Вернуться по следам - Глория Му

– Ах я, баран! – внезапно воскликнул он с досадой. – Ах я, старый дурак… Славочка, ты же тут замерзнешь совсем…

– Не стоит беспокоиться, – сказала я, стараясь не дрожать. Я была в свитере и легкой куртке – одежде, рассчитанной на то, чтобы двигаться, а не стоять столбом.

– Стóит, стóит… Что мне твои родители скажут, если я тебя простуженной верну? – Федор Сергеевич завертел головой, высматривая кого-то, и вдруг заорал командирским басом: – Нечипорук!!! Нечипорук!!!

К нам подбежал невысокий человек в ватнике, весь в конопушках и ушастый, как летучая мышь.

– Нечипорук, – виноватым голосом обратился к нему Федор Сергеевич, – я тут, видишь, дочуру в поле вытащил… А одеть ребенка потеплее мозгов не хватило… Нам бы тулуп, Нечипорук, а? Я бы не стал тебя затруднять и сам сбегал, только вот бегун из меня… Сам знаешь…

– Та не переживайте вы так, моментально будет вам тулуп, – сказал Нечипорук и умчался, трепеща ушами на ветру.

– А хорошо быть гражданским, Славочка, – мечтательно протянул Федор Сергеевич. – Веришь ли, так приятно пробовать на вкус обычную просьбу, а не приказ… Никак привыкнуть не могу…

Я улыбнулась и промолчала. Мне не хотелось его ни о чем расспрашивать. Наверное, все спрашивают, откуда у него этот шрам и еще всякое; надоело, должно быть. Разберусь со временем. Хотя пока что все было непонятно – вроде бы военный он, а питомник, где мы сейчас, вроде милицейский, как так? Говорил, что комиссовали… Это что же – уволили из армии и взяли в милицию? Собачьим учителем? Загадки… Ну ладно, сам расскажет, если захочет. Про дочку же рассказал…

Нечипорук притаранил не тулуп, а гигантских размеров ватник с капюшоном.

– Вот, пусть укутается, и ушки закрыты будут, не продует. Конечно, псинкой немного отдает, та я вижу, вам, панночка, оно привычное дело. – Он кивнул на Ричарда, застывшего, как часовой на посту. – И от еще, табуреточка брезентовая… В ногах правды нет. Сидайте, пожалуйста.

– Большое спасибо, – поблагодарила я, а Нечипорук кивнул и снова куда-то убежал.

– Гениальный проводник, – сказал о Нечипоруке Федор Сергеевич. – Сейчас посмотришь, как они с Фартом работать будут. Фарт, его пес, – метис немца и ротвейлера. Знатная собачка, далеко пойдет.

Я выглядывала из теплой, душноватой норы ватника, придерживая Ричарда за ошейник.

Травила в дресскостюме бежал, смешно помавая длинными рукавами, словно нелетучая испуганная птица пингвин, а собаки, в основном немецкие овчарки, срывались по команде следом, набрасывались на такого неповоротливого в тяжелом ватнике человека, валили его с ног или задерживали, грамотно заводя ему руку за спину.

Собак учили терпеть боль, не отпускать нарушителя и колотили по крупу петлей из резинового шланга. Учили и уклоняться от ударов, и перехватывать руку с оружием. Когда в одного из псов выстрелили из пистолета (холостым, разумеется, но и холостые больно обжигают) и пес с визгом откатился в сторону, Ричард сделал «скулящее лицо» и взглянул на меня вопросительно: мол, что это там происходит страшное?

– Ничего, Ричард, – сказала я, стараясь убедить и себя – ведь я любила своего пса, и мне жаль было отдавать его в такую «науку». – Это как бокс, понимаешь? Такой спорт, бывает, что и больно…

На поле вышел фигурант в совсем уж огромном ватнике – казалось, он едва тащил на себе этот доспех. Человек смешно, словно танцуя шаманский танец, размахивал руками, приседал и подпрыгивал.

На него спустили трех доберманов.

Змеевидное, холодное изящество этих животных, безупречно быстрая реакция, коварство и неукротимая ярость напомнили мне почему-то музыку композитора Хачатуряна.

Доберманы азартнее работают в группе – и без того нервные звери, холерики, они словно еще больше заводятся друг от друга.

Наблюдая этот «танец с саблями», я вдруг вспомнила давний солнечный день в деревне – три совсем маленьких щенка волкодава стащили с крыльца моего плюшевого медведя, стали трепать и рвать его. Я было бросилась спасать игрушку, но остановилась так же, как сейчас, завороженная этой жутковатой красотой – маленькие зверушки с их игрушечной яростью обещали вырасти в больших и грозных псов.

После доберманов снова работали овчарки, и мы наконец увидели пресловутого Фарта – смешной пес с овчарочьей мордой, чепрачным окрасом и ротвейлеровскими ушами-лопухами, короткой шерстью и купированным хвостом, он, совсем как Ричард, бросался на фигуранта молча, и, если другие собаки, бывало, не сразу слушались команды «фу», продолжая терзать ватную плоть дресскостюма, Фарт бросал жертву моментально, стоило Нечипоруку только сказать, а по команде «лежать» тут же падал на землю, как спелое яблоко.

Федор Сергеевич же то сидел за своим глупым столом и записывал что-то в большую тетрадь с твердой обложкой, совсем как школьный учитель, а то, позабыв о хромоте, вихрем носился среди своих студентов, что-то объясняя и показывая людям и собакам.

– Ну что, Славочка, понял твой Ричард, что к чему? – обратился он ко мне с улыбкой.

– Да. А можно, он теперь тоже попробует?

– Ты уверена?

– Да. Он с интересом смотрел, а теперь, видите, сидит и передними лапами перебирает. Не терпится ему побегать.

– А что? Давай попробуем. Сейчас с фигурантом переговорю и подзову вас…

Федор Сергеевич пошел к фигуранту, а потом махнул мне рукой.

Мы с Ричардом вышли на позицию, травила привычно захлопал руками по бедрам, стал наступать, я отстегнула поводок и скомандовала псу «фас».

Ричард, не раздумывая на этот раз ни минуты, бросился вперед, слегка повиливая хвостом от возбуждения, и вцепился в массивный рукав ватника. Но стоило фигуранту хлестнуть его прутиком по крупу, Ричард «слетел» и прижался к земле. Я слышала, как разочарованно охнул Федор Сергеевич, но тут Ричард прыгнул снова, стараясь перехватить другую руку фигуранта. Тот ловко увернулся, и тогда пес, молниеносно обежав его сбоку, прыгнул человеку на спину и повалил его.

– Ай молодец! Ай умница! – Я отозвала собаку и стала наглаживать. Ричард сопел, вилял хвостом и всем своим видом показывал, что новая игра ему понравилась.

– Ну чудеса! – сказал Федор Сергеевич. Он радовался не меньше Ричарда – был бы хвост, так и вилял бы. – Давай-ка еще разочек, чтоб уж закрепить.

И мы попробовали еще разочек, а потом еще и еще. Ричард развеселился, наскакивал на фигуранта все так же молча, виляя хвостом, уворачиваясь, когда тот пытался достать его обрезком шланга.

– Что скажешь? Как тебе собачка? – спросил у травилы Федор Сергеевич, когда мы закончили.

– Ну… Так себе собачка, – ответил тот, отдуваясь, – спортсмен. Злости в нем нет настоящей, Федор Сергеич, растравить бы надо… Но хитрый, скотина, и тяжелый. Прет как танк…

– Ладно, не ворчи… Лиха беда начало…

Так начался путь Ричарда-медалиста. Ричард неизменно собирал все положенные собаке награды – сперва на районных соревнованиях, потом на городских, но слова травилы оказались пророческими. Ричард получил кличку Пан Спортсмен – так называли его все городские судьи, и я не раз слышала упреки, что собаке, мол, не хватает злости, он играет, а не борется и в реальных условиях он себя не покажет.

Я сокрушенно кивала, тихо радовалась и поглаживала своего чемпиона между ушами. Мне не нужен был зверь, машина-убийца, мне нужен был разумный друг, а то, что пес понимает разницу между реальной ситуацией и игровой, говорило, на мой взгляд, только в его пользу.

Мы продолжали учиться – и на парковой площадке, и в питомник ездили.

Как телохранитель Ричард работал виртуозно, а по следу шел вяло, без куража, хотя обладал прекрасным нюхом, как и большинство немецких овчарок.

«У каждой собаки своя специальность, универсалов не так уж много», – сказал на это Федор Сергеевич, и мы ограничились ординарным «ищи» для сдачи нормативов.

С командами защиты и атаки дело обстояло совсем иначе – Ричард работал защиту на круг, все с тем же неизменным добродушием освоил неприличную команду «хобот» (хват в пах), различал команды «взять», «вали», «держи», «приведи» и «конвой». Кроме того, я учила его всякой ерунде – он умел ходить испанским шагом, словно лошадь, знал команду «танго», кувыркался, носил яйцо в пасти и мячик на носу.

«Зачем тебе это надо? – спрашивали меня на выставках. – Зачем ты мучаешь серьезную служебную собаку? Ведь это никогда не пригодится…»

Что я могла ответить? Что делаю это для собаки? Что Ричард – это четвероногий Михайло Ломоносов, переросток, жадно постигающий науку? Пусть собачью науку, но ведь дело не в том, пригодится она или нет, дело в жажде знаний, дело в том, что для немецкой овчарки самой мощной мотивацией к работе является сама работа, а злейший враг этих собак – скука и безделье. И кто бы стал меня слушать?

Поэтому я молча улыбалась, и мы с Ричардом шли за очередным аляповатым пластмассовым кубком, старательно покрашенным золотой краской.