Три грустных тигра - Гильермо Инфанте

— Прошу тебя, Куэ, не куэзорь меня. — Мой голос заливается притворным румянцем.

Женский интерес возрастает.

— Куэ, расскажи.

Возрастает.

— Расскажи расскажи.

— Ну ладно.

— Ну, пажалуста, Куэ.

— Мы (смешок), Искренне Наш и Эрибо… Бустрофедон (смешок) и Эрибо и я гуляли в парке…

— Куэ…

— Мы (смешок), Искренне Ваш и Эрибо…

— Раз уж решил рассказать, то хоть расскажи как следует.

— (Смех) Мы были Искренне и, ты прав, Эрибо не было.

— Сам знаешь, его и не могло быть.

— Да, его не было. Были Бустрофедон, Искренне Наш и… Был Бустрофедон?

— Не знаю. Ты же рассказываешь, а не я.

— Но про тебя же.

— И про тебя.

— Про меня постольку, поскольку про тебя, значит, все равно больше про тебя.

— Про нас обоих.

— Хорошо, про нас обоих. В общем, тема такая: (смешок) были вот он (хихиканье) и я и, кажется, еще Кодак…

— Кодака не было.

— Не было?

— Не было.

— Вот сам и рассказывай, если лучше меня все знаешь.

— Спасибо. У меня надувная память. Были (смех) вот он и Бустрофедон и я, мы вчетвером…

— Получается, втроем…

— Втроем?

— Ну да, втроем. Посчитай. Ты да Бустрофедон да я.

— Значит, только мы с тобой, потому что Бустрофедона не было.

— Разве не было?

— Что-то не припомню его, а у меня ведь выдающаяся память. Вот ты помнишь, был он?

— Не, я не знаю. Меня тогда не было.

— Точно. Так вот, мы (смех) были (смех), гуляли в парке (смех), с Кодаком… А я-то был?

— Ты же у нас Памятник, забыл? Мистер Мемори. Мимо Ри.

— Да, да, я был. Мы были. Нет, меня не было. Вроде должен быть. Нет? Если не было, то где я? На помощь! Кто-нибудь! Я потерялся нагишом в парке! Держи его!

Смех вдвоем. Как и все это время, смеялись мы одни. Они даже не поняли, что это бустрофедоновская версия симфонии «Сюрприз» Маэстрема, — сказка без начала. Тогда мы взялись выдумывать новые забавы. Кому? Кому плюй в глаза — все божья роса, нашим росинанткам.

— А хотите, я вам спою песню?

Эту корку Бустрофедон спер у одного reverendo insensato, а Арсенио Куэ довел до немыслимого совершенства и присвоил по праву. Доброму вору. Сейчас я буду его фронтмэн, его straight-man, его кум Марсело, и, поскольку то ли Магалена, то ли Беба, то ли обе шумно вздохнули, будто говоря, Вот скукота! я поспешил начать. Дамы и господа. Леди и джентльмены. Рад представить вам. We are glad to introduce (Куэ сделал неприличный жест пальцем: его фирменная мудра), to present[164], в первый и единственный раз, only and only, Великого! То the great! Арсенио Куэ! Арсени Ок Уэ! Фанфары. Аплодисменты. Фанфары два раза и тема. Всемирно известный исполнитель. Он пел в «Ла-Скала», и публика его ласкала. А также пел в холле «Карнеги-холла». Один раз его приглашали в Вирго и больше уже не приглашали никогда, одного раза хватило…

Наши пассажирки снова издали какой-то пережеванный звук. Отрыжка скуки и уныния. Утонули в божьей росе. Я подбавил в представление патриотизма, как тот тенор, что всякий раз, давая петуха, выкрикивал поверх: Да здравствует свободная Куба!

— Поддержите отечественного исполнителя.

Куэ принялся распеваться. Ми ми ми Мими. Я поднес ему ко рту солонку, как микрофон.

— Что ты нам споешь?

— Если позволите, Три Слова.

— Красивое название, — сказал я.

— Это не название, — сказал Куэ.

— Еще одна песня?

— Нет, та же самая.

— Как она называется?

— Ехал, ехал, на мертвого осла наехал, по нему проехался, а не дотронулся ногой Однако (такая у моей правой ноги фамилия).

— Длинноватое название для песни.

— Это не название для песни. И не длинноватое название. Это длиннющее название.

— Это не название для песни?

— Нет, это название заголовка.

— А какой заголовок?

— Не помню, но могу зато сказать, как ее зовут.

— Как ее зовут?

— Королева.

— Да, такая песня. Знаю. Отличная песня.

— Да нет, это не песня. Так зовут одну мою подругу.

— Подругу? Так это посвящение? Так вот оно что!

— Это подруга песни.

— Фанатка.

— Нет, не фанатка. Скорее, она склонна к скепсису, и если уж на то пошло, суть лишь в том, что она подруга песни.

— Что же это за песня?

— Сейчас спою.

— Что споешь?

— Три слова.

— Это и есть песня!

— Нет, это заголовок. Песня — это то, что под заголовком.

— А что под заголовком?

— Подзаголовок.

— А под ним?

— Подподзаголовок.

— Так что за песня, дьявол?

— Меня зовут Арсенио, сеньор.

— ЧТО ЗА ПЕСНЯ?

— Это еще один заголовок?

— Нет. Песня.

— Песня? Это же всего три слова.

— Вот именно, Три Слова.

— Ты же, черт тебя дери, не спел!

— А я и не обещал спеть такую песню. Черт тебя дери? Впервые слышу. Я сказал, что спою Три Слова, и спел три слова.

— В любом случае, прекрасное сочинение.

— Это не сочинение. Сочинение — это совсем другое дело.

Мы затормозили. Они не смеялись. Не шевелились. Уже даже не возмущались. Они умерли для бытия — да и для небытия тоже.

Игра закончилась, но лишь для нас двоих. Для них она и не начиналась; играли только мы с Арсенио Куэ. Нимфы вперились пустыми глазами во тьму внутри тьмы бара. Women![165], сказал Куэ. Если бы их не было, стоило бы выдумать Бога, чтобы Он создал их. А это уже мой голос, полустебовый, полусерьезный.

Думаю, тогда-то мы и начали задаваться вопросом (хвастать вопросом, говорил всегда Бустрофедон), а зачем их смешить. Кто мы? Клоуны, белый и рыжий, циничные могильщики? Или человеки, обычные люди, тертые калачи, народ? Разве трудно покорить их? Они только этого и ждут, сомневаться не приходится. Куэ, как более решительный или опытный, применил свой Шепот Номер Один к самому себе, а я сказал Магалене, почему бы нам не прогуляться.

— Де?

— На улице. Вдвоем. При луне.

Никакой луны, даже плохонького месяца не было, но любовь сплошь и рядом соткана из общих мест.

— А как же мая падруга.

— Рюмка? Так допей и все.

Свинья грязь найдет и в операционной.

— Я гаварю, вдруг мая падруга, ну, Беба, абидится. Панимаишь?

— Ты не обязана у нее отпрашиваться.

— Сичас-та нет. А патом?

— Что потом?

— Будит языком малоть што ни попадя.

— Ну и что?

— Как ну и што? Она ж миня садержит.

Так я и думал. Но не сказал, а сказал: «Надо же, как интересно», сделав интересное лицо, à la Тайрон Куэ.

— Я живу у них с мужем.

— Ты не обязана мне все объяснять.

— А я и ни абисняю, эта проста штоб ты знал, пачиму я нимагу.

— У тебя есть своя жизнь.

Трюизм против альтруизма.

— Не позволяй им жить за тебя.

Любовь против самолюбия.

— Не откладывай на завтра то, чем можешь насладиться сегодня.

Ах, «эпикурейский холод».

А ведь прав Куэ. Даже в битве полов честолюбие — единственный запрещенный прием. Она вроде бы задумалась над моей кубинской версией carpe diem или, по крайней мере, сделала умное лицо, чего уже и так достаточно, и этим лицом уставилась на Бебу Благодетельницу. Она пылилась под пудрой «Макс Фактор», забытая в темном углу. Мы победили. Старикашка Пиндар и я.

— Ну бох стабой, пашли.

Мы вышли. На свежем воздухе приятнее. Открытые кафе — великое изобретение. Над нами сверкала синим, красным и зеленым вывеска «Джонни’с Дрим», загоралась и гасла. Экзотические цвета. Neon-lit Age[166]. Я споткнулся в одно из темных мгновений, но страх оказаться в нелепом положении превратил намечающееся падение в танцевальное па куда быстрее, чем просто равновесие.

— Меня ослепило, — пояснил я. Я всегда все поясняю. Словами.

— Там очинь тимно.

— Вот чего я терпеть не могу в клубах.

Она удивилась. Из-за единственного множественного числа?

— Терпеть не можешь?

— Да. И танцы тоже. Что такое танец? Музыка. Мужчина и женщина. Крепко обнимаются. В темноте.

Она не ответила.

— Ты должна была сказать на это: ну и что в этом плохого? — пояснил я.

— А я ничо плахова нивижу. Хатя ты ни падумай, я танцы тож ни очинь та.

— Нет, ты скажи, повтори: ну и что в этом плохого?

— Ну и что в этом плохого?

— Музыка.

Тщетно. Даже не улыбнулась.

— Это старый прикол Эбботта и Костелло.

— Эта кто такие?

— Американский посол. Двойная фамилия. Как Ортега-и-Гассет.

— А-а.

Сволочь. Нельзя обижать маленьких.

— Да нет же. Шутка. Это комики, американские актеры.

— Ни знаю таких.

— Они были знаменитостями, когда я был совсем маленьким. Эбботт и Костелло против Духов. Эбботт и Костелло против Франкенштейна. Эбботт и Костелло против человека-волка. Очень смешные.