Том 2. Карусель. Дым без огня. Неживой зверь - Надежда Тэффи

Надежда Александровна Тэффи (Лохвицкая)

Собрание сочинений в пяти томах

Том 2. Карусель. Дым без огня. Неживой зверь

Карусель

Маляр

(Загадка бытия)

Тебе, пришедшему ко мне на рассвете дня,

Тебе, озарившему мое тусклое время,

Тебе, рыжему маляру с коричневой бородавкой,

Посвящаю я, благодарная, эти строки.

Он пришел действительно рано, часов в девять утра.

Вид у него был деловой, озабоченный. Говорил он веско, слегка прищуривал глаза и проникал взглядом до самого дна души собеседника. Губы его большого редкозубого рта слегка кривились презрительной улыбкой существа высшего.

– Аксинья говорила – нужно вам двери покрасить. Эти, что ли? – спросил он меня.

– Да, голубчик. Вот здесь, в передней, шесть дверей. Нужно их выкрасить красной краской в цвет обоев. Понимаете? Он презрительно усмехнулся.

– Я вас очень понимаю.

И, прищурив глаз, посмотрел на дно моей души.

Я слегка смутилась. Никто не любит, когда его очень понимают.

– Так вот, не можете ли вы сейчас приняться за дело?

– Сейчас?

Он усмехнулся и отвернул лицо, чтобы не обидеть меня явной насмешкой.

– Нет, барыня. Сейчас нельзя.

– Отчего же?

Ему, видимо, неприятно было объяснять тонкости своего ремесла перед существом, вряд ли способным понять его. И, вздохнув, он сказал:

– Теперича десятый час. А в двенадцать я пойду обедать. А там, то да се, смотришь, и шесть часов, а в шесть я должен шабашить. Приду завтра, в семь, тогда и управлюсь.

– А вы хорошо краску подберете?

– Да уж будьте спокойны. Потрафим.

На другое утро, проснувшись, услышала я тихое пение:

Последний нонешний дене-очек!

Оделась, вышла в переднюю.

Маляр мазал дверь бледно-розовой краской.

– Это что же, голубчик, верно, грунт?

Он презрительно усмехнулся.

– Нет, это не грунт, а окраска. Это уж так и останется.

– Да зачем же? Ведь я просила красную, под цвет обоев.

– Вот эту самую краску вы и хотели.

Я на минутку закрыла глаза и обдумала свое положение. Оно было довольно скверное.

Неужели я вчера сошла с ума и заказала розовые двери?

– Голубчик, – робко сказала я. – Насколько мне помнится, я просила красные, а не розовые.

– Энто и есть красные, только от белил оне кажутся светлее. А без белил, так оне совсем красные были бы.

– Так зачем же вы белила кладете?

Он смерил меня с ног до головы и обратно. Усмехнулся и сказал:

– Нам без белил нельзя.

– Отчего?

– Да оттого, что мы без белил не можем.

– Да что же: краска не пристанет или что?

– Да нет! Какое там не пристанет. Где же это слыхано, чтобы масляная краска да не пристала. Очень даже вполне пристанет.

– Так красьте без белил.

– Нет, этого мы не можем!

– Да что вы, присягу, что ли, принимали без белил не красить?

Он горько задумался, тряхнул головой и сказал:

– Ну, хорошо. Я покрашу без белил. А как вам не пондравится, тогда что?

– Не бойтесь, понравится.

Он тоскливо поднял брови и вдруг, взглянув мне прямо на дно души, сказал едко:

– Сурику вам хочется, вот чего!

– Что? Чего? – испугалась я.

– Сурику! Я еще вчерась понял. Только сурику вы никак не можете.

– Почему? Что? Почему же я не могу сурику?

– Не можете вы. Тут бакан нужен.

– Так берите бакан.

– А мне за бакан от хозяина буча будет. Бакан восемь гривен фунт.

– Вот вам восемь гривен, только купите краску в цвет.

Он вздохнул, взял деньги и ушел.

Вернулся он только в половине шестого, чтобы сообщить мне, что теперь он «должен шабашить», и ушел.

«Последний нонешний дене-очек» разбудил меня утром.

Маляр мазал дверь тусклой светло-коричневой краской и посмотрел на меня с упреком.

– Это что же… грунт? – с робкой надеждой спросила я.

– Нет-с, барыня, это уж не грунт. Это та самая краска, которую вы хотели!

– Так отчего же она такая белая?

– Белая-то? А белая она известно отчего – от белил.

– Да зачем же вы опять белил намешали?

Красили бы без белил.

– Без бели-ил? – печально удивился он. – Нет, барыня, без белил мы не можем.

– Да почему же?

– А как вам не пондравится, тогда что?

– Послушайте, – сказала я, стараясь быть спокойной. – Ведь я вас что просила? Я просила выкрасить двери красной краской. А вы что делаете? Вы красите их светло-коричневой. Поняли?

– Как не понять. Очень даже понимаю. Слава Богу, не первый год малярией занимаюсь! Краска эта самая настоящая, которую вы хотели. Только как вам нужно шесть дверей, так я на шесть дверей белил и намешал.

– Голубчик! Да ведь она коричневая. А мне нужно красную, вот такую, как обои. Поняли?

– Я все понял. Я давно понял. Сурику вам хочется, вот что!

– Ну, так и давайте сурику.

Он потупился и замолчал.

– В чем же дело? Я не понимаю. Если он дорого стоит, я приплачу.

– Нет, какое там дорого. Гривенник фунт. Уж коли это вам дорого, так уж я и не знаю.

Он выразил всем лицом, не исключая и бородавки, презрение к моей жадности. Но я не дала ему долго торжествовать

– Вот вам деньги. Купите сурику.

Он вздохнул, взял деньги.

– Только сурик надо будет завтра начинать. Потому теперь скоро обед, а там, то да се, и шесть часов. А в шесть часов я должон шабашить.

– Ну, Бог с вами. Приходите завтра.

Последний нонешний дене-очек…

Он мазал дверь тускло-желтой мазью и торжествовал.

– Я же говорил, что не пондравится.

– Отчего же она такая светлая? – спросила я, и смутная догадка сжала мое сердце.

– Светлая?

Он удивлялся моей бестолковости.

– Светлая? Да от белил же!

Я села прямо на ведро с краской и долго молчала. Молчал и он.

Какой-то мыслитель сказал, что есть особая красота в молчании очень близких людей.

«Он» очнулся первый.

– Можно кобальту к ей подбавить.

– Кобальту? – чуть слышно переспросила я и сама не узнала своего голоса.

– Ну, да. Кобальту. Синего.

– Синего? Зачем же синего?

– А грязнее будет.

Я встала и молча вышла. А он пошел шабашить.

На следующее утро я встала рано, раньше, чем он пришел. Пошла в переднюю и стала ждать.

Было около шести утра. Меня слегка знобило, щеки горели и руки тряслись. Кажется, охотники на тетеревином току испытывают нечто подобное.

Наконец он пришел.

Он шел, деловито сдвинув рыжие брови. Он нес большое ведро белил.

– Стой! – крикнула я. – Это что?

– А белила.

– Ставьте тут за дверь. Давайте краску сюда. Это сурик?

– Сурик.

– Это бакан?

– Бакан.

– Мешайте вместе.

Он взглянул на меня, как смотрят на забравшего власть идиота: «куражься, мол, до поры, до времени». Нехотя поболтал кистью.

– Видите этот цвет? – спросила я.

– Вижу. Ну?

– Ну, вот этим цветом вы мне и выкрасите все шесть дверей.

– Ладно, – усмехнулся он. – А как вам не пондравится, тогда что с вами заведем? А?

– Красьте двери этим цветом, слышите? – твердо сказала я и вся задрожала. – Это я вам заказываю. Поняли?

– Ладно, – презрительно скривился он и вдруг деловито направился к ведру с белилами.

– Куда-а! – закричала я не своим голосом. Он даже руками развел от удивления.

– Да за белилами же!

С тех пор прошла неделя. Двери выкрасил другой маляр, выкрасил в настоящий цвет, но это не радует меня.

Я отравлена.

Я целые дни сижу одна и мысленно беседую с ним, с рыжим, бородавчатым.

– Голубчик, – говорю я, – почему же вы не можете без белил?

Он молчит, и жуткая мистическая тайна окутывает это молчание.

Ему, – о, слабое утешение! – ему, неизъяснимому, озарившему странной загадкой мое тусклое время, непонятно зачем пришедшему, неведомо куда ушедшему, рыжему маляру с коричневой бородавкой, посвящаю я эти строки.

И как перед тайной, равной тайне смерти, склоняюсь и благоговейно шепчу:

– Я ни-че-го не по-ни-маю!

Культуртрегеры

Адвокат Недынин в продолжение пятнадцати лет заучивал свои речи перед зеркалом.

– Господа присяжные! Господа судьи! – надрывался он, разъяряясь на собственное отражение, пучившее на него из зеркала круглые глаза. – Господа судьи! Перед вами жертва ростовщицы, так сказать, паука в юбке!

Голос адвоката Недынина, гулкий и раскатистый, заставлял стоном стонать весь дом.

Жена, обвязав голову платком, запиралась в спальне и молча ждала мигрени.

В кухне кухарка говорила горничной, тяжело вздыхая: