Профессор Мориарти. Собака д’Эрбервиллей - Ким Ньюман

Вин Лю Цон, она же Лей Лотос, вышла из тюрьмы после того, как кое-кто потянул за нужные ниточки, и устроилась в Лаймхаусе. Зажигает теперь ароматические палочки для Повелителя Загадочных Смертей. По правде говоря, именно на него девушка и работала всё это время. Её новая должность вроде бы вполне безобидна, но вы же не знаете, что именно происходит с посетителями, когда догорают эти самые палочки. Если вышеупомянутые посетители отклоняют вежливое предложение о сотрудничестве или отказываются поделиться информацией.

Молли Дафф, она же супруга раджи из Ранчипура, основала в женской тюрьме Эйлсбери общину индийских душительниц и властвовала в этом заведении двадцать лет кряду. Леди Дебора Хоуп-Коллинз, она же мистрис Строгинс, узнала в одном из судей бывшего клиента, любителя школьной дисциплины. Суд снял обвинения и даже засвидетельствовал её добропорядочность. Мари Франсуаза Лёли, она же та belle Фифи, вовремя выскочила замуж за инспектора Паттерсона, того самого, который и учинил разгром на Кондуит-стрит. На второй день медового месяца красавица испарилась вместе со свадебными подарками. Зато к услугам везучего пьянчужки Паттерсона целых сорок восемь часов были самые профессиональные губки во всей Европе.

В общем, пока суть да дело, кот почти наполовину выбрался из мешка.

За свою долгую злодейскую карьеру Мориарти искусно избегал всяческих слухов и поддерживал видимость прекрасной репутации. Он планировал и совершал преступления, зарабатывал едва ли не больше всех в империи и успевал преподавать за семьсот фунтов в год! Чёрт знает как он изыскивал время читать лекции, ставить оценки и гонять прогульщиков, но изыскивал же.

Когда пресса радостно принялась злословить на его счёт, ни один из бывших коллег или студентов не встал на его защиту. Думаю, ещё до того, как дрянные газетёнки окрестили его «дьявольским гением», кабинетные крысы боялись старину-профессора не меньше, чем его сообщники. Мне, к примеру, доподлинно известно: однажды он весьма медленно прикончил одного юнца за то, что тот неправильно поставил запятую в десятичной дроби.

Итак, мир знает (или думает, что знает) правду об ужасном профессоре Джеймсе Мориарти.

Ну что ж, всё это очень мило.

И тем не менее… Позволю себе прибегнуть к жаргону прохвостов с Флит-стрит: у меня «эксклюзивный репортаж». Лишь двоим известно, как именно погиб Мориарти. Один из них отправился прямиком в водопад и уже ничего никому не расскажет. Другой — это я сам. Я держал язык за зубами, но теперь настала пора поведать о том, как закончил свои дни самый ужасный и самый злобный из известных мне людей. Ну как, сумел я вас заинтересовать? Хорошо, тогда продолжим.

II

Мы вернулись из Корнуолла в начале января 1891 года (пусть порадуются любители точных дат), и профессор тут же с головой ушёл в работу. Да, он всё ещё не поборол приступ меланхолии. Наверняка мучительно обдумывал семейные неурядицы и с удвоенным рвением пытался добиться недостижимого — вернуть утраченное имя. Ведь, в сущности, Мориарти стремился к одному: завоевать расположение господина, который: а) был, очевидно, совершеннейшим чудовищем, лишённым человеческих чувств, б) вряд ли бы оценил достижения профессора на обоих его излюбленных поприщах и в) давным-давно утонул.

Мне хватило и краткого экскурса в биографию Мориарти — я не намеревался копать дальше. В фирме ценили в первую очередь мои стальные нервы, твёрдую руку и отсутствие моральных принципов. Становиться жилеткой для загадочного и непостижимого работодателя не входило в мои обязанности. Профессор почти всё время проводил со своими осами (помните их?), но изредка выглядывал из кабинета и отдавал приказы помощникам. Я следил, чтобы они неукоснительно исполнялись. Хотя некоторые его распоряжения меня озадачили, даже после стольких лет в фирме.

Так, он велел, например, взорвать почтовый ящик на углу Уигмор-стрит и Уэлбек-стрит. Причём сразу после того, как оттуда забрали почту.

Вручить сотню фунтов некоему уважаемому адвокату из Тонтена с наказом, чтобы тот плеснул кислотой на портрет бывшего олдермена, висевший в местном суде присяжных. Крючкотвор сделал всё в лучшем виде, наплевав на свою репутацию.

Устроить двадцатиминутную задержку на Городской и южной Лондонской железной дороге, чтобы мелкий чиновник не успел на встречу с оптиком на Кинг-Уильям-стрит.

Впрыснуть крошечную дозу какого-то вещества в бутылки с вином (во все, кроме одной), которые потом преподнесли главному следователю Кардиффа от имени благодарной вдовы (с неё впоследствии сняли обвинения в убийстве мужа). Задачка была не из лёгких: пришлось протыкать пробки медицинской иглой, чтобы не оставить следов.

Для чего были эти приказы — знал лишь профессор, а он сгинул в водопаде. Так что мне, как и вам, остаётся лишь догадываться. Он всегда вёл дела именно таким образом. Обычно я в конце концов понимал суть этих незначительных на первый взгляд приготовлений и постигал очередную грандиозную схему. Но в данном случае озарение так и не наступило. Этакая неоконченная преступная симфония Мориарти.

Возможно, через много лет некий невиданный доселе гений прочтёт эту страницу, мигом сообразит то, в чём не разобрался недалёкий старик Душегуб, и завершит последний проект профессора. Удачи, друг! Если я всё ещё жив, перечисли мою долю на счёт в банке «Бокс бразерс».

Единственным результатом нашего визита в Фэл-Вэйл стало новое приобретение для фирмы. Через три недели после происшествия с «Каллиником» на Кондуит-стрит заявилась мисс София Кратидес собственной персоной, с визитной карточкой Мориарти в руках. Искала, где бы применить свои таланты.

По пути в нашу приёмную ей пришлось пройти через заведение миссис Хэлифакс. А там в то утро царило необыкновенное оживление. Шведка Сюзетт и мистресс Строгинс в неглиже ездили по лестничной площадке верхом на издателе и банкире. Многие клиенты любили, когда их хлестали по бокам кнутом, а в рот пихали удила. В прошлый раз, помнится, библиотекарь из Джесус-колледжа обскакал здоровенного автора псалмов на целый корпус, и я выиграл семь гиней. Но у Софии в результате сложилось превратное впечатление о предлагаемой работе.

Пунцовая от ярости девушка ворвалась в комнату, намереваясь с ножом в руках отстоять свою добродетель. Устроила настоящее представление, правда кричала в основном по-гречески. Профессор не соизволил выйти из кабинета, и мне пришлось самому успокаивать разъярённую тигрицу. Я уверил, что главная её обязанность — всего лишь резать людей. Наконец она убрала клинок, согласилась присесть со мной на диван и обсудить условия. Я велел миссис Хэлифакс подать чай (но без фирменного жуткого печенья). Слава богу, Полли, принёсшая поднос, явилась в обычном костюме горничной, а не в рабочем наряде (передничек на голое тело и чепец).

— Как насчёт рекомендаций? — поинтересовался я.

София открыла сумочку и достала вырезку из какой-то англоязычной газеты, издававшейся в Венгрии. В заметке говорилось о неких беспутных английских джентльменах, Гарольде Латимере и Уилсоне Кэмпе, которые, судя по всему, поссорились и смертельно ранили друг друга ножом{47}. Мы хорошо знали Кэмпа (он ещё пользовался именем Девенпорт) и не сильно его жаловали. Пройдоха и мошенник, но малополезный, выполнял мелкие поручения — например, собирал компрометирующие письма для шантажиста Чарльза Милвертона и подбивал безмозглых юнцов занять денег у ростовщика Дэна Леви{48}. Кэмп не единожды просился в фирму, но Мориарти считал его ненадёжным мерзким неумёхой и всякий раз отклонял эти поползновения. Случай в Будапеште полностью подтвердил правоту профессора. Латимера я не знал, но приятелем Кэмпа мог быть только полнейший —.

София утверждала, что прикончила обоих. Личные счёты — мстила за гибель брата. Девушка продемонстрировала прекрасное владение ножом, предусмотрительность и аккуратность: венгерские ищейки охотно приняли её версию и поверили, что недотёпы сами укокошили друг друга, а путешествовавшая с ними дама совершенно ни при чём.

Расквитавшись с врагами, мисс Кратидес почувствовала склонность к «мокрой» работе и решила заняться ею профессионально. Она выполнила заказ для «великого вампира» (пырнула ножом одного французского juge d’instruction[23]), но не осталась во Франции, так как мудро предвидела взлёт Ирмы Вап. Самая смертоносная женщина Парижа не потерпела бы конкуренции. Софию наняло греческое правительство (при условии, что она не вернётся в Грецию). Ей поручили сотрудничать с британским департаментом снабжения и присматривать за Георгием Лампросом. При упоминании имени покойного грека я, честно говоря, чуть смутился, но потом взял себя в руки и, изобразив сочувственный взгляд, пожурил её: