Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг. - Элиас Лённрот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ИЗ ДНЕВНИКА
Петрозаводск, 22 марта 1841 г
Вчера я побывал на вечеринке у одного лекаря — более высокопоставленным я не посмел нанести даже визита, опасаясь, что либо они окажутся для меня слишком знатными, либо я для них буду слишком прост. Сначала меня угостили рюмкой водки (очищенной), потом кофе, чаем, затем предложили что-то вроде киселя, пряники, орехи разных сортов, в том числе кедровые. После ужина играли в карты и кости. Время от времени угощали вином, но когда я отказался пить, сказав, что оно слишком крепкое, для меня приготовили грог. Весь визит длился от шести до половины десятого.
Только что вернулся домой из казармы семинаристов. Живет их там человек тридцать в пяти-шести комнатах. Все они, по-видимому, сыновья священников и дьяконов из окрестностей Петрозаводска. Многие из них говорят на языке ливви. В семинарии они обучаются десять лет и кроме латыни, греческого и древнееврейского учат также немецкий и французский. Обучение ведется частично и на ливвиковском языке, но в основном по-русски. Семинаристы знают по крайней мере названия таких дисциплин, как логика и риторика, более знакомы им история и география. Мне довелось беседовать с дьяконами, окончившими курс семинарии, и, судя по их познаниям, это учебное заведение не заслуживает никаких похвал. Умение говорить на латыни считается признаком необычайных способностей. Семинарист имеет право отказаться от духовного сана. [...]
ИЗ ДНЕВНИКА
Петрозаводск, 24 марта 1841 г.
Вчера поручил дьякону Алексею Максимовичу Коткозерскому выслать письма, которые придут на мое имя в Кемь. Для этого понадобилась следующая бумага:
(Доверенность, написанная по-русски)
Письма надлежит направить в Архангельск.
Кстати, вчера ходил к городничему за паспортом, чтобы отправиться в предполагавшуюся поездку (см. запись от 19 марта). Паспорт выдали без всяких изменений, но мне пришлось подписаться под какой-то бумагой. Я точно не знаю ее содержания, но полагаю, что это было обязательство, в котором я обещался «добровольно, без надлежащих принудительных мер» безотлагательно выехать в Вескелюс или же вернуться в Финляндию. [...]
Кроме того, вчера же ходил осматривать достопримечательности города. Побывал на заводе, расположенном к югу от города, от которого его отделяет речка. Но я не увидел там ничего примечательного, кроме расплавленного железа, его отлива в специальные формы, и вернулся обратно. Завод этот, как второй город, такой же большой. [...]
ИЗ ДНЕВНИКА
Вескелюс, 27 марта 1841 г.
Итак, я нынче проехал обратно девять миль. Но и на этот раз таможенника нет дома и мне придется ждать его неизвестно сколько. В Вийтана крестьянин Густриев рассказал об учебных заведениях Петрозаводска. Как после гимназии, так и после семинарии, по его словам, можно поступить в Петербургский университет. Но науки, которым там обучают, настолько мудрены, что не у всякого выдерживает голова. Многие сходят с ума. Редко кто остается при полном рассудке.
Предрассудки и суеверия. Некий отец, работая в риге, ругнул своего сына: «Черт бы тебя побрал!» Нечистый тотчас же забрал парня, и никто его больше не видел. Долго и безуспешно проискав сына, отец через полгода от одного колдуна получил совет пойти за много миль в такое-то место и позвать мальчика по имени. Сказано — сделано. Добрался отец до того места. Его все время сопровождала нечистая сила. Если приходилось садиться за стол, не благословив еду, то злые духи съедали все со стола, взамен оставляя на столе какую-то пахучую смолу, которую люди принимали за обычную еду и с аппетитом съедали. Sic discitur![154]
ИЗ ДНЕВНИКА
Вескелюс, 30 марта 1841 г.
Почти пять суток я прождал таможенника, который вернулся домой прошлой ночью. Только что пришел от него со своим паспортом. Таможенник посчитал, что он не вправе вносить в него свою отметку. Он, дескать, разговаривал с губернатором о подписях на предъявляемых ему паспортах, и губернатор тоже считает, что их следует проверять либо на таможне в Раяйоки, либо в Петербурге, но не на здешней таможне. Что делать! Видимо, придется возвращаться обратно в Финляндию, иначе может получиться так, что если даже и удастся добраться до Кеми, меня могут выгнать оттуда или же увезти принудительно. Кроме того, любой писарь-самоучка может обвести меня вокруг пальца, потому что на обратной стороне паспорта ясно сказано, что тех, чей паспорт не проверен и не отмечен на границе, следует отправлять обратно на его собственные средства. [...]
Странно, что уже не первый раз какие-то мелочи вынуждали меня значительно отклоняться от намеченных планов. То ли по глупости губернатора, то ли таможенника — иначе не скажешь — я теперь не мог поехать в Лапландию и к самоедам. Но нет худа без добра, может, это и к лучшему. Прощай, Россия, на время, до свидания! Я возвращаюсь в Финляндию. В Сортавале решим окончательно, где провести весну. [...]
У жителей Олонецкого края не принято есть раньше двенадцати часов дня. Второй раз едят вечером, реже — днем. Готовят уху, рыбу. Муйкее риеппо (квашеная репа), кейтин риеппо (вареная репа), лохко (пареная репа), папой (печеная репа). В репный квас добавляют соль и едят его ложкой. Каждый день пекут свежий хлеб разных видов, а по воскресеньям — выпечка трех-четырех разновидностей. За этими хлопотами женщины проводят время с раннего утра до самого обеда, невольно злишься, особенно зимой, когда из-за этого вьюшки постоянно открыты.
В говоре разных погостов есть различия. В Салми, Суоярви и Суйстамо язык уже ближе к финскому. В Импилахти он еще чище, вернее, кажется, что там существует два языка: один, на котором люди, особенно православные, говорят между собой, и другой, на котором они разговаривают с господами и с финнами. Подобное двуязычие можно наблюдать отчасти и в других местах. Так, например, обстоит дело со шведским языком в волостях Похьянмаа и в провинции Таалай. Та же особенность отмечена и в эстонском языке, поэтому Розенплентер[155] в своих статьях сетует, что даже после многолетнего изучения он не понимает, о чем говорят между собой эстонцы. Финские песни из «Кантеле» до
