Горная весна - Александр Авдеенко

- Ныряйте. Да осторожнее.

Гойда полез на тендер, полный угля и воды. Опустив ноги в люк и держась руками за его железную крышку, он медленно, с силой втягивая в легкие воздух, стал погружаться в темную холодную воду. Когда вода дошла ему до подбородка, он разжал руки и нырнул. На стальном днище тендера он скоро нащупал упругий резиновый, должно быть герметически закрытый ящик небольшого размера. Ориентируясь на светлое пятно люка, он благополучно поднялся на поверхность, держа «посылку» над головой. Пять или шесть пар рук подхватили ее.

Через пять минут Олекса получил разрешение следовать дальше, в Явор.

Хорошо было мчаться на юг, от подножия прохладных гор, с севера на юг, - к Тиссе, к жаркой равнине… Шире и шире, все приманчивее была весенняя земля, все прозрачнее воздух. Стоило подняться еще чуть-чуть выше, хотя бы туда, где пел жаворонок, и сразу бы ты увидел далеко на западе Будапешт, а на юге Сегед и Балканские горы, а еще левее - Трансильванские Альпы.

Хорошо мчаться и теперь, с юга на север, от равнины к подножию Карпат, навстречу белоснежным вершинам гор… Прохладнее становится воздух. Вырастают холмы, рощи. Новые и новые горы поднимаются на горизонте. Звонче поют колеса на стыках рельсов. Небо, такое недоступное там, на равнине, теперь все ближе и ближе к земле, небо Закарпатья, небо Родины.

Ровно в тринадцать часов поезд № 733 прошел под пограничной аркой станции Явор.

Медленно, как океанский теплоход, проплыл дворец вокзала, отделанный гранитом и мрамором, с бемскими стеклами в дубовых дверях и окнах.

Поезд шел тише и тише. Не доходя метра три до контрольного столбика, он остановился.

- Эй, механик, где ты там? - донесся снизу, с земли знакомый голос.

Олекса выглянул в окно. У паровоза стоял бритоголовый, с красным и мокрым лицом инженер Мазепа.

- Как у тебя с углем? - тяжело дыша и ласково трогая свою лысину, спросил он. - Еще на рейс хватит?

- Если в Венгрию или в Чехословакию поеду, то хватит туда и обратно.

- А воды?

- Немного надо добавить, кубиков пять.

- Топка не зашлакована?

- Почистим, пока воду будем брать.

- Больше я ничего не спрашиваю. А буксы и подшипники и весь паровоз, конечно, в идеальном порядке?.

- Вроде бы так, - скромно ответил Сокач.

- Вот и хорошо. Поведешь пражский поезд с делегатами Всемирного конгресса сторонников мира.

На главном пути станции Явор уложено четыре рельсовых пути: два узкоколейных - для заграничных поездов и два ширококолейных - для советских. Сюда и были поданы вагоны пражского экспресса, расцвеченные национальными флагами СССР, Китая, Румынии, Венгрии, Чехословакии, Польши и других стран.

Олекса поставил «Галочку» во главе поезда задолго до отправления. Стоя у окна, он не сводил глаз с дубовой двери досмотрового зала, откуда должны были выходить на посадку делегаты Всемирного конгресса сторонников мира.

Первыми показались китайцы в своих синих куртках и черных мягких туфлях. Их было, как подсчитал Олекса, сорок четыре человека. Два рослых, широкоплечих юноши несли огромное алое полотнище с белыми иероглифами. Олекса, конечно, не знал китайского языка, но он без труда догадался, что было начертано на китайском знамени. Мир и дружба! Долой войну! Да здравствует победа свободолюбивых народов!.. То есть то, что написано на знамени каждой делегации.

Тысячи яворцев, стоявших на перроне вокзала, проводили гостей бурными аплодисментами и приветственными криками. Китайцы, все как один улыбаясь, ответили дружным возгласом: «Мир и дружба! Мир и дружба!»

Олекса неистово, изо всех сил хлопал в ладоши. Как он любил сейчас этих смуглолицых, чуть-чуть желтокожих и черноволосых солдат мира, как гордился ими, какие все они для него родные…

Ему хотелось соскочить с паровоза, обнять каждого. Олексе казалось, что китайцы до сих пор, хотя со времени войны прошло немало лет, овеяны дымом сражений, и на их лицах ему виделся отсвет великой победы на Янцзы, в Пекине, под Нанкином, в Шанхае.

Один китаец - небольшого роста, плотный, широкий в плечах, с большой, наголо остриженной головой, черноглазый, с очень морщинистым лбом и белозубой улыбкой - отделился от группы своих товарищей, проследовавших в вагон, и побежал к паровозу.

- Шань-го! - проговорил он с восхищением, любуясь «Галочкой». - Красавица! - добавил он на хорошем, хотя и не без акцента русском языке. - Ты механик? - спросил он, снизу вверх глядя на Олексу.

Олекса кивнул и спустился на землю.

- Я тоже механик. Из Харбина, - сказал китаец, протягивая руку. - Здорово, суляньжень тунчжи! Понимаешь? - Китаец похлопал Олексу по плечу, и его белые зубы стали видны все, вплоть до коренных. - Это значит: «Здравствуй, советский товарищ!»

Олекса был счастлив, что китаец подошел к его паровозу, что оказался таким разговорчивым, простым, веселым.

- Здравствуй, китайский товарищ! Как вас зовут?

- Го Ше-ду. А тебя, суляньжень тунчжи?

- Олекса Сокач. Когда же вы успели так здорово научиться русскому языку, Го Ше-ду?

- Язык Ленина очень легкий, очень хороший язык! - ответил китаец. - У нас в Харбине много русских людей. Десять лет я работал с Иваном Ивановичем Орловым. Шань-го! Хороший человек. Настоящий орел! Похож на тебя. Нет, ты похож на него.

Китаец засмеялся, заметив, как густо покраснел и смутился «суляньжень тунчжи».

Пограничник, стоявший недалеко от паровоза, приложил руку к козырьку, напомнил китайскому товарищу, что посадка заканчивается и что поезд скоро отправится.

Го Ше-ду пожал руку Олексе и пошел к своему вагону.

Капитан-пограничник вручил бригаде заграничные паспорта, главный кондуктор дал свисток. Олекса бережно сдвинул легкий поезд с места и, не торопясь, на самом малом пару, повел его на юго-запад, к советско-чехословацкой границе.

Тысячная толпа яворцев загудела, замахала руками, шляпами, фуражками, платками.

Делегаты конгресса, стоя у открытых окон, отвечали на приветствия яворцев.

Олекса прибавил пару. Поезд набрал полную скорость и вырвался за станционные стрелки. Мягко постукивая по рельсам, покатился по равнине.

Каменица, широкая, в плоских берегах, совсем уже не похожая на горную реку, бежала рядом, справа. На ее гладкой поверхности лежали синие, с вкрапленными блестками серебра тени предвечернего неба. На западе, куда мчался поезд и куда несла свои отяжелевшие воды Каменица, горело багровое море заката. Оттуда, из этого солнечного моря, вдруг возникла пограничная арка, увитая зеленью и кумачовой лентой. На ленте была написано по-русски и по-чешски: «В наш век все дороги ведут к коммунизму». За пограничной аркой выстроились сотни словацких девушек в белых платьях, простоволосых, с букетами - цветов, поднятых над головами. Еще дальше виднелась и первая чехословацкая станция с хорошо приметной крышей, выложенной белой и черной шашкой.

Олекса передвинул регулятор на малый клапан. Поезд миновал зелено-малиновые пограничные столбы и тихо пошел по чехословацкой земле, вдоль живой, цветущей изгороди; красивые, приветливые девушки плотными шеренгами стояли по обе стороны железной дороги, на зеленом фоне бескрайных озимых хлебов, под зоревым небом.

Олекса отвечал на приветствия девушек с таким сердечным ликованием, словно только он и его бригада были первопричиной этого чудесного праздника братства.