Аркашины враки - Анна Львовна Бердичевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сверхпроводимость
Было почти темно, светились только фонарики на столах, именно светились – не освещали. Внутри каждого горел фитиль, заправленный в аккуратно сплющенный патрон крупнокалиберной винтовки, языки пламени просвечивали сквозь бумажные колпачки – сиреневые, красные, зеленые, желтые. В тёмных глазах мужчины отражались разноцветные огоньки с соседних столов, и женщина могла угадать, куда он смотрит. На этом столе колпачок был голубой.
Завсегдатай
Они не виделись лет сто. Или двести? Они и раньше иногда не виделись подолгу, но за эту разлуку успела развалиться их общая империя и началось новое тысячелетие. За Кавказским хребтом, в глухой провинции у моря, от прежней жизни только рестораны и остались. Их даже стало больше.
Его во все времена знали официанты, и он знал многих поимённо. Он был строг и расточителен в выборе блюд и напитков. В выборе гостей точен. И в этом заведении, подумала женщина, его знают давно: официант немолод и обслуживает только один столик. Это знак уважения. Хрупкий и изящный, ни разу не поднявший глаз и не сказавший ни слова официант действительно знал сегодняшнего посетителя четверть века, а может, и больше. Еще мальчишкой, помогавшим на кухне матери-судомойке, он сквозь занавешенную бисером дверь не раз видел седого человека и знал, что его зовут Профессор. Мальчик запомнил его коротко остриженную, запрокинутую голову, длинную спину, прямые плечи.
Профессор всегда сидел, чуть отодвинувшись от стола, закинув ногу на ногу. Стол ему как будто был не нужен и даже мешал, потому что он, во-первых, был длинноног, а во-вторых, почти не ел. Но пил. Из маленькой серебряной или стеклянной рюмки или стопки. Исключительно водку. Не пьянея. Мальчик не мог не запомнить эти тёмные, словно тушью обведенные, спокойные и внимательные глаза, замечавшие всё на свете – от пятна на крахмальной скатерти до застенчивого кухонного паренька, подглядывающего за посетителями. Скатерть меняли, а мальчику под конец кутежа выдавали персональный рубль на чай.
Седым Профессор был со школы, за это его еще на приёмном экзамене в университет назвали Профессором. И попали в точку. Он занялся физикой сверхпроводимости на третьем курсе, сразу после университета защитил кандидатскую, а через три года – докторскую. Официанты ничего не знали об этом, но и для них он был Профессором. И все последующие годы они не замечали в нём перемен. И сегодняшний тоже – за четверть века сам-то бывший кухонный мальчик, мечтавший стать космонавтом, изменился куда серьёзней. Профессор каким был, таким и остался. Но женщина видела перемену: он стал разговорчив. Возможно, потому, что в прежние времена за его столом сидело, как правило, немало гостей и среди них попадались говоруны. А сейчас за столом их было двое: он да она. Вокруг в полумраке, в свете фонариков золотились и розовели профили, взлетали руки, сияли глаза… На этом фоне Профессор обстоятельно и на примерах, словно лекцию читал, объяснял своей спутнице, как соблазнить женщину. Или хотя бы снять. Но лучше – покорить. Он уверял, что это – дело техники. Этому можно научить. И учил.
– Одна из аксиом: как можно реже смотри в глаза.
Он совершенно спокойно наклонялся над своей спутницей, брал ее, как ребёнка, за подбородок, и показывал, куда именно следует смотреть мужчине, чтобы вызвать в женщине смущение и душевный трепет.
– Смотреть надо вот сюда… – он почти прикасался к уголку её рта. – Но лучше всего, правильней и неотвратимей, если смотришь как бы в глаза, но не в левый и не в правый глаз, а вот сюда… – Он прикоснулся к переносице и скользнул пальцем чуть выше, сантиметра на два. – Смотреть следует не пристально, а спокойно, твердо и вместе с тем глубоко. Вот так. Здесь у женщин третий глаз расположен…
– А у мужчин он где расположен?
– У нас его нет.
Странно, этот урок она принимала близко к сердцу. Может, из-за воспоминания, такого давнего, что голова кружилась. Её учили однажды почти таким же образом. И главное – прикасаясь. Не учили – учил. Кто?.. Он тоже говорил слово «техника». Техника чего?.. Она не могла вспомнить. Это было что-то важное для учителя и совершенно не нужное ей. Как умение снимать женщин.
– …Покорить незнакомку не так сложно, и особенно легко, если ты уже пребываешь в компании с красивой женщиной… – Сказав это, он добавил, не поворачивая головы: – Как я сейчас, – затем посмотрел спокойно и глубоко в её третий глаз.
Он просто думал вслух. И всё же он говорил именно с нею.
– Красивые женщины (все!) умны, хотя каждая по-своему. Характер и тонкость чувств – вот женский ум. Настоящая красота – и глупость? Несовместимо. А красота и хамство?.. Невозможно!..
Время от времени Профессор выпивал рюмку. Затем, продолжая говорить, вынимал из кармана шуршащий синий пакет с табаком, начинал искать специальные бумажки, чтобы свернуть сигарету. Находил. Его пальцы слегка дрожали. Он задумывался, пытаясь поймать и папиросную бумажку, и ускользающую тему, чтобы продолжить лекцию.
Пушкин
– …значит, глупость, как и хамство (то есть воинственную глупость), исключаем навсегда. Но сказано: «поэзия должна быть глуповата»… Глуповатость – вот что прелестно. Глуповатость – совсем не глупость! Ты Пушкина любишь? – похоже, он не ждал ответа. – Я, оказывается, люблю. Догадался недавно. Понимаешь, всё был Пушкин да Пушкин. Написавший «бежали робкие грузины». Никакой политкорректности. Или это Лермонтов? Пушкин… русский гений. Помесь Тигра с Обезьяной, что вместе означало Француз. А сейчас… мы в Грузии скучаем по русской речи. И оказалось, что с Пушкиным можно просто поговорить по-русски. Сказки почитать… У меня отыскалась книга – «Словарь Пушкина», и в нём есть слово – «красоточка». Использовал два раза! Как же он всё в этом понимал… Все вы, мои красоточки, дурёхи во все времена. Умны, иногда хитры, но так наивны! Вы ждёте любви. И шлюхи тоже…
Игра
Табачные старания завершились победой. Бумажка с табаком неожиданно, вдруг, свернулась в сигарету, Профессор склонился над протянутой официантом зажигалкой и закурил, рассыпая кудрявые табачные крошки.
– Я тебя не обидел?.. Я не тебя имею в виду. Она не обижалась, ни капли. Он не считал её шлюхой, и она это знала.
Профессор затягивался так, что огонёк полз по сигарете быстро, как по бикфордову шнуру, за одну затяжку добрая половина самокрутки превращалась в пепел. Он выпускал дым, явно наслаждаясь. Пушистая голубоватая верёвка закручивалась вокруг его спутницы, затем распухала, слабела и уползала под тёмный
