Ее крестовый поход - Аннетт Мотли

— Ну так вот, — продолжал еле слышный голос, — вы знаете, когда я обвенчалась, Ричард… он лишь однажды навестил меня… в моей спальне — это была наша брачная ночь. Потом он был занят сражениями, осадой, и у нас ничего не было. Но когда мы переехали сюда во дворец, — ее лицо прояснилось, — с этих пор король действительно стал моим мужем. Он не посещает меня каждую ночь, но это не важно. Дело в том, что, когда он приходит… он использует меня неестественно. — Ее голос понизился до шепота, а глаза наполнились слезами.

Несколько раздосадованная Алис никак не могла взять в толк, о чем идет речь.

— Но что именно, дорогая сестра, кажется тебе неестественным? — сочувственно поинтересовалась Джоанна.

Румянец залил щеки Беренгарии.

— Он берет меня… как животное, — с трудом смогла выдавить она.

Однако Джоанна не была уверена в знании своей невесткой анатомии, как людей, так и животных.

— А как именно это происходит? — мягко, но настоятельно спросила она.

Королева явно не хотела отвечать, но все же решилась.

— Он использует не мою женскую часть, — пробормотала она, — но ту, что церковь считает греховной.

Джоанна невольно представила себе, как ее брат, огромный, голый и волосатый, берет это нежное, хрупкое создание, словно распаленный жеребец. Она вздохнула. Брак со стариком оставляет место лишь для фантазий. Все же любопытство пересилило деликатность.

— Не больно ли тебе? — спросила она.

Беренгария прикусила губу.

— Теперь уже не очень, — призналась она, — хотя в первый раз я думала, что умру. Я знаю, что не должна потворствовать этим порочным затеям, — отчаянно воскликнула она, — но ведь он мой муж, мой король, и он требует от меня именно этого. Я люблю его. Как же мне ему отказать?

— Ты могла бы сказать ему, что, обходясь с тобой подобным образом, он останется без наследника трона, — твердо заявила Джоанна. — И еще могла бы объявить раз и навсегда о собственных пристрастиях.

Ричард всегда был самовлюбленной свиньей. Мать избаловала его. Если хочешь что-то от него получить, ты должна наперед подумать о том, как добиться этого самостоятельно… ибо он не думает ни о ком, кроме Ричарда.

Иден вмешалась:

— Это совсем не то, Джоанна, разве не понятно? Ей прежде всего хочется узнать, извращение ли это или нормальная мужская потребность?

Беренгария кивнула. Джоанна грубо расхохоталась:

— Смотря что считать нормальным! То, что установлено церковью? Однако был на Сицилии мужской монастырь, стоявший бок о бок с женской обителью… ну да ладно! Я могу рассказать историю — другую, о нормальных мужских потребностях. Вильям, мой муж, был импотентом, но похотливости он не утратил. На некоторые вещи, которые он не мог проделывать со мной сам, он обожал смотреть. Если бы он мог, он заставил бы меня сойтись с кобелем. — Она вдруг оборвала себя и заговорила с необычайной мягкостью: — Ричард такой же, как и все другие мужчины, любовь моя. Согреши с ним… а потом покайся. Это все, что ты можешь как женщина и как его жена.

Королева молча кивнула, видимо, успокоившись.

— Иден, ты ничего не сказала мне.

— Я не могу ничего сказать, не имея опыта такого рода, — ответила Иден. — Возможно, леди Джоанна права… но сама я сделала бы все, но не позволила мужчине пользоваться мной против моей воли. Пусть даже это и не пошло бы мне на пользу, — с горечью добавила она, вспомнив о Хьюго де Малфорсе. Разговор этот вызвал в ее душе волну сочувствия Беренгарии и отвращение к королю, но в глубине сознания промелькнули полузабытые воспоминания… однажды, давным давно, в первые дни замужества, Стефан со смехом попытался овладеть ею подобным способом. Тогда ничего не вышло — она была слишком юна и не подготовлена, все обратилось в шутку… но теперь она не желала говорить об этом. Что же, однако, посоветовать подруге?..

— Без сомнения, это беспокоит тебя, потому что ты любишь его. Попробуй сказать ему, что ты хочешь ребенка. Он послушает тебя, если любит.

Беренгария была признательна Иден. Теперь она сожалела, что рассказала все Джоанне. Ее хладнокровная золовка была такой опытной и искушенной, может быть, даже слишком, а Иден, несмотря на внешнюю практичность, оставалась такой же чистой и невинной, как в то время, когда она выходила за своего Стефана.

Но наступил день, когда всем им пришлось утратить невинность уже другого рода. С тех пор как завершилась осада, Ричард был неутомим. Неутомимы были его командиры и его солдаты. Время шло, и надо было спешить. Даже Тристан де Жарнак успел закончить восстановление города — для тридцати тысяч человек и большая работа оказалась бы не очень долгой.

Ричард размышлял о своем положении. Покорение Сицилии и Кипра, спасение Акры, призыв к освобождению Иерусалима — что же дальше? Кто и что он теперь, золотой воитель, Львиное Сердце?

Он должен был находиться сейчас в зените своего могущества и славы, славы воина и вождя. Но вместо этого он ощущал, что все может каким-то предательским образом исчезнуть и он останется с сознанием того, что он всего лишь Ричард Плантагенет. Такая мысль его пугала.

Единственным лекарством от подобного недуга было действие. Он должен уйти из Акры. Оставить этот сомнительный город с его зловонной дымкой и шепотом интриг. Он должен собрать армии в один разящий меч и взять Иерусалим. Так было предначертано, и Бог показал, что только ему это по плечу.

Собрав командиров на совет, он сообщил им, что отправил Саладину послание, в котором обвинил того в проволочках, влекущих за собой расторжение договора и уничтожение трех тысяч пленников. Для этого дела Ричард выбрал человека, единственного из всех не опустившего во время совета глаз, в которых светилось презрение, — Тристана де Жарнака.

Де Жарнак подумал сначала о неподчинении. Без сомнения, плененные сарацины были язычниками, осужденными на вечное проклятие. Сам святой Бернард, когда возглавлял первый Крестовый поход, говорил, что Христос восславляется каждый раз, когда умирает неверный. Однако Тристан не мог получить удовольствия, послав до срока в ад почти три тысячи душ, даже для вящей славы Господней. Бойня уместна в сражении, и он нередко наслаждался, убивая на поле брани. Но эта бойня будет бессмысленной и позорной. Никакое оправдание не сможет изменить ее сути. К несчастью, не один король был готов представить множество оправданий. Сейчас их называли «доводами» и находили в большом количестве. Лишь Тристан и еще несколько других, в большинстве его люди, придерживались иного мнения.

В конце концов он выполнил приказ. Сидя с Ричардом поздней ночью, напиваясь, трезвея и вновь напиваясь, он знал, что нельзя найти способ убедить золотого воителя в существовании различия между одним убийством и другим. Убийство есть убийство, сарацины есть сарацины, и два этих понятия отлично уживались друг с другом. Тристан был прекрасен и, несмотря на свою строптивость, все же пользовался любовью. Ко всему прочему он был еще и болваном.