Машина Различий - Уильям Гибсон

Труд современных ученых разительно отличается от того, что знакомо Мэллори по собственному его прошлому. Британские ученые прилетели на материк из процветающей столицы Виктория, а затем покинули роскошную базу, расположенную в прибрежном поселке Ванкувер [122], и отправились на автомобилях в горы. Их руководитель – если стоит величать его таким титулом – юный выпускник Кембриджа по фамилии Моррис, запомнившийся Мэллори как курчавый странноватый парень, имевший пристрастие к бархатным пелеринам и загогулистым модернистским шляпам.

Изучались кембрийские отложения, темный сланец почти литографического качества. Судя по всему, они буквально кишат разнообразными органическими остатками, расплющенными до бумажной толщины представителями древней беспозвоночной фауны. Мэллори, специалист по позвоночным, начинает терять интерес; он считает, что повидал за свою жизнь больше трилобитов, чем следовало бы, и, вообще, ему всегда было трудно пробудить в себе энтузиазм по поводу чего-либо, меньшего двух дюймов в длину. Что еще хуже, совершенно ненаучный стиль отчета грешит разнузданным, радикальным энтузиазмом.

Он переходит к снимкам.

На первом – существо с пятью глазами. Вместо рта у него – длинное, обильно уснащенное когтями рыло.

Далее – безногая, студенистая, похожая на ската тварь с внушительными для своих размеров клыками; клыки эти окаймляют круглый, смыкающийся, как диафрагма, рот.

Тварь с четырнадцатью острыми шипами – это у нее такие конечности. Тварь без головы, глаз и желудка, обладающая, однако, семью крохотными ртами, каждый – на конце гибкого щупальца.

Они не имеют ничего общего ни с одним из известных существ из какого бы то ни было известного периода [123].

Мэллори поражен, к его голове приливает кровь. Водоворот возможных истолкований и выводов выстраивается в систему, восходит к странному, божественному сиянию, к восторженному прорыву в высшее понимание – все ярче, все яснее, все ближе...

Его голова ударяется о стол, тело заваливается вперед. Он падает с кресла и лежит на спине, не чувствуя своего тела. Он парит, объятый светом чуда, светом знания – знания, вечно двигающегося к дальним пределам реальности, знания, которое умирает, чтобы родиться.

ИТЕРАЦИЯ ПЯТАЯ

ВСЕВИДЯЩЕЕ ОКО

Полдень на Хорсферри-роуд, 12 ноября 1855 года. Изображение получено Э. Дж. С. Халлкупом из Отдела криминальной антропометрии.

Фотоаппарат “Эксцельсиор”, произведенный фирмой Толбота [124], зафиксировал одиннадцать человек, спускающихся по широким ступеням Центрального статистического бюро. Триангуляция показывает, что вооруженный телеобъективом Халлкуп находился на крыше одного из издательств, расположенных по Холиуэлл-стрит.

Впереди идет Лоренс Олифант. Его взгляд из-под черных полей цилиндра спокоен и ироничен.

Высокие матовые цилиндры создают мотив многократно повторяющихся вертикалей, обычный для фотоснимков того периода.

Как и все остальные, Олифант одет в темный сюртук и узкие брюки чуть более светлого оттенка. Его горло обмотано темным шелковым шарфом. Общее впечатление – личность солидная и достойная, хотя что-то в осанке мистера Олифанта наводит на мысль о небрежной походке спортсмена.

Остальные люди – адвокаты, сотрудники Бюро и высокопоставленный представитель заводов “Колгейт”.

На заднем плане над Хорсферри-роуд висят медные, в черной защитной обмазке телеграфные провода.

Увеличение показывает, что блеклые кляксы, усеивающие провода, – голуби.

Несмотря на то что день не по сезону ясен, Олифант, частый посетитель Бюро, раскрывает зонтик.

Цилиндр представителя “Колгейт” украшен продолговатой запятой белого голубиного помета.

Олифант сидел в маленькой приемной чуть поодаль от застекленной двери, ведущей в кабинет врача. Яркие цветные плакаты, густо развешанные по тускло-желтым стенам, со всеми подробностями показывали, что могут сделать болезни с человеком. Книжный шкаф ломился от затрепанных медицинских фолиантов. Резные деревянные скамьи попали сюда не иначе, как из какой-то разоренной церкви, посередине пола лежал линялый шерстяной половик.

Взгляд Олифанта рассеянно скользнул по красного дерева футляру для медицинских инструментов и огромному свертку корпии, также имевшим свое место в книжном шкафу.

Кто-то окликнул его по фамилии.

За стеклянной дверью кабинета мелькнуло лицо. Мертвенно бледное, выпирающий лоб облеплен прядями влажных темных волос.

– Коллинз, – пробормотал Олифант. – Капитан Свинг.

И другие лица, легион лиц – лица исчезнувших, чьи имена стерты и забыты.

– Мистер Олифант?

Доктор Макнил стоял на пороге распахнутой двери и смотрел прямо на него. Чуть смущенный Олифант встал и машинально оправил сюртук.

– Вы вполне здоровы, мистер Олифант? Секунду назад у вас было совершенно необычное выражение лица.

Макнил был сухощав, имел аккуратно подстриженную бородку, темно-каштановые волосы и светло-серые, почти бесцветные глаза.

– Спасибо, я здоров. А как вы себя чувствуете, доктор Макнил?

– Прекрасно, благодарю вас. После недавних событий начали появляться интересные симптомы, мистер Олифант. У меня сейчас лечится один джентльмен, который сидел наверху паробуса, шедшего по Риджент-стрит как раз тогда, когда прямо в бок этому экипажу врезался другой паровой экипаж, мчавшийся со скоростью около двадцати миль в час!

– Правда? Подумать только...

К ужасу Олифанта доктор с видимым удовлетворением потер белые, с длинными изящными пальцами руки.

– Никаких физическихповреждений он не получил. Никаких.Совершенно никаких. – Бесцветные глаза горели профессиональным энтузиазмом. – Но затем проявилась бессонница, начальные стадии меланхолии, незначительные провалы в памяти – полный набор симптомов, соотносимых, как правило, с латентной истерией. – По лицу врача скользнула торжествующая улыбка. – Мы наблюдали, мистер Олифант, развитие “железнодорожного хребта” в на редкость чистых клинических условиях!

Макнил провел Олифанта в дверь и далее в обшитый деревом кабинет, всю обстановку которого составляли зловещие электромагнетические устройства. Олифант повесил сюртук и жилет на красного дерева вешалку; оставшись в крахмальной манишке и подтяжках, он чувствовал себя до крайности нелепо.

– А как ваши... “приступы”, мистер Олифант?

– Благодарю, с последнего сеанса – ни одного. (А правда ли это? Трудно сказать...)

– Нарушений сна не наблюдается?

– Да, пожалуй, нет.

– Какие-нибудь необычные сны? Сны, от которых вы просыпаетесь?

– Нет, ничего такого.

В блеклых внимательных глазах мелькнуло что-то вроде недоверия.

– Очень хорошо.

Олифант привычно забрался на “манипуляционный стол” Макнила, представлявший собой нечто среднее между шезлонгом и дыбой палача. Все сегменты этой диковатой суставчатой конструкции были обтянуты жесткой холодной гобеленовой материей с гладко вытканным машинным орнаментом.

Олифант попытался устроиться поудобнее, однако врач делал это абсолютно невозможным, подкручивая то один, то другой из многочисленных латунных маховичков.

– Не ерзайте, – строго сказал он. Олифант закрыл глаза.

– Ну и пройдоха же этот Поклингтон.

– Прошу прощения? – Олифант раскрыл глаза. Макнил нависал над ним, нацеливая железную спираль, прикрепленную к шарнирной лапе штатива.

– Поклингтон. Он пытается приписать себе честь ликвидации лаймхаузской холеры.

– Первый раз слышу. Он врач?

– Если бы. Этот тип инженер.Он якобы покончил с холерой, сняв рукоятку с муниципальной водозаборной колонки! – Макнил зажимал гайкой с барашком многожильный медный провод.

– Что-то я не очень понимаю.

– Ничего удивительного, сэр! Этот человек – или дурак, или шарлатан. Он написал в “Таймc”, что холера происходит от грязной воды.

– Вы считаете это полной бессмыслицей?

– Это в корне противоречит просвещенной медицинской теории. – Макнил взялся за второй провод. – Дело в том, что этот Поклингтон в большом фаворе у лорда Бэббиджа. Он организовал вентиляцию пневматических поездов.

Уловив в голосе Макнила зависть, Олифант испытал легкое злорадное удовлетворение. Выступая на похоронах Байрона, Бэббидж сожалел о том, что даже и в наше время медицина все еще остается скорее искусством, чем наукой. Речь, конечно же, широко публиковалась.

– А теперь прошу закрыть глаза – на случай, если проскочит искра. – Врач натягивал огромные, плохо гнущиеся кожаные рукавицы.

Он присоединил провода к массивной гальванической батарее; комната наполнилась жутковатым запахом электричества.

– Попытайтесь, пожалуйста, расслабиться, мистер Олифант, чтобы облегчить обращение полярности!