Встретимся в раю - Вячеслав Сухнев

Лимон вспомнил разговор с Зотовым, улыбнулся:

— Не знаю, Евгений Александрович, что и сказать… Должно быть, меня совсем тупым посчитали в автопарке. Я намедни электротиски сломал. Задумался, значит, как на информацию выйти, а моторчик не выключил… Или еще — напарнику на ногу уронил. Он за мной по всему гаражу с кровельными ножницами гонялся. Охромел, черт, а чуть не догнал.

— И все же какая-то заручка у тебя есть, — с сомнением сказал Кухарчук. — Рано или поздно докопаюсь.

— Нет заручки, — подосадовал Лимон. — Просто на полигоне, после заварушки, людей не хватает. Вот и набирают тех, кто стрелять умеет.

— Один ты, что ли, умеешь стрелять? — усмехнулся Кухарчук. — Но переводят именно тебя. Одного!

— Неспособный я к слесарному делу, — развел руками Лимон.

— Вероятно, ты прав, — презрительно сказал Кухарчук.

— Беда с вами, с бичами… Ни одного дела, сволочи, толком не знаете!

— Обижаешь! — сказал Лимон.

Он упал с табуретки, выхватил в падении из носка бельгийский браунинг и дважды выстрелил в дверь.

— Дырка в дырке! — похвастался Лимон. — Можешь не проверять, Евгений Александрович.

— В голове у тебя дырка! — разозлился Кухарчук. — Сейчас патруль прибежит… Есть на пистолет лицензия?

— Зачем? Я же вроде сотрудник органов. Вот и приобрел на Рижском рынке. Для самообороны. Может, это надо через бухгалтерию провести?

— Дай сюда, — приказал Кухарчук и положил браунинг в карман. — Сотрудник, распротак твою…

— Сто монет! — завопил Лимон. — Сто зеленых!

— Ничего, ты богатенький, — сказал Кухарчук. — Еще купишь. Но если узнаю, что купил… Голову оторву! Мне засвеченные кадры не нужны. Надоел ты мне, Георгий Федорович! Тебя, как касторку, надо принимать в небольших дозах. И на кой черт я с тобой связался… Ладно. Слушай приказ: от перевода на полигон откажись. Сошлись на что угодно — на грыжу, на ревнивую жену, на клаустрофобию.

— А это что? Вроде триппера?

— Не дури, ох, не дури, Георгий Федорович! Ведь знаешь, что это боязнь замкнутого пространства. Скажи, мол, леса боишься. Понял?

— Так точно! — вытянулся Лимон. — Боюсь леса. Пистолет мой, значит, накрылся? Только привык. Может, в целях самообороны…

— Кому надо на тебя нападать, — холодно сказал Кухарчук, поднимаясь. — Все, через неделю жду доклада. Если меня на месте не окажется, передай, что будет, дежурному.

— А что будет? — озабоченно спросил Лимон.

— Тьфу, пропасть… — пробормотал Кухарчук. — И почему я был так уверен в твоих способностях? Передай, как решился вопрос с переводом на полигон.

Лимон подождал, пока лестница под Кухарчуком перестанет скрипеть, нашел в ванной ржавую стамеску. Поддел порожек у входной двери, снял еще одну досочку, вытащил полиэтиленовый мешок с долларами. Из того же тайничка достал «вальтер», отобранный на даче в Бутове. Вытер смазку газетами, засунул пистолет в задний карман и усмехнулся — пусть теперь Кухарчук тешится браунингом. Деньги в рюкзак бросил и в прекрасном настроении покинул старую квартиру. С души камень свалился. Никаких подозрений у СГБ его сегодняшнее посещение Большого Головина вызвать не должно — Кухарчук сам приглашал для инструктажа.

Через день он узнал, что приказ о переводе на полигон подписан и уже в конце недели ему ехать с дежурной бригадой охранников куда-то за Тверь. Об этом и доложил Кухарчуку — сдержанно, без торжества в голосе, но с кучей ненужных подробностей: как он умолял оставить его на заводе, что ему сказали…

— Черт с тобой, — вздохнул Кухарчук. — Будем считать, что сексота из тебя не получилось. Но учти, наш договор остается в силе. Не рыпайся! Не пытайся надуть с… прогулками на природу. Понял?

— Понял. А дальше стучать надо?

— На кого? — рявкнул Кухарчук. — На медведей? В общем, служи, Георгий Федорович. Бог тебе судья. Смоешься — под землей найду! И опять закопаю.

— Да ладно тебе, Евгений Александрович! — сказал Лимон. — Просто за последнюю свинью меня держишь. Не такой уж я неблагодарный, понимаю, что твое молчание дорого стоит. И личное внимание к мелкой сошке — тоже. Рассчитаемся, будь спок! Привет ходокам в телогрейках. Пусть и дальше пасут мои хоромы — ненароком бомжи влезут.

— Веселись пока… — пробормотал Кухарчук, бросая трубку.

Лимон отсоединил от телефонной мембраны крохотный японский магнитофончик — чуть больше наперстка. В комиссионку на днях зашел, а там — такая прелесть. Двадцать зеленых — какие проблемы! Едва увидел магнитофончик, сразу о Кухарчуке вспомнил. На такую миниатюрную штучку хорошо записывать разговор даже из автомата, на виду у целой толпы. Зажал в кулаке вместе с трубкой — и все дела. Дома он прослушал разговор через наушник-горошину и остался весьма доволен качеством записи. Умеют же работать на Японских островах! Как раньше умели, так и не разучились.

— Ничего, — пробормотал Лимон. — Я еще разговорю тебя, господин начальник… Не быть тебе капитаном, не быть… И денежек моих не видать. Если сумеешь хотя бы облизаться, и то будешь ба-альшой молодец!

Вскоре он очутился в дикой заснеженной глуши, где и днем звенела тишина, если на полигоне не испытывали очередную партию игрушек. Скучновато показалось тут Лимону среди не очень разговорчивых крепких парней, которые оживлялись немного за выпивкой да на стрельбище. К тому же, пусть и не очень строгий, но порядок в службе соблюдался. Дежурный наряд регулярно объезжал свою территорию на пневмоходах, отсиживаясь во время короткого отдыха на пикетах, в металлических домиках-балках. Через сутки дежурили. Задача была одна — отлавливать посторонних. Зимой, правда, они на полигон редко забредали. Как-то задержали самоуверенного городского охотника, заблудившегося в трех соснах и потерявшего голос от крика. Летом, рассказывали ветераны, на болотах иногда попадались любители клюквы из окрестных деревень.

А во время испытаний охрана полигона рассредоточивалась цепью по периметру территории, хоронясь в крохотных бункерах-секретках от осколков.

После налета на полигон в балки завезли новое автоматическое оружие, в том числе и шкодовские пулеметы, очередями которых можно было резать железо.

Лимон быстро втянулся в когда-то привычную казарменную жизнь. Правда, был он в смене самым старшим, и накачанные мальчики с детской слепой жестокостью, даже не подозревая о том, изматывали Лимона в обходах. Пыхтел, обливаясь потом, но пощады не просил. И курить стал меньше. За две недели он нагулял кирпичный румянец во всю морду и зверский аппетит.

— Ой, мамочка… Жеребец какой-то! — стонала потом Зинаида.

Чертков между тем раскопал в кадрах, что у Лимона унтер-офицерское прошлое и солидный боевой опыт, а потому ходатайствовал о назначении его командиром отделения. Так что в следующую смену Лимон приехал на полигон с двумя ромбовидными звездочками в зеленых петлицах комбинезона. Это стремительное возвышение торжественно отметили самогоном на втором, отдаленном пикете, куда Чертков сроду не добредал.

— Можно и тут жить, — одобрительно сказал Лимон, вытирая рот после первой кружки.

— Можно, — поддержали сослуживцы. — Если ты, господин унтер, еще и заедаться не будешь.

— Не буду, — пообещал Лимон. — Что я, совсем плохой? У меня, ребята, один педагогический прием — дам по рогам, и не отсвечивай. Переморщился — зато никто об этом не узнает.

Такое признание встречено было с пониманием и уважением. Пили, закусывали, трепались. А после одного крутого анекдота, под общий хохот, кто-то спросил у свежеиспеченного унтера:

— А у тебя-то какое хобби, Георгий Федорович? Колись!

— Стучу, — ответил без улыбки Лимон. — Стукач я…

Все так и скисли от смеха.

Вышел ночью по нужде, посмотрел на скупые звезды и сказал со вздохом:

— Давно бы надо к такой службе прибиваться. И на людях, и никто не мешает.

Однажды Лимон заявился на смену с рюкзаком — как многие. Только у прочих в вещмешках были домашние разносолы да смена белья, а у Лимона под связкой носков и новыми шерстяными кальсонами денежки лежали. В ту же ночь закопал он их в герметическом оцинкованном ящике от игрушечных ракет в полотно брошенной узкоколейки. В заметном месте закопал, присмотренном — в створе тарелки связи и одинокой кривой березы. Часа два долбил слежавшийся, промерзший грунт, перемешанный со щебнем. Вернулся в вагончик, еле ноги волок.

— В Заовражье, что ли, бегал, Георгий Федорович? — зевая, спросил дневальный Дынкин, разглядывая грязные сапоги унтера.

— Туда, — пробормотал Лимон. — А как догадался?

— Больше некуда! — прыснул Дынкин. — Туда все бегают, к толстой Клавке.

Видать, он шепнул о ночной отлучке Лимона ребятам, и за новым унтером окончательно закрепилась репутация нормального, своего в доску мужика.