Брусничное солнце - Лизавета Мягчило

Радостные возгласы понеслись к высокому потолку, когда разволновавшаяся Варвара, пряча румянец, одевала невысокие теплые перчатки, меняясь местами с вышедшим на примерку Яковом. Тот был хорош, во что не ряди, но остановился он на простой рубашке и штанах с широким ремнем из кожи, прихватив для волос фиолетовую ленту. Даже в самом простом костюме и неприметной шинели он казался красивым. А низкий хвост черных волос, перевязанных лентой в цвет ее платья, из язвительной болотной нечисти превратил его в настоящего джентльмена. Глинка едва заметно похлопала в ладоши, отвечая на его выжидающий взгляд и переплела пальцы в замок у губ, пряча улыбку.

Прихватив платье для Авдотьи и пару мужских костюмов размерами куда поменьше, чем подходят колдуну (Варвара догадывалась, что ходить в них ей и нечистой придется куда чаще, чем в платьях — болотный хозяин в уроках своих был жесток, кто знает, может мучения продолжатся и под кусающими первыми морозами) они вышли из салона. Мягко прикрылась за спиной дверь и почти хором зазвучали приглушенные ею возмущенные голоса. Барыня широко улыбнулась:

— Осуждают твое дурновкусие, доктор. Отказаться от последнего писка, рубашки с жабо у них действительно хороши…

— То-то они к месту будут, нечисть вовсю повеселю. У крестьян нательный крест — единственное украшение. Рюши и оборки им ни к чему, глупо думать о праздной жизни.

Его слова отрезвили, укололи. Там, в лавке, он обращался учтиво и подобающе молодому дворянину. Разве могла она забыть, что в нем это не настоящее? Да, манерам колдуна обучили в Московской академии, его язык был острым, а разум гибким, но он крестьянин. Не просто крестьянин — крепостной. Сбежавший крепостной ее семьи, в обучение которого почивший отец вложил немалое состояние. Равнодушный голос Якова сдернул ее с небес на землю так резво, что заломило кости. Варвара рассеянно кивнула, вглядываясь в профиль шагающего рядом колдуна.

— Ты прав, прошу меня простить.

Заметив, что Варвара поникла и задумалась, колдун шутливо толкнул ее плечом, не рассчитав силу. Возмущенно выдохнув, Глинка пошатнулась у ступеней узкого неказистого домика с увядшим померанцевым деревом, неожиданно переселившемся из теплого дома в совершенно непривычный холод улицы. Видно, решившаяся разукрасить домик необычным растением женщина переоценила свои силы или утратила интерес.

Крепкая рука тут же подхватила за талию, не позволяя улечься на ступеньках. Пропал холод в глазах Якова, теперь там плясали черти.

— Порой я забываю, насколько ты можешь быть хрупкой, как в тебе сразу столько всего вяжется, Брусничное солнце?

— Не приметила, чтоб ты когда-то об этом помнил. Гоняешь ты меня хлеще, чем муштруют солдат на Императорской службе. — В голос Варвары юрким ужом скользнула насмешка. И Яков гортанно рассмеялся, пуская по телу дрожь.

— Хрупкость убивает. Это там, за закрытыми залами с громкой музыкой и праздной жизнью дамы позволяют себе роскошь быть беззащитными. Они жмутся к отцовскому боку, а позднее к супружескому. Ты же выбрала иной путь, так быстрее отращивай когти. Но, сложно не заметить, твоя мягкость рядом со мною мне льстит, в первую нашу встречу ты была тверже камня, хорошо обточила зубы Брусилову.

И впервые при упоминании человека, сломавшего ее жизнь, Варвара не вздрогнула. Удивленно расширились зрачки, она выжидательно замерла. Где тот продирающий душу страх, как давно он исчез? При встрече с Димитрием она чувствовала себя загнанной в угол мышью, на которую наступает кот. Мысль о возращении к Брусилову вызывала отвращение, претила, но ужас… Тот самый, от которого она с криком вскакивала ночами, он растворился.

Будто читая ее мысли, Яков со смешком провел поглаживающим движением руки вдоль позвоночника и нехотя отстранился, пуская по телу горячую волну удовольствия — его пальцы сжали ее руку.

— Все живое меняется. Даже самому нежному цветку придется отрастить шипы, чтобы выжить на опасной и неплодородной почве. Это хорошо, славно, что ты больше не падаешь в обморок при упоминании своего мучителя.

— Я никогда и не падала!

Ехидно усмехнувшись, Яков закатил глаза и потянул ее за собой через узкий проулок к городской площади.

— Конечно, как скажете, как скажете…

И та громадная лавина насмешливого сомнения не ударила в грудь, не распалила обиду. Варвара засмеялась, крепче сжимая его руку, кутаясь в запах можжевельника и его тепло. Яков все тот же несносный Болотный хозяин, чего еще ждать?

Михайлов день закончился, но праздничное настроение еще оставляло отпечатки на горожанах — цветущие улыбчивые женщины, хохочущая ребятня, юрко ныряющая под сами ноги. И помятые, понуро бредущие мужчины с припухшими веками, избегающие громких голосов и резких движений.

Горбатовский уезд Нижегородской губернии выглядел побогаче — большая часть грунтовых улиц была покрыта камнем, между широкими деревянными домами с яркими наличниками удобно устраивались дремлющие аккуратные сады, по небольшим дворам скакала малышня, добродушно улыбались в бороду устроившиеся на порогах старики. Иногда встречались и дома из камня — холодные и неприглядные, они предназначались для работы.

Ближе к площади домики становились плотнее, едва ли через некоторые из них можно было протиснуться. Осенняя ярмарка набирала обороты, оживляла заполненную людьми улицу. Заметив интерес Варвары, Яков расслабленно выдохнул, привлекая ее внимание.

— Ждал, понравится ли? — В голосе Глинки искрилось веселье, пока взгляд метался от прилавка к прилавку, от резных зеркал к соседствующим рядом громким курам. От лотка с пряниками к пестрым платкам из козьего пуха.

— Подобный интерес аристократия подняла бы на смех, знаешь?

— Бесспорно. Но многие из них — яркозадые павлины…

Задумчиво прикусив губу, Варя рванула вперед, утягивая за собой хохочущего во весь голос Якова.

— Ну Варвара…

Когда солнце опустилось, разукрашивая небо в красный, многие лоточницы и купцы уже разбрелись, отправились отогреваться в теплых домах и считать выручку. А она все никак не могла остановиться — от лавки к лавке, смеясь, пропуская шелковые ленты через ледяные пальцы, прикладывая то одну, то другую к черной копне волос Якова. Он милостиво позволял ей забавляться, уголки губ подрагивали от сдерживаемой улыбки. А потом он грел ее озябшие ладони в своих, морща нос так, будто делает великое одолжение, удостаивая барыню такой чести. Тогда Варвара хохотала и пыталась погреть его, наслаждаясь шипящим ворчанием и тем, как в смущении проступает румянец на высоких скулах. Каждый раз он неловко выворачивался и перетягивал ее интерес на очередную лавку.

К сумеркам оба вусмерть озябли и проголодались, пыл Вари поутих.

— Погоди, я хочу показать тебе еще кое-что перед тем, как мы отправимся в дорогу. И нам нужно купить седельные сумки…

— Обратимся