

— Помочь? — Мишка сочувственно созерцает эту захватывающую своим драматизмом схватку.

— Обойдусь. — Олег сопит и, навалившись всем своим отнюдь не хилым телом, застегивает-таки замки. — Теперь бы только в таможне не открывать.