Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт

— Вообще-то моя девушка очень интересуется моими русскими друзьями, — сказал Владимир.

— Тогда договорились! — Сурок радостно хлопнул его по плечу. — Мы выпьем за ее американскую красоту!

Он развернулся и движением ноги, обутой в пронзительно-зеленые шлепанцы с мордой Годзиллы, распахнул стеклянную дверь.

— Ты знаком с Леной? — спросил он; теперь спина девицы была видна целиком. — Хочешь, она тебе каши сварит?

Вернувшись к себе, Владимир в сердитом недоумении мерил шагами гостиную. Глобализмы? Американизмы? Что он несет? Неужто Сурок и впрямь думает, что Владимир станет обучать Гусева тонкостям корпоративного маркетинга и установки связей с общественностью? Чистое сумасшествие!

В подобных обстоятельствах только один человек в Праве мог ему помочь. Франтишек Веселый аппаратчик, с которым Владимир свел знакомство на мальчишнике.

— Алло, — снял трубку Франтишек — Владимир! Я как раз собирался тебе звонить. Нужно сбыть три сотни ветровок «Перри Эллис». Отделка черная с оранжевым. Практически новые. Мой кузен Станко вляпался в идиотскую сделку с каким-то турком… Есть идеи?

— Э… нет, — ответил Владимир. — У меня у самого возникли проблемы. — Громким, испуганным голосом он объяснил суть своих затруднений.

— Понятно, — сказал Франтишек. — Позволь дать тебе совет. Учти, я имел дело с Москвой всю свою сознательную жизнь, и потому хорошо знаю, что из себя представляют Гусев и его ребята.

— Говори.

— Русские такого типа понимают только одну вещь: жестокость. Доброта воспринимается как слабость, доброта наказуема. Это тебе не питерские ученые и не гуманные представители четвертого сословия. Эти люди пол-Европы поставили на колени. Они — убийцы и воры. А теперь скажи, насколько ты способен быть жестоким?

— Злости у меня накопилось немало, — признался Владимир, — но не очень получается ее выплескивать. Впрочем, сегодня я наехал на Сурка, моего босса…

— Отлично, ты хорошо начал, — ободрил его Франтишек — Эх, Владимир, мы с тобой не так уж сильно отличаемся друг от друга. Оба — люди со вкусом в безвкусном мире. Знаешь, на сколько компромиссов мне пришлось пойти за всю жизнь? И что мне приходилось делать?..

— Знаю, — ответил Владимир аппаратчику. — Я не сужу тебя.

— Взаимно. Итак запомни: жестокость, злоба, мстительность, унижение. Четыре основополагающих начала советского общества. Овладей ими, и с тобой все будет в порядке. Покажи этим людям, как глубоко ты их презираешь, и они возведут тебе памятники и мавзолеи.

— Спасибо, Франтишек, — поблагодарил Владимир. — Спасибо за науку. Начну гонять моих русских, не жалея сил.

— Всегда пожалуйста, Владимир, а все-таки… скажи, ради Христа… что мне делать с этими проклятыми ветровками?

Американские уроки начались на следующий день. Казино переоборудовали в университетскую аудиторию с рядами складных пластмассовых стульев. Когда помещение заполнилось, у Владимира глаза полезли на лоб: людей Сурка набралось на целый парламент не самой маленькой республики.

Половины из них Владимир прежде не встречал. Помимо ядра организации, состоявшего из солдат и уголовников, на занятие явились: водители армады БМВ; стриптизерши, обеспечивавшие рабочей силой элитные городские клубы; проститутки, трудившиеся в казино, а при нехватке кадров выходившие в ночную смену на площадь Станислав; повара общей столовки, ворочавшие международной контрабандой икры на стороне; молодые люди, сбывавшие фанатам холодной войны огромные меховые шапки с эмблемами советских ВМС на мосту Эммануила; мелкие воришки, чьей добычей были пожилые немцы, отставшие от своей тургруппы, — и это только те, кого Владимир смог идентифицировать, сообразуясь с их возрастом, полом, манерами и походкой. Большинство же паствы осталось для него неразличимой массой восточноевропейской шушеры в дешевых костюмах, нейлоновых куртках, со стрижками под Элвиса и зубами, почерневшими от «Спарты» без фильтра, три пачки в день, — рецепт, выписанный жизнью.

К черту Гусева. К черту Сурка. С этого момента все они во власти Владимира.

Он взял их наскоком. Выскочил из-за кулис и пнул дубовый подиум, украденный из «Шератона», на нем все еще красовалась эмблема знаменитого отеля.

— Черт бы все побрал! — заорал он по-русски. — Посмотрите на себя!

Скепсису и веселью, царившим в помещении, тут же пришел конец. Стихли смешки и шумное высасывание воображаемой последней капли из банки с диетической колой. Даже старая Маруся очнулась от опиумной дремы. Гусев, сидевший в одиночестве на последнем ряду, сверлил Владимира яростным взглядом, ощупывая кобуру. Но его войска переместили вперед, поближе к Сурку. «Ну, — подумал Владимир, снисходительно улыбаясь Гусеву, — теперь посмотрим, кто отхлещет Сурка в бане…»

— Молодцы мы с вами, дорогие соотечественники! — кричал Владимир. Его трясло от адреналина, уровень которого неуклонно рос с тех пор, как первый луч солнца проник сквозь шторы и бесповоротно разбудил Владимира в полвосьмого утра. — Опозорились перед всей Европой, простые ребята, что с нас взять… Семьдесят лет старательно лизали жопу, оказалось, что не ту! (В тишине откуда-то сбоку раздался смешок, но соседи-коллеги тут же погасили эту вспышку веселья.) Я спрашиваю вас, как мы дошли до жизни такой? Мы дали миру Пушкина и Лермонтова, Чайковского и Чехова. Тысячи дремучих юнцов на Западе приобщились с нашей подачи к системе Станиславского, и, если начистоту, даже проклятый Московский цирк не столь уж плох… Тогда в чем же дело? Мы одеваемся настолько чудовищно, что даже деревенский олух из Небраски имеет право над нами смеяться, тратим деньги на красивые машины только затем, чтобы изуродовать их внутри, полагаясь на свой дурной вкус, наши девушки в енотовых шубах фланируют по площади Станислава, отдавая все, что имеют — свою юность, — тем самым немцам, от чьих рук гибли наши отцы и деды, защищая Родину…

В этом месте ряды слушателей охватил предсказуемый патриотический подъем: недовольное медвежье урчанье, смачные плевки на бетонный пол, нестройное бормотание: «Стыдобища».

Владимир воспользовался подсказкой.

— Стыдно! — закричал он.

В его голове все еще звенели поучения Франтишека относительно четырех основ советского общества. Жестокость. Злоба. Мстительность. Унижение. Ради пущего эффекта Владимир вынул из нагрудного кармана пачку бумажных носовых платков — больше в его кармане ничего не нашлось — и швырнул ее на пол. Затем плюнул на нее и пинком отправил на другой конец сцены.

— Стыдно! Что же мы делаем, друзья? Пока столованцы, те самые столованцы, которых мы задавили в шестьдесят девятом году, строят элитные поселки и нормальные современные заводы, мы стрижем болгарам яйца, будто редиску от ботвы отщипываем! (Смех.) Позвольте спросить, чем болгары заслужили такое к себе отношение? Они такие же славяне, как мы…

(«Славяне, как мы: история Владимира Гиршкина». К счастью, публика была слишком возбуждена, чтобы поставить Владимиру на вид недостаток славянства.)

— Что ж, вам придется учиться, и усердно учиться, западным навыкам. Помните, как Петр Первый брил бороды и срамил бояр? — Тут он посмотрел — совсем мельком — на Гусева и его приближенных, те едва успели отреагировать на этот взгляд. — Рекомендую вам повторить школьные уроки истории, в них вся правда сказана. Тот, кто не с нами, тот против нас! А теперь, мои бедные, простые друзья, вот с чего мы начнем…

И он им выдал.

Тот день ознаменовался переходом ноября в декабрь — деревья, до последнего цепляющиеся за желтизну, свинцовое небо с небесно-голубыми проблесками там, где хлесткие ветры разогнали смог. Русские расселись вокруг пустыря (того самого, где Владимир с Костей занимались физической культурой). В черно-оранжевых ветровках «Перри Эллис», которые Владимир обязал отныне носить всех своих подчиненных, они напоминали стаю темных бабочек На заднем плане бригада немецких механиков в спецовках потрошила армаду из двадцати БМВ и десятка джипов.

Сиденья с обивкой «под зебру», шерстяные подставки для стаканов, убийственные фиолетовые с искрой подголовники — все перебрасывалось по цепочке поверх вертлявых русых голов прямиком в центр круга. Там уже лежали в куче персональные жертвоприношения богу китча: нейлоновые спортивные костюмы, сборники Рода Стюарта, рваные румынские кроссовки, — все то, что выдавало в многочисленных сподвижниках Сурка восточных, советских людей, проигравших холодную войну, подлежало сжиганию на костре.

Когда представители низшей иерархической ступеньки облили бензином похоронный курган из розовощеких матрешек и гигантских лакированных половников, кое-кто из пожилых женщин — в частности, опиумная Маруся и ее клика — пустил слезу и тихо, горестно запричитал. Утирая глаза и поправляя платки на головах, женщины то и дело сжимали друг друга в скорбных объятиях.