Аркашины враки - Анна Львовна Бердичевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В восемь вечера она замёрзла, встала и принялась мерить гулкий проулок шагами, то мелкими, в ступню, то длинными-предлинными. «Пройду туда и обратно девять раз и отправлюсь искать дом Этери на Серебряной улице» – так она загадала. На седьмом разе вдали раздались торопливые шаги и голоса. «Чкара, чкара! Скорей, скорей!» – услышала она хриплый, задыхающийся голос. И пошла навстречу. Вначале из-за поворота выскочил худенький молодой очкарик, весь взмокший, и, не заметив, пропустив Августу, помчался к Сиони. Сразу следом на неё налетел и остановился, держась за сердце, немолодой, лысеющий, полный человек с лицом глубоко несчастным. И лишь затем Августа увидела Профессора. Он едва держался на ногах и просто упал к ней в объятья. Какой же он был худой! Он повис на Августе, отдышался, отстранился и торжествующе хрипло выкрикнул своим спутникам:
– Я говорил, она ждёт! – потом повернулся к ней, взял в ладони ее лицо, заглянув в глаза, и это было счастьем. Но недолгим. Он поволок её с несусветной скоростью туда, откуда только что со своими спутниками прибежал.
– Мы ждали вас у Кашвети, – оправдывался, догоняя, толстый спутник Профессора.
А от Сиони радостным галопом налетел молодой очкарик с букетом измочаленных красных гвоздик. И все они продолжали почти бежать, как будто их еще кто-то где-то ждал. Оказалось – нигде и никто. Именно она, Августа, была конечным пунктом их гонки. Конечно, Профессор после её звонка снова уснул, и ему приснилось, что у них свидание на Руставели, у Кашвети – церкви, расписанной Ладо Гудиашвили. Вот он и пришёл к Кашвети. Они со спутниками часа два выпивали в кафе напротив, смотрели из окна на вход в церковь – пока Профессор вдруг не вспомнил, где эта русская его ждёт.
Профессор говорил на ходу, не отпуская её руки, пока она не прервала его:
– Ты хоть помнишь, как меня зовут?.. Профессор…
– Вы знаете, он уже академик, действительный член академии! – это очкарик втиснулся с пояснениями, но Профессор покосился на него, и тот умолк.
– Где Буца? Где Вахушти? Где Пико, Отар, Чубчик? Где Саша и Сосо?.. Как ты? – спросила она.
Профессор остановился.
– Умер. Болен. В Петербурге, в Париже, в Германии. Умер и умер… Ну а я…
И он развел руками.
Тут уже Августа повисла на Профессоре, обняв за шею, а он стоял, как тощее и прочное дерево, как кипарис какой-нибудь.
Никогда в жизни прежде они не обнимались. И вообще, кто они были друг другу, вся эта странная компания? Почему этот немыслимый круг знакомых расступился когда-то, как и сам город, впустил её и помнит до сих пор? Какой невероятный роман случился у неё сразу с дюжиной немолодых мужчин. Без которых она и сейчас не то чтобы не может жить, но не хочет…
Августа отстранилась и пошла вперед, а Профессор и его спутники о чем-то начали препираться по-грузински и все повторяли «ара, ара!» – нет, нет!.. Августа думала: «Вот я не понимаю, а понимаю лучше, чем если б они ругались по-русски. Они другие, из другого, не кислого теста. Как горячие шотапури из круглой каменной печки. Но нет хлеба вкуснее для нас, для чужих, для русских…»
Она почувствовала, что хочет есть. Сейчас бы ломоть горячего хлеба только что из торни!
«Да отчего же чужих? Как могло случиться всё, что случилось? Ведь была же настоящая связь между Россией и Грузией, пылкий роман, явный и тайный, со страстным переглядыванием через Кавказский хребет… Роман сделали законным браком, вот что… В этом вся беда. Супружескую жизнь невозможно стало терпеть… Ну, а развод… это всегда, что ни говори, дело кровавое»… Профессор догнал ее, они снова пошли рядом, спутники приотстали из деликатности. И она услышала от Профессора, как и что с друзьями. Постепенно. Не про всех сразу.
– Буца… Буца в одну из военных зим просто заснул и не проснулся в своём доме в Авлабаре. Дом не отапливался. Он умер через год после Сержика, а как и когда умер Сержик – весь мир знал, Сержик же знаменит… Ты помнишь, когда умер Сержик? Вот и сосчитай, когда не стало Буцы… Сам я забыл, у меня всегда с числами было не очень… Буца был последним, к кому Сержик зашёл сам, один и на своих ногах. Как всегда, без звонка, просто шёл по Авлабару по своим предсмертным армянским делам и зашёл к Буце. У Сержика всю жизнь телефона не было. Он всегда занимался только своими делами. Хочешь его видеть – приходи, не застанешь – не судьба. И сам так же: приходил, когда хотел, или не приходил… Помнишь, два оловянных хевсурских светильника болтались на кованых гвоздях в кабинете у Буцы? Ему их когда-то подарил Сержик, а потом десятилетия выпрашивал обратно. Зачем? Кто же знает. В последний свой приход Сержик опять подошёл к светильникам. И сказал, что догадался, как они должны висеть, их нужно скрестить друг с другом. Скрестил, посмотрел и добавил с глубоким удовлетворением: «Вот теперь правильно, теперь всё…»
– Буцу похоронили, где он хотел?
– Да, конечно. Ты видела его место?
– Видела, – ответила Августа.
Своё место
Буца не был домоседом. Однажды он усадил Августу в «Ниву» и повез на кладбище показать своё место в пантеоне. Они выехали за город, оказались в каменистом и жарком котловане, и машина со скрежетом стала карабкаться вверх. Небо всё росло и росло, именно в небо они и въезжали. Но не доехали чуть-чуть. Дорога выровнялась, они остановились. Здесь, на просторной площадке, точнее – на плоскогорье, особенно палило солнце, но и свежий ветер дул. С этого плоскогорья начинались настоящие горы, дыбились, чем дальше, тем выше, снежные хребты и вершины. А внизу, там, откуда они приехали, словно в бабушкиных ладонях, в мягких морщинистых холмах текла зеленая речка, и начинался, разливаясь к горизонту, огромный, тонущий в знойной дымке город. Плоскогорье не было таким уж плоским, оно распадалось на мощные каменные уступы, и на центральном, самом высоком, громоздились устрашающие, как расшатанные зубы великана, ворота и здания из бетона. Какой-то Стоунхендж, если б его вздумал построить тот великий французский архитектор, прародитель советские хрущёб… С фамилией, похожей на пирожное… Корбюзье!.. Августа его не любила, а вот Буца считал гением… Окружающего пейзажа бетонный пантеон не портил. Как-то эти дзоты взгляда не раздражали. Вписались… Буца взглянул на Августу пристально и буркнул:
– Ладно, можете не хвалить. Я сам всё знаю.
Он повёл её мимо просторных мраморных могильных плит и гранитных крестов к краю уступа. Здесь посыпанная мелкой мраморной крошкой тропа нырнула
