Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт

— Как ты можешь петь? — удивилась Морган, в очередной раз промокая губы салфеткой. — Ведь мы ужинаем с твоим боссом. Неужто ты совсем не боишься?

— Оторвись, коль маза есть, — мурлыкал Владимир, берясь за пластмассовые дверные ручки в виде гремучих змей, — на шоссе шестьдесят шесть.

Их взору открылся изумительный вид: дешевая мебель под красное дерево и всякие американские штучки, ибо в ресторане, как и в песне, проложили дорогу «от Чикаго до Эл-Эй… две тыщи миль… но не робей», прикрепив к каждому столику название какого-нибудь населенного пункта — Сент-Луис, Оклахома, Флэгстафф, «Вайнону не прозевай… Кингман, Барстоу, Сан-Бернардино…».

Сурок и его подружка окопались в Флэгстаффе.

— Володя, а у меня кактус есть! — закричал Сурок через весь огромный ресторан.

Столик «Флэгстафф» действительно украшал искусственный кактус пронзительного цвета, и выглядел он куда солиднее, чем нелепые шестифутовые Городские Ворота Сент-Луиса или заброшенная фактория из Джеронимо на соседних «аризонских» столиках.

— Говорят, за кактусом в очередь пишутся, — с достоинством сообщил Сурок по-английски, после того как все перезнакомились и заказали молочные коктейли с шоколадом.

В порядке европеизации Владимир заставил Сурка приобрести десять черных водолазок и десять пар слаксов у компании из штата Мэн, специализирующейся на этом виде продукции, и в тот вечер босс выглядел так, будто собрался на либеральную вечеринку, устраиваемую в Верхнем Вест-Сайде по случаю Дня благодарения. Что касается любви всей его жизни, Леночки, о ней можно было бы написать целый роман, потому здесь мы ограничимся лишь описанием ее прически.

В начале 90-х женщины на Западе предпочитали короткие стрижки — «паж» или «шапочка», но Лена продолжала сооружать прически в старом русском стиле. Отказываясь придерживаться чего-то одного — распустить волосы либо зачесать их наверх, — она сочетала оба подхода: пышная грива опускалась на ее плечи, а еще пятнадцать фунтов пронзительно-клубничных волос были перехвачены на макушке громадным белым бантом. За каскадами локонов виднелось mil'en'koe russkoe lichiko с высокими монгольскими скулами и остреньким носиком. Одета она была в точно такие же водолазку и слаксы, как у Сурка, отчего пара напоминала молодоженов, путешествующих во время медового месяца.

— Очень рад, — Сурок поцеловал Морган руку. — Сегодня мы с Леночкой практикуемся в английский, так что, пожалуйста, исправлять выражения Сурка. По-моему, по-английски меня зовут «граундхог», но словарь выдает еще и… «обормот»… нет, «мармот». В ваша страна водится такое маленькое животное? Владимир говорит, что теперь все должны говорить по-английски!

— Жаль, что подзабыла русский, я учила его в колледже. — Морган ободряюще улыбнулась Сурку, словно русский до сих пор оставался языком мирового значения и стоил того, чтобы его учить. — Я немного говорю по-столовански, но это не одно и то же.

Пары уселись друг против друга. Сурок широким жестом заказал еду на всех: бургеры с зеленью для дам и бургеры со страусятиной для мужчин.

— А еще три порции картошки фри с острым соусом, — потребовал он у официантки. — Люблю эту гадость. — Он широко улыбнулся сотрапезникам.

— Значит… — неуверенно произнес Владимир, не зная, как начать этот Ужин Отмщения.

— Да, — Сурок кивнул Владимиру, — значит.

— Значит… — улыбнулась Морган Лене и Сурку. Бедняжка, она уже хрустела пальцами под столом. — Как вы познакомились друг с другом?

Оригинальнее вопроса на двойном свидании и придумать было нельзя.

— М-м… — Сурок ностальгически заулыбался. — Длинна история, — ответил он на ломаном, но, как ни странно, симпатичном английском. — Я расскажу? Да? Хорошо? О'кей. Большая история. Как-то Сурок идет в Днепропетровск, на Восточную Украину, значит, и много людей делают ему плохо, тогда Сурок делает им очень плохо, и, э-э-э, время на часах тик-так, тик-так, и иголка на часах два круга делает, двое суток проходят, и Сурок жив, а враги его… э-э… умерли.

— Погодите, — встрепенулась Морган. — Неужто…

— В переносном смысле, — нехотя вмешался Владимир.

— Ну, — продолжил Сурок, — плохому делу конец, но Сурок все равно очень одинокий и очень грустный…

— Ой, Толечка, — вскрикнула Лена, поправляя одной рукой бант, а другой — соломинку в коктейле. — Понимаешь, Морган, у него русская душа. Знаешь, что такое русская душа?

— Владимир мне рассказывал, — ответила Морган. — Это…

— Это замечательно, — перебил Владимир. Жестом он попросил Сурка продолжать, отлично понимая, куда клонит его работодатель. Замечательнее не бывает.

— О'кей, Сурок один в Днепропетровск. Брат убивает себя прошлым годом, дядя Леша, дальняя родня, мрет от пьянки. Финиш! Семьи нет, друга нет, никого.

— Бедный мой Сурок, — пискнула по-русски Лена. — Как это по-английски?.. Бедный мой Граундхог…

— Я вас очень хорошо понимаю, — сказала Морган. — В чужом городе всегда очень трудно, даже в Америке. Однажды я поехала в Дайтон в составе баскетбольной команды…

— Ладно, — перебил Сурок — Сурок один в Днепропетровск, кровать холодная, и нет девушки лечь рядом, и вот он идет… Как у вас называется публичный дом? — перешел на русский Сурок — Дом для народа? Ну, ты понимаешь…

Лена окунула картофельную дольку в лужу острого соуса.

— Может, девочкин дом?

— Да, да, точно. И вот он сидит, мадам приходит, показывает ему такую и такую девушку, а Сурок, типа, тьфу! тьфу! Плюет на пол, потому что уродины. Одна там лицом черная, как цыганка, другая — нос большой, третья говорит по-пигмейски, не по-русски, значит… А Сурку надо, конечно, особую девушку.

— Он очень образованный. — Лена погладила Сурка по огромной лапище. — Толя, прочти для Морган знаменитую поэзию, такую длинную поэзию Александра Сергеевича Пушкина, называется, э-э… — Лена умоляюще воззрилась на Владимира.

— «Медный всадник»? — попробовал угадать Владимир.

— Да, правильно. «Медный всадник». Очень красивый стишок Все его знают. Он про знаменитую статую человека и лошади.

— Лена! Будь добра! Я рассказываю интересная история, — повысил голос Сурок. — И вот Сурок уходит из девочкиного дома, но потом слышит красивый звук из комнаты любви. «Ох! Ох! Ох!» Типа чудесный славянский ангел. «Ох! Ох! Ох!» Голос нежный юной девушки. «Ох! Ох! Ох!» Он просит мадам: «Кто охает?» Мадам отвечает, о, это наша Леночка так охает, но она охает за баксы, — опять по-русски вставил рассказчик, — ну, значит, за твердую валюту. Сурок типа: «У меня доллар, немецкая марка, финская марка, вам чего надо?» Тогда мадам говорит: «О'кей, сиди на диван, жди минут двадцать, будет тебе Лена». И вот Сурок сидит и сидит и слышит красивый «ох», так птица поет другой птице, и вдруг он начинает вставать… Нет, как это по-английски, Владимир? — Он прошептал слово по-русски.

— Ну-у… — Владимир глянул на Морган. Лицо у нее было пепельным, она нервно наматывала на палец соломинку, словно жгут накладывала. — Вероятно, его начинает разбирать, — перевел Владимир, смягчая смысл.

— Да! Сурка начинает разбирать прямо в фойе, и он кричать: «Лена! Лена! Леночка!» А в комнате любви она кричит «Ох! Ох! Ох!». Типа дуэт. Типа Большой театр. Блин! И он на ноги, разобранный, бежит в ближний ларек и покупает красивые цветы…

— Да! — встряла Лена. — Он покупает красные розы, прямо как в моей любимой песне Аллы Пугачевой «Миллион алых роз». И я понимаю: Бог с нами!

— А еще я покупаю дорогую шоколадную конфету в форме яйца!

— Да, — подтвердила Леночка. — Помню, из Австрии, каждое яйцо с картинкой Вольфганга Амадея Моцарта. Я одно время училась музыке в консерватории Киева.

Они переглянулись, улыбнулись и пробормотали несколько слов по-русски. Владимиру показалось, что он уловил нежное «ласточка ты моя». Сурок чмокнул Лену в щеку и повернулся к остальным, несколько смущенный.

— А-а-а, — протянул Сурок, утратив на секунду нить повествования. — Да. Прелестная история. И вот бегу я в девочкин дом, Лена уже кончает плохое дело, моется, но мне неважно, я дверь открывать, она стоит там с полотенцем, и я никогда не видел такого… О! Кожа бела! Волосы красны! Боже мой! Боже мой! Господи! Русская красота! Я падаю на ноги и даю ей цветы, яйцо Моцарта, и… и… — Он посмотрел на Лену, потом на Владимира и снова на возлюбленную. Приложил руку к сердцу. — И… — прошептал Сурок.

— И через четыре месяца мы здесь с вами за столом, — подытожила практичная Лена. — А теперь скажи, — обратилась она к впавшей в ступор Морган, — как вы с Владимиром познакомились?

— На поэтическом вечере, — промямлила Морган, оглядываясь, видимо в надежде отыскать в зале законопослушного соплеменника, который разделил бы ее чувства. Как же. Каждый второй посетитель был разнузданным столованским бизнесменом в двубортном сиреневом пиджаке, с приятной двадцатилетней спутницей под боком. — Владимир — очень хороший поэт, — добавила Морган.