Смерти вопреки. Реальная история человека и собаки на войне и в концлагере - Вайнтрауб Роберт

Врачи собирали отвратительные испражнения больных дизентерией в половинки кокосовых орехов, извлекали жидкость, скопившуюся в отеках больных бери-бери, протыкая отеки ногтями и собирая изливавшуюся субстанцию в емкости из-под горючего. Ампутации, разумеется, производили без анестезии. У корчившегося и страшно кричащего пациента стамесками отпиливали безнадежно инфицированные конечности.

Распространены были плацебо, ставшие последним средством, к которому врачи прибегали в надежде на то, что психика поможет исцелить то, что не могли исцелить врачи. Острее всего для борьбы с малярией требовался хинин, но его негде было доставать. Впрочем, в наличии имелся естественный источник хинина – хинное дерево, которое в изобилии росло на Суматре. Когда медицинские свойства хинина стали известны, голландцы и британцы контрабандой завезли семена этого южноамериканского вечнозеленого растения в Индонезию. Некоторые врачи в Пакан-Барое рекомендовали людям растирать кору хинного дерева в порошок и жевать при любой возможности. Гарри Бэджер, например, отказался следовать этой рекомендации, так как порошок «на вкус напоминал опилки, и его трудно было глотать». Но пленные, которые пошли на такое лечение, в общем, предотвращали у себя ужасную малярию или, по меньшей мере, смягчали ее приступы.

Но такая медицинская помощь все же была лучше той, которую оказывали ромуся, а их попросту никто не лечил. «В конце концов, они были добровольцами», – такой была извращенная логика японского офицера. Еще один врач, Адриан Дуинховер, рассказал Ховинге об одном ромуся, пожаловавшемся охраннику на боль в желудке. «Охранник ответил, что знает хорошее лекарство от таких болей. Охранники привязали ромуся за запястья и лодыжки к лестнице, вскрыли ему живот и вывалили наружу внутренности».

Помимо обычных заболеваний, Хартли страдал также чесоткой, мучительной сыпью на коже. Единственным имевшимся в наличии средством от этой напасти была серная мазь, придуманная лагерными врачами, которые смешивали небольшое количество серы с горючим. Люди мазались этой смесью с головы до пят и ужасно воняли. Курильщики (а Хартли курил) страдали сильнее других, так как любая искра означала смерть от взрыва.

Когда Хартли был болен, лежание в постели становилось для него пыткой. Его пожирали вши и клопы. После дня, проведенного в бездействии, спать он не мог. Койка травмировала его до синяков. Единственным чтением была Библия, но спустя какое-то время даже она не могла заинтересовать Хартли, несмотря на его религиозность. Пакан-Барое определенно был местом, которое любого заставило бы засомневаться в существовании бога.

Но вера в конце концов помогла Хартли пройти через худшие моменты болезни, хотя выздоровление оказалось немногим лучше. Хартли столкнется с людьми, которых он знал по Падангу и Глоегоеру, но не сможет узнать их, поскольку они будут крайне истощены. «Люди, некогда здоровые и полные надежд, теперь обросли бородами и ковыляли на палках. Они были так слабы, что не могли без посторонней помощи подняться даже на пологий склон, который вел к умывальнику». Один несчастный голландец был настолько тяжело болен дизентерией, что упал в выгребную яму и утонул в ее невообразимом содержимом. (Невероятно, но человеком, бросившимся в яму и попытавшимся спасти утопающего, был доблестный Сьовальд Канингэм-Браун)[5]. По мнению Хартли, пять месяцев, проведенных им во Втором лагере, были хуже остальных трех лет его плена, проведенных в других лагерях, вместе взятых.

Для Даффи жизнь во Втором лагере была все же полегче. Он, конечно, болел малярией (с февраля по апрель у него случилось четыре приступа), а потом, в июне, он снова страшно заболел, на этот раз «полным пакетом» заболеваний – лихорадкой и приступами жара и холода. Но вдали от строительства железной дороги и голландцев Даффи безоговорочно признали офицером, что переводило его в «избранное общество», в группу из двадцати-тридцати человек, целыми днями валивших деревья, которые шли как топливо на кухню и на локомотивы. Эта работа была не такой тяжелой, как работа в джунглях. И того лучше, офицеры работали под присмотром одного-единственного охранника, отвечавшего за выполнение дневного задания, а это означало, что устраивать встречи с местным населением для покупки у них продовольствия будет проще. «Бартер считался незаконным, – отмечал Кен Робсон, – но, разумеется, происходил постоянно. Корейские охранники проявляли строгость и не допускали контактов с местными жителями, но строившие железную дорогу японцы, по большей части, смотрели на такие контакты сквозь пальцы, придерживаясь, вероятно, мнения, что они сделают нас счастливее и позволят выжать из нас больше труда».

Для защиты плеч при переноске срубленных деревьев Даффи использовал джутовые мешки, которые давали достаточно прикрытия, чтобы контрабандой проносить в лагерь то, что ему удавалось добыть, – кокосовые орехи, перец, арахис, бобы, кокосовое масло, яйца, соленую и свежую рыбу, бананы, козлятину, мясо буйволов, табак. Все эти продукты выменивали на ткань – местные жители брали любую, даже страшно изношенную или изорванную. Так что в июне, когда в лагере от недоедания умерло 50 человек (и еще 11 человек умерло на строительстве), Даффи и его американские приятели Горски и Хикки питались сравнительно хорошо.

Но у принадлежности к «деревянной команде» офицеров были и оборотные стороны: эта команда должна была убирать трупы. Мертвецов обмывали, а затем заворачивали в циновки. Если у умершего было четверо друзей в лагере, они могли заказать богослужение. Если умерший не имел друзей, его тело отправляли в импровизированный морг, находившийся в стороне от лагеря. «Деревянная команда» возвращалась с валки деревьев к ланчу, сворачивала, чтобы собрать трупы и доставить их могильщикам, которые, по словам Даффи, «хоронили умерших безо всяких церемоний». С течением времени число мертвых, которых надо было переносить, возрастало. В марте 1945 года во Втором лагере умерло 49 человек. В апреле умерло еще 120 человек, в том числе 29 апреля, в день рождения императора Японии, умерло 10 человек.

Хартли сделался безразличен к смерти. «В конце концов угроза смерти перестала меня волновать». Многие из тысяч военнопленных, испытавших ужас строительства железной дороги, разделяли это отношение. Люди были сломлены не только физически. Их психика тоже была серьезно подорвана. «Апатия угрожала потерей воли к сопротивлению, что неизбежно заканчивалось смертью, – рассказывал Фрэнк. – Со временем этот процесс охватил сотни пленных».

У Фрэнка было секретное оружие борьбы с апатией – мешок костей с карими глазами и холодным носом. Годы спустя Том Скотт засвидетельствует нерушимую дружбу Фрэнка и Джуди. «Они никогда не расставались. Куда шел Фрэнк, туда шла и Джуди. Они жили друг для друга, и мне страшно подумать о том, что случилось бы, если б один из них серьезно заболел. Верно, в таком случае умерли бы оба… Без Фрэнка Джуди погибла бы в любом случае – от разбитого сердца».

Летом 1945 года, вероятно, в июле, Фрэнк серьезно заболел малярией. Этот приступ оказался намного более тяжелым, чем вялотекущее заболевание, которым он периодически страдал со времени прибытия в джунгли. Фрэнка впервые отпустили со стройки и отправили в постель. По счастью, его избавили от ужасов Дома смерти и отправили в намного меньший вспомогательный лагерь, находившийся вблизи от Пятого. Джуди удалось тайком пронести вместе с Фрэнком, и, поскольку они все еще находились вне огороженного пространства, собаку было легко прятать, по крайней мере, тогда, когда она не пробиралась в барак, где лежал Фрэнк, которого трепала лихорадка. Согласно одному рассказу, японский офицер увидел Джуди и приказал не только убить ее, но и накормить ее мясом пленных, поскольку «мясо было роскошью», Фрэнку следовало первым попробовать блюдо из собаки, даже если его пришлось бы кормить насильно. Но Джуди, чувство опасности которой всегда было включено на полную мощность, оставалась вне поля зрения охранников, и о приказе забыли[6].