Избранное - Марио Ригони

Колокола стихли. Жена выскользнула из кровати и торопливо оделась: как всегда по утрам, спешила разжечь огонь. Тёнле лежал и прислушивался: Петар с кем–то разговаривал в сенях, открылась и закрылась дверь, засмеялись под окнами, парни и девушки перекликаются друг с другом. Снова запели:

Звезду увидев в небе,как короли из стран далеких,три пастуха с Востокаспешат — скорее в путь…

— Почему они поют не с начала, ведь это последний куплет? — удивился Тёнле и встал с постели.

Три месяца Тёнле постоянно был начеку: днем он не смел и носа высунуть во двор, не говоря уж о том, чтобы пройтись по улице; лишь изредка с наступлением темноты заходил в хлев Наппа, где собирались поговорить мужчины с их улицы. Разговор шел о работе и о погоде, вспоминали всех, с кем встречались, скитаясь по свету, обсуждали обычаи разных народов, сравнивали женщин из других стран со своими. При этом иностранцами считались даже обитатели равнины у подножья наших гор!

Один, например, строил железную дорогу и побывал даже в Анатолии и теперь рассказывал, как по ночам вокруг бараков они разводили огромные костры от волков и работали под охраной солдат, потому что там бродят болгарские и македонские бандиты и могут напасть на людей.

Иногда вполголоса они затягивали песню айзенпоннаров — дорожных рабочих, что прокладывают пути в горах и перекидывают мосты через реки, по которым пойдет железная дорога:

— На рассвете, утром раннимпаровоз зовет гудками —айзенпоннар, в путь — пора.Жди меня, прощай, родная!

Женщины, сидя за прялками, подхватывали нежными голосами:

— За тобой — хоть на край света,ах, куда ж твой путь лежит?— Приготовлены хоромынам за морем–океаном.— Горек хлеб вдали от дома,там за морем–океаном…Одного не пущу на чужбину я,не мила мне жизнь без любимого!

Тихо и задумчиво лилась песня, веретена и мотовила жужжали, как пчелы, приводя в движение воздух — до того жаркий, что казалось — весна уже наступила.

После этой песни всегда наступало молчание, пока кто–нибудь из побывавших в Венгрии не принимался рассказывать о рытье бесконечных оросительных каналов и передвигающихся по рельсам телегах–конках, в которые впрягают до дюжины лошадей. У венгров, слава богу, есть лошади, а вот в Германии, где сидит кайзер, в каменоломнях и на рудниках в телеги впрягают людей!

Не всегда мог Тёнле и спать дома, в своей кровати: вернувшись ночью домой, он по приставной лестнице забирался в сушильню для лекарственных трав, откуда легко перебраться незамеченным на заднюю половину дома, если вдруг нагрянут патрульные, и скрыться в лесу. Иной раз, когда из мастерской Пуллера приходили тревожные вести, он прятался в сторожке семейства Пюне, где устроил себе удобную лежанку. Ложиться в собственную кровать с простынями и женой под боком Тёнле отваживался только в сильный снегопад, когда никаким патрулям не взбредет в голову искать его.

В один из солнечных дней, после того как мужчины отработали повинность по расчистке от снега улиц, ведущих в город, три пограничника во главе с унтер–офицером явились в дом, чтобы арестовать Тёнле. (Выходит, как–то пронюхали, что он дома?) По счастью, Маринле Баллот вовремя их заприметила: подхватила она тогда медные ведра и бегом на берег Пруннеле, зачерпнула воды и уж оттуда прямиком к Бинтарнам — предупредить. Тёнле как ни в чем не бывало через заднюю калитку по санному пути ушел в лес, там залег в своем привычном убежище, куда ни снег, ни патрули не попадут, из пещеры он видел всю округу, а его не видел никто. Ребятишки не проболтались, да и вся улица держала язык за зубами.

Потом пришли карабинеры, подняли всех среди ночи и, как в первый раз, перевернули все вверх дном.

Но зима была уже на исходе. Дни стали длинней, зяблики разучивали первые нотки брачных песен, клестовки занялись гнездами. Солнце пригревало жарче, снег на крышах начал таять, и по соломе струйками стекала вода; за ночь она замерзала, превращаясь в сверкающую гирлянду сосулек, свисавшую вдоль карниза на южной стороне дома.

В последние три вечера февраля, как велел обычай, ребята выходили на улицу звать весну — звенели колокольчиками, которые подвешивают на шею скотине. Детям тоже надоел снег, долгие зимние вечера, сидение взаперти; как птицы и козлята, ждут они теперь не дождутся длинных дней, высокого солнца и зелени на лугах. Глядя на кучу золы под очагом и на поленницу, в которой почти не осталось дров, старики приговаривали:

— Вот и зима прошла.

После заката они выходили на улицу посмотреть, как горят костры на Мооре и Спилекке; огнем на вершинах дожигали зиму и указывали перелетным птицам направление на Север. Стариков радовала песенка ребятишек, носившихся босиком по лужайкам, где местами еще белел снег, и по дорожкам от одного дома к другому:

Звени–звени, март,гони снега,расти, трава —на сеновале пусто.Запоет кукушка —лес цветет,кто живет долго —стариком помрет!

Когда над прогретыми склонами запели жаворонки, Тёнле снова ушел из своего дома за границу. Только не удалось ему, как он рассчитывал, устроиться торговать гравюрами на территории Габсбургской империи: друг его из Вальсуганы этой зимой не вернулся на родину, и кто знает, где он теперь — в Кракове или в Киеве? Тёнле, не будучи подданным Франца — Иосифа, не имел права работать бродячим торговцем, хотя он и предъявлял императорско–королевскому комиссару города справку об увольнении из рядов ландвера. И паспорта у него не было, и непросроченного вербовочного удостоверения; шлепнули ему в старую трудовую книжку печать и отправили с богом.

Сначала Тёнле очищал бревна от коры на лесоповале в Каринтии, потом нанялся в Штирии батраком; так и миновала ранняя весна — время самое трудное. Скопив деньжат, он через Бургенланд добрался до Венгрии, где наконец нашлась работа до декабря по договору у одного коннозаводчика, поставлявшего лошадей для армии.

Равнина в этой стране была без конца–края, границы пастбищ обозначались здесь не иначе как рекой или каналом; в центре усадьбы находился поселок с чахлыми деревцами, огромными конюшнями, поилками и огородами, где росла тыква и капуста. Он и еще несколько рабочих должны были пасти коней, косить–сушить сено, чистить конюшни, помогать на кузнице и фуражных складах. В конце сентября в поселок приехала императорско–королевская комиссия по ремонтным лошадям и инспектор кавалерии.

Лошадей заперли в огромном загоне, с понедельника до субботы шла выбраковка; сперва случные кони и матки, затем кони и кобылы под объездку, далее жеребята на вырост и, наконец, дефектные и больные на ликвидацию. У ветеринарного врача комиссии было еще поручение подыскать одному кавалерийскому полковнику иноходца: за эти месяцы Тёнле поднаторел в своем деле и показал ему великолепного гнедого жеребца. Тёнле получил щедрые чаевые; на эти деньги он в тот же вечер, в субботу, устроил веселый праздник. В венгерских селениях по случаю окончания работы или смены времени года всегда сыщется цыганский оркестрик — сыграть чардаш.

Что ни говори, а сезон прошел для Тёнле удачно, не то чтобы он хорошо заработал — заплатили–то ему как раз маловато, — а просто работа пришлась по душе, да и жил весело — праздники, танцы по субботам, доброе пиво в хорошей компании.

По пути домой Тёнле остановился в Австрии у крестьян, к которым прежде нанимался сажать картофель. Увидев, какой обильный урожай они собрали — все клубни как на подбор, — Тёнле попросил дать ему килограммов десять на семена. Картофелины были с темной глянцевитой кожурой чуть фиолетового отлива, внутри — белые и тугие; крестьяне объяснили, что картофель этот, быть может, и не рассыпчатый, зато хорошо сохраняется и не боится морозов, в общем, по весне не прорастает и не гниет до нового урожая.

Накануне рождества Тёнле принес домой совсем мало серебряных гульденов, зато картофель потом еще много десятков лет давал хороший урожай и прижился в наших горах.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Время шло, через год Тёнле оказался в Праге: он вспомнил, что земляк, сын его родственницы Катины Пюне, Андреа Раконат, стал чиновником при дворе Марии — Анны-Каролины, жены Фердинанда Австрийского, бывшего короля Ломбардии — Венето. Императрица произвела Андреа Раконата в главные интенданты императорских погребов. В городе Тёнле спросил у жандарма, как к нему пройти; поскольку Андреа был женат на старшей дочери городского головы Саботки, отыскать дом, где они жили, было нетрудно.