Жемчужина - Станислав Михайлов

Едва ли хозяева лестницы испытывали подобные затруднения. И крутизна подъема не должна была их смущать: эти ящеры, насколько известно ученым мужам, ходили на четырех лапах, хотя передней парой пользовались и как мы — руками. Хвосты носили только юные особи — они отпадали сами или, кто знает, вдруг их отсекали? Наверняка у анамибсов имелись какие-то ритуалы инициации, и, возможно, это событие приурочивали к достижению совершеннолетия… Если, конечно, образ мышления их хоть отчасти напоминал наш.

Конечно, когда я впервые входил сюда, еще не зная наверняка, но уже предполагая столкнуться с наследием анамибсов, я не называл это сооружение «бункером».

Вход не был завален или заложен камнями, как это наблюдалось в некоторых «гипсовых усыпальнях», когда-то разбросанных, похоже, по всей Жемчужине, но теперь редко попадавшихся на глаза людям по причине древности и изначальной уединенности таких мест от кипящей жизнью зеленых равнин.

Внутри обнаружилось несколько рукотворных пещер с осыпавшейся гипсовой лепниной. Все деревянные конструкции сохранились в целости, но мне трудно распознать их назначение. Один из залов — человеческому глазу он показался бы огромным, а по меркам анамибсов, наверное, являлся каморкой — имел абсолютно гладкие стены и куполообразный потолок, так несвойственный нам в Хампуране. В некоторых варварских землях, кажется, строили такие же — не удивлюсь, если в подражание анамибсам, хотя могли бы найтись и другие причины.

Центр округлого зала занимал черный камень, напоминавший вытащенную из моря гальку, увеличенную до пяти моих обхватов. Приняв его за своеобразный алтарь, я отрицательно дернул плечом — если это и алтарь, последний служитель культа, знавший соответствующие ему ритуалы, умер задолго до моего рождения, камень ничего не расскажет о них.

В первое посещение вершины для меня важнее было осмотреться по сторонам, ведь тогда я еще совершенно не представлял себе, где оказался.

Отсюда открывался прекрасный вид на долину, окаймленную ожерельем белоголовых гор, поблескивающую змейками рек и сверкающую дугообразными зеркалами озер.

Голубоватая зелень высокогорных тристинов, игольчатыми шарами заполонивших верхнюю террасу, ниже сменялась густо-зелеными и коричневыми шапками чечевичников, перепутавшихся с шерстянкой, в жаркое полуденное время усыпанной крупными каплями сладковатого сока. Еще ниже появлялись клубки ленточных серпарид.

Серпариды — колонии лианообразных грибов, лентами обвивающих скалы и деревья, а, за неимением опоры, громоздящихся друг на друга и образующих невероятно запутанные скопления иногда в три-четыре человеческих роста высотой. Они стараются обвить все, что стоит хотя бы более-менее вертикально.

Если подойти к серпаридам вплотную и остановиться, замереть на девятину дня — допустим, у кого-то хватит терпения — ленты опутают его с ног до головы и скроют под собой как обычный древесный ствол. Что интересно, эти грибы не опасны для нас, не ядовиты, не паразитируют на других растениях и не используют солнечный свет для создания питательных веществ — они даже отражают его, покрываясь липкой зеркальной слизью, которую так любят использовать ремесленники. Будучи снятой с гриба, она быстро перестает сверкать, но зато из нее получается прекрасная перламутровая эмаль.

Ленточники с помощью своей слизи ловят пыльцу, всегда в изобилии наполняющую воздух в месте их произрастания и разносимую ветром. Через поры гриб всасывает, забирает улов, и выделяет заново уже очищенную слизь.

Однажды, в юности, мне пришлось прятаться в едва заметно копошащейся куче таких же ленточников. Правда, я не стал ждать, пока они меня облепят, а бесцеремонно влез в самую середину колонии. Еще бы не влезть! За мной гнались сразу два рвача — пестрые злые морды, полные слюней и жажды убийства — они шли по запаху и быстро сокращали расстояние. Я заметил их с обрыва и понял, что другого шанса судьба мне не подкинет, только прятаться. Через короткое время невозможно было найти следы моего пребывания — рвачи порыскали кругом и ушли ни с чем. Я их понимаю — вонь от грибов довольно-таки специфична и сильно бьет по чувствительному носу, а солнечные блики от зеркальной слизи режут глаза.

С тех пор я стал хорошо относится к серпаридам и больше не истреблял их, как это принято у меня на родине.

Под ними, на следующей террасе, уже достаточно тепло для гигантских многоусых ракостов, выбрасывающих стебли-размножители высоко-высоко над собой, чтобы оттуда взорваться комком змей-корневищ, гибких отростков, разлетающихся в разные стороны со страшной силой и впивающихся в землю, чтобы зародить новый куст. С ними за пространство борются толстые бочонки водоносного дерева. Обычно оно встречается в засушливых местах. Глубокий корень доставляет к поверхности воду не менее эффективно, чем во время дождей ее собирает воронка из веера плотно прижатых друг к другу листьев. Одно водоносное дерево способно поить небольшую дикарскую деревню весь сезон зноя.

Почему они здесь? Почему не вытеснены более сильными влаголюбивыми растениями? Полагаю, потому что ирригация этой террасы давно прекратила работать, а дожди — нечастое явление в долине.

Совсем иначе обстоят дела на нижних террасах, наполовину разрушенных и больше напоминающих хаотически заросший склон, чем творение разумных рук. Лишь ступени лестницы кое-где угадываются под ковром буйной растительности.

Как проникли сюда некоторые семена — загадка. Понятна слюдянка — ее пыльца поднимается выше облаков и разносится, наверное, над всей Жемчужиной. Но орехи даранника: приплюснутые, с вертикальным сквозным отверстием, в которое можно просунуть руку — они-то как перекатились через горы?

Объяснение одно: анамибсы принесли их с собой. И то, что никаких животных, кроме насекомых, которые вполне могли проникнуть в долину вместе с семенами, здесь нет, наводит на мысль, что анамибсы употребляли исключительно растительную пищу. Неожиданное открытие? Вот вам и кровожадные монстры, вот и пугало для детей…

Возможно, когда-то они и были всеядными, на это указывает строение зубов, но к концу своей истории перестали употреблять мясо?

Эти и прочие рассуждения и догадки занимали мой разум и роились в голове во время продолжительного отдыха, что я позволил себе, спускаясь после первого похода к бункеру. Торопиться было определенно некуда: если бы святоши последовали за мной в моем безумном полете — они уже были бы здесь. Мне немыслимо повезло — разгонный толкатель мог рухнуть в любом месте Жемчужины, например, в океан, ведь атакован он был после того, как покинул воздух, в общем, на случайном участке траектории, да и кабина наездника могла разбиться при падении… Они, конечно, на вирманах проследили за дымным следом на небе, но едва ли определили больше, чем то, что точка удара о землю находится в непроходимых диких горах, куда никаким из имеющихся в их распоряжении способов попасть нельзя. Наверняка на меня махнули рукой, как на погибшего.