Золотая химера Борджа - Жюльетта Бенцони

— Где вы витаете? Или только что свалились с луны? Вы что, не читаете больше французских газет?

— Не читаю. А зачем мне их читать?

— Похоже, вы и английских не читаете, потому что позавчера они уделили немало места обращению главного комиссара Ланглуа к французской прессе. Он обвинил журналистов в том, что они мешают работать полиции. Что скандально-романтическая версия событий служит завесой, предназначенной для того, чтобы скрыть два похищения, совершенных среди бела дня в Париже таинственным такси. Что похищения были совершены в разные дни и часы: госпожу Белмон похитили по возвращении из Лозанны. Морозини — на пути к себе домой, в Венецию. Таковы факты. Теперь вы все знаете и можете поступать, как вам заблагорассудится. Но если вы будете вставлять мне палки в колеса, я посажу вас за решетку, как заурядного вора-курокрада. Потому что мы ведем крайне сложное расследование, и я уверен: ко всем этим делам причастна мафия. Ясно?

— Более чем.

И еще одно было ясно Адальберу: сейчас он тут всем мешает. Окинув печальным взором свой любимый дом, где хозяйничал Скотленд-Ярд, тщательно обшаривая все уголки, египтолог решил, что небольшая прогулка пешком поможет ему привести мысли в порядок. Внизу Адальбера дожидался привратник, он хотел знать, что ему делать, когда полиция закончит обыск.

— Если полиция не опечатает дом, постарайтесь прибраться в комнатах. А дальше будет видно.

— Что делать с шофером и автомобилем?

— Ими распоряжается мистер Уишбоун. Подождите, пока он вернется. Я зайду завтра узнать, нет ли новостей…

По чести сказать, Адальбер не знал ни что делать, ни что думать.

Обрушившийся на него удар совершенно выбил его из колеи. Невзирая на лондонскую погоду — туман и мелкая изморось, — он уселся на скамейку на набережной и стал смотреть на Темзу. Из глаз его вдруг потекли слезы, принося облегчение измученному сердцу. Лукреция преступница! Лукрецию ищет полиция! Кошмар был сродни сну! Но сквозь страдание пробивался внутренний голос, едва слышный, который он стремился совсем заглушить, но все же тот ему нашептывал, что не бывает дыма без огня. Может, причиной всему кровь Борджа, о которой Лукреция твердила повсюду и которой так гордилась? Чего стоит хотя бы злокозненный Чезаре! Не только Рим был свидетелем его преступлений, а в Риме они были бессчетны, при рези в животе каждый невольно думал о яде, по ночам убийцы с кинжалами без опаски делали свое черное дело. Любовные связи между братом и сострой, отцом и дочерью не считалась зазорными. Что для таких людей жизнь старой женщины? Если к тому же и самой убийце грозила гибель в морской пучине…

Адальбер хотел бы послушать, что ответит ему Лукреция, если расспросить ее об этом. И не сомневался, что рано или поздно узнает, потому что этот «птеродактиль» Гордон Уоррен сумеет схватить несчастную своими когтистыми лапами. Тем более к его услугам помощь комиссара Ланглуа и всей французской полиции… Готовность любой ценой заполучить химеру тоже свидетельствовала не в ее пользу…

Не желая думать о том, к чему все это может привести, потому что это было слишком больно, Адальбер принялся думать о собственных делах. С тех пор как… скажем, уже не одну неделю, потому что он не замечал, как бежит время, он изображал дрессированную собачку, которая прыгает от радости, получив сахарок, скулит от счастья, когда ее погладили, и готова на все, чтобы заслужить еще одну ласку. Он не написал ни строки из будущей книги, ничего не прочитал, ничего не узнал нового. И это он, который всегда интересовался всем на свете! За это время он ни с кем не виделся, не навещал друзей, потерял Теобальда, который до этого безропотно переносил куда большие трудности, но твердо и непреклонно отказался служить «этой даме». А он чуть ли не поколотил его за то, что ему не нравилась Лукреция. О Морозини он и слышать больше не хотел. Изгнал. Вычеркнул из жизни. А заодно с ним и дам с улицы Альфреда де Виньи, и вообще все, что радовало его в жизни до роковой встречи. Начиная с вечера в Опере он жил, не сводя глаз с Лукреции, впитывая ее слова, когда она была рядом, слушая ее голос на граммофонных пластинках, когда она была далеко…

Внезапно Адальбер почувствовал пронзительный холод. Смертельный, от которого заледенело сердце. Где сейчас его сирена? Она уехала так поспешно, что не оставила ему даже записки, строчки, слова. Оставила его, когда он рассчитывал на блаженство. Отняла у него все и исчезла. Адальбер поднялся со скамейки и как автомат направился к Темзе. Вода в ней, должно быть, холодная. Но что ему за дело? Он заледенел до костей. Чем холодней, тем лучше. Миг, и он покончит со своим нестерпимым страданием. Все так просто. Внезапно он увидел белую девичью фигурку в черных волнах другой реки, в темноте жаркой египетской ночи. Салима тоже погибла из-за любви, так же как он.

С ее именем на устах Адальбер уже собрался прыгнуть в Темзу, как вдруг кто-то схватил его за руку, и разъяренный голос произнес:

— Долго вы еще собираетесь валять дурака?

План-Крепен! Собственной персоной. Экипированная, словно собравшись в экспедицию на мыс Горн, Мари-Анжелин, в прорезиненном плаще и зюйдвестке, стояла рядом и потрясала зонтом, как зулус дротиком. Она была вне себя от гнева и на одном дыхании продолжала свою филиппику:

— Я предположить не могла, что когда-нибудь доживу до такой немыслимой катастрофы! Чтобы человек такого ума и образованности — по крайней мере, таким мне он представлялся! — отринул все, что было достойного в его жизни: работу, научные изыскания, репутацию, карьеру, семью…

— У меня нет семьи.

— А мы кто такие? Продолжаю: семью, родину…

— Какие высокие слова, однако!

— Вы дадите мне закончить? Вы у меня уже в печенках сидите, и я должна вам все высказать! Человек, привыкший жить с гордо поднятой головой, твердо стоявший на ногах, встал вдруг на четвереньки, превратился в жалкую собачонку, пекинеса, чихуахуа, лишь бы угнездиться на коленках потерявшей свежесть певички!

— Потерявшей свежесть? Да вы с ума сошли! Вы ее видели? Она…

— Пустое место. Алчная, жестокая женщина, начисто лишенная сердца, столь необходимого как для благополучия ближних, так и для будущего потомства!

— При чем тут будущее потомство?

— Не знаю, так принято говорить. Женщина, которая вот-вот сядет на скамью подсудимых и, вполне возможно, будет повешена! Я закончила! А теперь говорите вы. Что вы намерены делать? Вы по-прежнему дорожите мыслью погрузиться в эту грязную воду и плавать среди очистков, капустных листьев, дохлых крыс и масляных пятен? Или вы предпочтете пойти со мной в «Савой» навестить маркизу, выпить двойной ирландский виски и чашечку горячего кофе?