Из первых рук - Джойс Кэри

— Боже мой, Рози, зачем ты это сделала?

— Я не хотела ребенка, — сказала Рози, не переставая улыбаться. — Я умру?

— Нет, но ты чуть не умерла. В хорошенькую историю ты бы нас втравила!

— И пусть, — сказала Рози. — Так для всех было бы лучше.

— Не говори глупости, Рози. Ты же так не думаешь.

— Нет, думаю, — сказала Рози. — На что я гожусь? Никому не нужная обуза.

— Но Рози! Зачем ты это сделала? За репутацию ты свою боишься, что ли? Или, может, тебя беспокоит, что люди скажут? Ты носишь обручальное кольцо и имеешь полное право ходить с пузом. Можешь только гордиться собой. Да, черт возьми! Беременная женщина — это же великолепно!

— Только не я, — сказала Рози. — Нет, Галли. Моя репутация меня мало волнует, из-за этого не стоило бы хлопотать. А вот что будет с ребенком? Что за жизнь его ждет с такой мамочкой, как я, и таким папочкой, как ты!

— Черт возьми! Рози! Да при твоем характере ты будешь расчудесная мать. А что до меня, так я очень люблю детей. И я буду превосходным отцом, лучше, чем все эти буржоплюи. Я не стану под предлогом образования отдавать малыша учителишкам, лишь бы избавиться от него. Я буду учить его сам. К черту чтение, письмо и арифметику.

Потому что я тогда, как раз увлекался образованием. У меня была теория, что если не учить ребенка читать, он не сможет набраться всякой дряни из газет и книг, которой набивают детишкам мозга. Прежде всего, считал я, ребят надо учить петь, — ведь самой природой звуки даны им раньше, чем слова. Потом — рисовать, потом — плавать и боксировать. А когда они станут постарше и начнут понемногу ворочать мозгами — танцевать и складывать стихи. И еще я научил бы своего ребенка любить стихи Блейка и разъяснил бы ему, что они значат и что в них не так. И если бы родился мальчик, я дал бы ему в руки Шекспира и лоцию, чтобы он мог стать моряком и посмотреть на жизнь с разных сторон, а если девочка — Мильтона и поваренную книгу, чтобы она могла пойти в прислугу и посмотреть на жизнь с изнаночной стороны.

Но Рози боялась. Чего — не знаю. Не то ответственности, не то Божьей кары. Может, она считала, что не вправе иметь ребенка, а может, не хотела лишних хлопот.

— Не представляю, как я буду укладывать малыша спать или слушать, как он читает молитвы.

— К черту! Зачем малышу молиться? Научи его лучше песенкам. «Маленький барашек» и «Тигр, тигр».

—  Болтай больше. Я же не выдержу и рассмеюсь, а он сразу поймет, что я только прикидываюсь; малыши ужасно проницательный народ.

— Да брось ты, старая размазня, ты будешь в таком восторге от малыша, что с утра до вечера станешь за него Бога благодарить.

— Зато он не станет за меня Бога благодарить: я же три дня на неделе буду под градусом.

— Что? Сейчас же ты не пьешь, старая вафля. С чего ты станешь пить при ребенке?

— Ты же знаешь, что такое дети.

— Говорят тебе, ты будешь любить его. Таково уж человеческое естество, а в тебе его хоть отбавляй.

— Вот этого я и боюсь.

— Чего? Иметь ребенка?

— Ну ты ведь знаешь, как это бывает: сначала мамочка люлькается со своей деточкой, а потом, в одно прекрасное утро, деточка просыпается и говорит: «С чего это я буду хороводиться с этой краснорожей мымрой, она даже Мери Пикфорд испортила бы всю музыку».

— Послушай, ты, старая балаболка: кто тебе сказал, что у тебя будет девочка?

— Мальчик еще хуже. Потянется к бутылке.

Я облегченно вздохнул, когда от этой бесхребетной телки удрал к Саре. Пусть от мирной и беззаботной жизни я возвращался на поле боя. Пусть у Рози механизм работал у всех на виду, как колеса гринвичских часов, и лицо всегда показывало точное время, а у Сары оно служило маскировкой, скрывающей военный завод. Новые схватки со старой воительницей действовали освежающе. Я знал, на каком я свете, и мог уважать себя. И мог снова взяться за работу.

Но, разумеется, я так же не мог выбросить Рози из головы, как обезьяна-мать не может сбросить своего увесистого детеныша со спины. По ночам я просыпался в холодном поту и думал: «Что со мной? Уж не подсыпала ли мне Сара яду?» А потом мне вдруг мерещилось, что Рози перерезала себе горло или бросилась с пирса, и я не находил себе места, пока не посылал ей телеграмму. Как я честил эту дебелую тушу! Правда, за ее спиной. Упаси Бог обругать Рози в глаза. Она приняла бы это за тяжкую обиду и еще что-нибудь сделала с собой. Нельзя нанизать бланманже на стержень: только испортишь красивое блюдо. А когда малыш все-таки родился, она до смерти перепугалась. Она боялась качать его, боялась купать, боялась касаться его тельца. Мне пришлось купать его самому, пока мы не нашли толковую няньку. Если бы не Сара, я угробил бы свою жизнь на Рози и малыша. Но как раз тогда я безумно увлекся Сарой. Только бы писать ее и воевать с нею! Да, Сара спасла меня для Рози. Но что это была за жизнь! Каких только басен я не сочинял, чтобы замазать Саре глаза, а сам мчался в Брайтон, чтобы взглянуть, берет ли Том рожок, и представить Рози новые доводы, которые успокоили бы ее совесть и не дали бы броситься к Саре на грудь с признаниями. Не говорите мне, что у женщин нет совести. Это самое больное их место, не считая десятка других. А потом я летел обратно к Саре, обмирая от страха, как бы Рози не послала телеграмму или какой-нибудь добрый друг не черкнул письмецо и, обнародовав мою систему, не лишил бы меня моей Сары как раз тогда, когда я стал понимать, что она есть.

Когда Сара ушла от меня, я весил всего шесть стоунов. И одному Богу известно, что бы со мной сталось, если бы не добрая душа, по имени Маргарет, или попросту Мад. Леди по образованию и джентльмен от рождения. После того как ее вытурили из музыкальной школы, художественного училища и драматической студии, она, слава тебе Господи, пришла к мысли, что создана быть женою гения.

Мад стала гоняться за мной, и я дал себя поймать. У нее было достаточно денег, чтобы позволить себе утолять жажду славы. Она была отменной женой, пока у нее не кончились деньги и Хиксон не лишил меня субсидии. К тому же ее родственники грозились отправить меня на скамью подсудимых за двоеженство.

Мад даже сумела подладиться к Рози, взяв на себя малыша. И если меня тянуло к Рози, я спокойненько отправлялся в Брайтон, чтобы пропустить стаканчик с бывшей барменшей, посмеяться день-другой и освежиться в потоках ее болтовни, ароматной, как чисто вымытый бар, и питательной, как лучшее бренди. Потому что никто из тех, кого я знал, не умел отдавать себя так, как Рози. Она распахивала все окна и двери — смотри что вздумается, ходи где хочешь, как у себя дома. И какой дом — огромный вдовий музей.

Когда Рози попала под автобус, я пришел в такое отчаяние, что даже сам не ожидал. Я рыдал. Честное слово, я стоял с палитрой в одной руке и телеграммой в другой, задыхаясь от слез, и Мад говорила мне, растягивая слова, как это делают все женщины, лишенные такта:

— Но, миленький, она ж еще не умерла. Здесь сказано: получила серьезные повреждения.

— Она умрет, — сказал я. — Буу-буу! Я знаю, она умрет. Я чувствовал, что-то должно случиться. Слишком хорошо мне жилось. Рози не сумеет постоять за себя. Ее, беднягу, еще в молодости пришибло. Из-за прыщей.

— Прыщей?

— Да, из-за плохой кожи. У нее, бедняжки, лицо было в прыщах. Пришлось пойти за пожилого бармена, который измывался над ней пятнадцать лет. И как еще измывался! Нет, — сказал я, — у Рози никогда не было силы сопротивляться; она умчится в небытие, как скорый поезд, нигде не останавливаясь в пути.

И, конечно, я оказался прав. Рози умирала, смеясь над собой, чтобы не плакать. Она еще в молодости научилась не плакать, потому что при ее коже приходилось следить, чтобы пудра всегда было сухой.

Глава 39

Мы нашли у сторожки колонку, и я передал Саре вазу, попросив подержать ее, пока накачаю воды.

— Береги ноги, — сказал я. — Эти кладбищенские колонки и краны хуже западни. Сколько людей, приходивших поплакать на могиле, отправились через них на тот свет. Постоят здесь, промочат ноги, а потом стесняются переменить носки, и вот уже с них снимают мерку, чтобы уложить в ящик из полированного вяза с глазетом.

— Бедняжке Рози не досталось даже вяза. Нищенский гроб.

— Рози было все едино. Лишь бы не продувало. Она всю жизнь боялась сквозняков. Барменша с головы до пят.

— Ты знал ее лучше, чем я, хоть мы и дружили с ней столько лет. Она нравилась тебе больше, чем я.

— Не выдумывай, Сара. Ты была моей правой рукой.

— А Рози, как мне говорили, левой. Правда, я не верила тому, что говорили.

— Рози была очень достойной женщиной. Я всегда удивлялся, почему она не вышла вторично замуж.

— Я тоже, — сказала Сара. — Ей просто нужно было выйти вторично замуж. Впрочем, Бог его знает, не мне судить.

— Ты думаешь, у Рози были романы?

— Говорят, у нее был ребенок.

— Мало ли что говорят. — И я взял Сару под руку, и мы заковыляли обратно к могиле. — Мы уже слишком стары, Сэл, чтобы обращать внимание на то, что говорят.