Машина Различий - Уильям Гибсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По прибытии в Лондон Палтуса и его бойцов кое-кто из сотрудников Особого отдела предлагал насильственно их перевербовать, для чего существует уйма классических методов. Олифант поспешил подавить эти мысли в зародыше, доказывая, что американцы будут гораздо полезнее, если предоставить им свободу действий – под, подчеркнул он, неусыпным надзором как Особого отдела, так и его собственного Особого бюро Министерства иностранных дел. Так как Особое бюро почти не имело необходимого для таких игр персонала, Особый отдел прикомандировал к нему Беттереджа вкупе с группой неприметных, ежедневно сменявшихся лондонцев – опытных наблюдателей, каждого из которых Олифант утверждал лично. Беттередж докладывал непосредственно Олифанту, который оценивал сырой материал, а затем передавал его в Особый отдел. Олифант находил подобное положение дел вполне удовлетворительным; Особый отдел от комментариев пока воздерживался.
Мало-помалу действия пинкертонов выявили незначительные, но остававшиеся прежде незамеченными элементы нелегальной активности. Полученная в результате информация составляла довольно сумбурный набор фактов, но Олифанту это даже нравилось. Пинкертоны, как с удовольствием объяснял он Беттереджу, обеспечат их чем-то вроде геологических кернов. Так пусть они исследуют глубины, а Британия будет пожинать плоды.
Беттередж почти сразу же, и к немалой своей гордости, обнаружил, что некий мистер Фуллер, единственный и сильно перегруженный служащий техасской дипломатической миссии, состоит на жаловании у Пинкертона. В дополнение к этому Палтус проявил безудержное любопытство к делам генерала Сэма Хьюстона, причем зашел столь далеко, что лично участвовал во взломе загородного особняка изгнанного техасского президента. На протяжении нескольких месяцев пинкертоны следили за Майклом Рэдли, пресс-агентом Хьюстона, убийство которого в “Гранд-Отеле” послужило непосредственным толчком к сегодняшним изысканиям Олифанта.
– И вы видели на представлении коммунаров нашу миссис Бартлетт? Вы полностью в этом уверены?
– Без сомнения, сэр!
– Палтус с компанией ее видели? И она – их?
– Нет, сэр. Они смотрели коммунарский фарс, кричали и свистели. В антракте миссис Бартлетт проскользнула за кулисы. А потом она держалась в самых задних рядах. Хотя и аплодировала. – Беттередж нахмурился.
– Пинкертоны не пытались идти за миссис Бартлетт?
– Нет, сэр!
– А вы пошли.
– Да, сэр. Когда представление закончилось, я оставил Бутса и Бекки Дин караулить наших ребят и отправился выслеживать ее в одиночку.
– Вы поступили очень глупо. – Олифант говорил предельно мягко. – Лучше было поручить это Бутсу и Бекки. У них больше опыта, а к тому же команда гораздо эффективнее одиночного наблюдателя. Вы могли легко ее потерять.
Беттередж болезненно сморщился.
– Или она могла вас убить. Она же убийца. Поразительно умелая. Известна тем, что носит при себе купоросное масло.
– Сэр, я беру на себя всю...
– Нет, Беттередж, нет. Ни в коем случае. Она уже прикончила нашего техасского Голиафа. С заранее – и очень хорошо! – обдуманным намерением. Она помогала ему, обеспечивала его пищей и ободряла – так же, как и в ту кошмарную ночь, когда он залил кровью “Гранд-Отель”. Кто, кроме нее, мог принести ему консервированные бобы? Техасец полностью от нее зависел, ведь ему и носа было не высунуть с этого чердака. А обработать консервную банку – не так-то это и сложно.
– Но почему она пошла против него, сэр?
– Вопрос лояльности, Беттередж. Наш техасец был фанатичным националистом. Ради интересов своей страны патриоты способны вступить в сделку с самим дьяволом, но всему есть предел. Вероятнее всего, она потребовала какой-нибудь ужасной услуги, а он отказался. – Это Олифант знал из признаний Коллинза; безымянный техасец был весьма капризным союзником. – Парень подвел ее, нарушил ее планы, точно так же, как и покойный профессор Радвик. Вот он и разделил участь своей жертвы.
– Должно быть, она в отчаянном положении.
– Возможно... Но у нас нет причин полагать, что вы вспугнули ее своей слежкой. Беттередж сморгнул.
– Сэр, а когда вы послали меня поглядеть на коммунаров, вы уже подозревали, что она там будет?
– Нив коем случае. Сознаюсь, Беттередж, что это был просто каприз. Один мой знакомый, лорд Энгельс, в полном восторге от Маркса, основателя Коммуны...
– Энгельс, текстильный магнат?
– Да. Его интересы весьма эксцентричны.
– К этим коммунаркам, сэр?
– К теориям мистера Маркса в целом и к судьбе Манхэттенской коммуны в частности. Фактически щедрость Фридриха и сделала возможным настоящее турне.
– Самый богатый человек Манчестера финансирует такую чушь? – искренне расстроился Беттередж.
– Странно и неожиданно. И это при том, что сам Фридрих – сын богатого промышленника с Рейна... Во всяком случае, я с интересом ждал вашего отчета – сильно подозревая, что там объявится и наш мистер Палтус. Соединенные Штаты воспринимают красную революцию в Манхэттене более чем мрачно.
– Одна из этих женщин устроила перед спектаклем нечто вроде проповеди, чесала языком как заведенная. Что-то такое о “железных законах”...
– Как же, как же – “железные законы истории”. Сплошное доктринерство. Но не следует забывать, что Маркс многое позаимствовал у лорда Бэббиджа – столь многое, что его учение может со временем покорить Америку. – Тошнота Олифанта более или менее улеглась. – И вдумайтесь, Беттередж, в тот факт, что Коммуна организовалась не когда-нибудь, а на волне протестов против призыва в армию, охвативших весь город [128]. Маркс и его последователи захватили власть в момент хаоса, до некоторой степени схожего с приснопамятным бедствием, которое поразило тем летом Лондон. Здесь, конечно, мы отделались довольно легко, и это несмотря на потерю нашего Великого Оратора в самый разгар кризиса. Вот как важна надлежащая преемственность власти.
– Да, сэр, – кивнул Беттередж; патриотический оптимизм шефа мигом отвлек его от тревожных раздумий о прокоммунарских симпатиях лорда Энгельса.
Олифант подавил печальный вздох, ему очень хотелось бы, чтобы в этом оптимизме было побольше искренности.
По дороге домой Олифант задремал. Снилось ему, как это часто случалось, Всеведущее Око, для которого нет ни тайн, ни загадок.
Дома он с трудом сдержал досаду, обнаружив, что Блай приготовил ему ванну в складном резиновом корыте, купленном недавно по предписанию доктора Макнила. Олифант надел халат, сунул ноги в вышитые молескиновые шлепанцы, прошел в ванную и обреченно воззрился на черную отвратительную посудину, нагло соседствующую с безукоризненно чистой – и безукоризненно пустой – фарфоровой ванной. Изготовленное в Швейцарии корыто покоилось на складном деревянном каркасе все того же погребального цвета и соединялось с газовой колонкой посредством резиновой кишки с несколькими керамическими кранами; налитая Блаем вода туго натянула и вспучила дряблые стенки.
Сняв халат, он ступил из шлепанцев на холодный, выстланный восьмиугольными плитками пол, а затем в мягкую утробу швейцарской ванны. Эластичный материал, поддерживаемый по бокам рамой, угрожающе проминался под ногами. Олифант попробовал сесть и едва не перевернул всю хлипкую конструкцию; его зад утонул в страстных объятиях теплой скользкой резины.
Согласно предписанию Макнила, в корыте полагалось лежать четверть часа, откинув голову на небольшую надувную подушку из прорезиненного холста, дополнительно предоставляемую производителем. Макнил полагал, что чугунный остов фарфоровой ванны сбивает попытки позвоночника вернуться к правильной магнитной полярности. Олифант чуть сменил позу и сморщился, ощущая, как неприятно липнет к телу резина.
На боку корыта висела небольшая бамбуковая корзинка; Блай положил в нее губку, пемзу и французское мыло. Бамбук, надо думать, тоже не имеет никаких магнитных свойств.
Олифант глухо застонал и взялся за мыло.
Свалив с плеч бремя дневных забот, он, по обыкновенной своей привычке, начал вспоминать, – но не смутно и расплывчато, как принято это у большинства людей, а оживляя прошлое в мельчайших, абсолютно точных подробностях. Природа одарила Олифанта великолепной памятью, отцовское же увлечение месмеризмом и фокусами открыло ему дорогу к тайным приемам мнемоники. Приобретенная тренировками способность все запоминать и ничего не забывать оказалась весьма ценным подспорьем в работе, да и вообще в жизни; Олифант продолжал эти тренировки и сейчас, они стали для него чем-то вроде молитвы.
Чуть меньше года назад он вошел в тридцать седьмой номер “Гранд-Отеля”, чтобы осмотреть вещи Майкла Рэдли.
Ровно три места багажа: потертая шляпная коробка, ковровый саквояж с латунными уголками и новехонький “пароходный сундук”, специально приспособленный для морских путешествий – поставленный на пол и открытый, он сочетал в себе качества платяного шкафа и секретера. Хитроумная механика сундука подействовала на Олифанта угнетающе. Все эти петли и никелированные защелки, ролики и полозья, крючки и шарниры, все они говорили о страстном предвкушении поездки, которой не будет. Не менее тяжкое впечатление производили три гросса претенциозно напечатанных визитных карточек с манчестерским номером Рэдли, так и оставшиеся в типографской упаковке.