Жемчужина - Станислав Михайлов

— А ты уверен, что сейчас твое сознание не под контролем? Может, ты думаешь, что все это происходит с тобой, а, на самом деле, твое тело заседает в Совете и решает какие-то важные земные дела? И эти сказки выдуманы твоим собственным разумом, подавленным чужой волей, просто чтобы не сойти с ума?

Она тряхнула головой. Очень Катин жест. Непокорный такой. Мне нравится. Ее голос не менее решителен:

— Короче, фантазировать можно до конца Вселенной. Исходим из того, что имеем. Верим, что мы есть. Верим Ксенате и Лиен. И Жанне Бови… тоже. Где бы там ни был ваш домик с ребенком, — она фыркнула, и я понял, наконец, что это ее задело. Интересно, чем… Все-таки, не понимаю женщин. А Катя продолжала: — Поэтому просто ждем. Проклюнутся наши марсиане, значит, поможем, чем сможем. А пока… Продолжаем отпуск. Мы же в отпуске?

— Прекрасный план, — согласно усмехнулся я.

— Тогда, доктор Джефферсон, с вас один должок.

— Какой же, мадам?

— Ты кое-куда меня прокатишь, и не смей говорить нет.

— Конечно, не вопрос…

— Тогда поехали.

— Прямо сейчас?

— Нет, перед отлетом, а прямо сейчас — кувыркаться в куполах Гелиополиса и, вообще, отрываться. У нас почти две недели!

— О'кей..

Свободных хопперов на ближайшие десять часов не оказалось, и мы взяли стрекач.

Уже садясь в кабину, я связался с Чарльзом Мерсером, поблагодарил за помощь. Сказал, что разобрался со своими проблемами и отбываю. Он посожалел, что так недолго имел честь, и все такое прочее, и виртуально пожал мне руку. Так мы распрощались с учебкой Полинезийского университета и завершили безусловно увлекательный, но, все же, слишком нервный этап своего совместного отпуска, который можно было бы назвать операцией «Бегство от собственной тени».

Ни думал, ни гадал очутиться когда-либо в этом месте.

Напротив, был уверен, что никогда.

Полная Земля прямо над головой.

Ее огромный фонарь заливает голубоватым светом истоптанный реголит.

Здесь нет искусственного огня прожекторов.

Это место никогда не обретет купола, несмотря на свою популярность.

В каком-то смысле, оно напоминает музеи «Аполло» или русских луноходов, но здесь не запрещено месить ногами грунт. Собственно, сюда и ходят его потоптать.

И еще здесь попадаются цветы. Самые настоящие. Обычно, из лунных садов, но бывают и земные. Мертвые, конечно. Цветы не живут в вакууме. Они мерзнут при температуре в минус сто двадцать, а днем жарятся на солнце, быстро теряя вид. Но пока солнце не опалит их — они как живые.

Одна из древнейших человеческих традиций, почти начисто вытертая в век борьбы с семейственностью и воскресшая, едва маятник настроений общества качнулся обратно. Она воскресла, а им воскреснуть не суждено, они обращены в прах и останутся прахом до тех пор, пока случайный метеорит не разнесет вдребезги этот фрагмент лунной поверхности.

Традиция хоронить мертвых, делая из смерти — культ.

Традиция кладбищ.

Никогда бы не пришел сюда по собственной воле.

Что за глупости, в самом деле.

Жили не по-человечески, погибли глупо, похоронены с претензией на романтику.

Чета Джефферсонов, Алла и Стив.

Родители.

Давненько не виделись.

Осколки стеклянной розы на небольшой гранитной плите.

Имена, дата смерти, место смерти, ничего больше.

Гранит оттуда?

Не. Гранит вопреки. Вопреки щелочным лавам.

Знаете, родители… Профессор Игорь Марков… Возможно, вы слышали о нем? Он русский. Вы знаете, как у русских сильны традиции? «Иваны, помнящие родство», — этой поговорке он меня научил. А еще он подарил мне деревянную ложечку, раскрашенную в дикие цвета: черный, красный, зеленый и золотой. Сказал, на счастье. Она была со мной на Ганимеде. Принесла ли счастье? Но я не о том… Мысли разбегаются… Столько всего хотел сказать в детстве…

Марков. Да, начальник девятой станции. Мы сдружились с ним. Он давал мне послушать старинную русскую песню. Нет, не «Очи черные», хотя их тоже. Та песня была геологической. Думаю, она бы очень подошла к обстановке. Игорь перевел ее для меня. Боюсь не вспомнить точно, примерно так:

«Ему поставили венок из минералов-силикатовИ положили на могилу пегматит»

Это про вас.

Гранитоиды — чем не пегматит? Почти одно и тоже, если чуть зажмуриться.

А минералы-силикаты… Да вот, хотя бы эта стеклянная роза… Чем не силикат?

Постойте, что-то еще вспоминаю… Да, из той же песни:

«Он первым бросил на могилу горсть песка с глауконитом —Большую горсть зеленого песка»

А вот и ваше стекло. Его же делали из песка? Говорю, песня про вас. Кстати, откуда эта роза? Почему разбита?

Настоящие розы, небось, тоже бьются тут, если ночью уронить. Вдребезги могут биться. Хотя, могут и не биться… Не пробовал.

Я нагнулся и прикоснулся пальцем перчатки к остроугольному прозрачному осколку. Припаян намертво. Не случайно лопнула, так задумывали памятник. Эстеты.

В призрачном свете Земли поблескивали неровные края битого стекла и полировка гранита. Когда-нибудь они потускнеют, обработанные микрометеоритами и солнечным ветром. Стекло-то, небось, кварцевое или какое-нибудь еще такое… Необычное. Чтобы подольше. Это же важно для мертвых, чтобы подольше. Давайте еще духам предков помолимся. Вон, у Ксенаты народ верил, что предки становятся звездами. Не все. Самые правильные. Остальные превращаются в песчинки. Поэтому, чем дольше история людей, тем больше пустыни. В этом утверждении есть своя соль, если задуматься. Не зря кто-то из классиков писал:

«Мы, оглядываясь, видим лишь руины…Взгляд, конечно, очень варварский — но верный»

Катя коснулась моего плеча. Едва заметен вес ее руки на скафандре.

Я, смешно сказать, забыл, что она здесь, рядом. А ведь это она привела меня. Наболтала, что прабабка строго-настрого запретила ей выходить замуж без согласия родителей. Старой закалки была прабабка. Прошла через такие годы… Похоже, только укрепилась. Люди делятся на тех, кого испытания ломают, и тех, кого делают сильнее. В том числе, сильнее упорствующих в своих заблуждениях.

— Ну, спрашивай своего… благословения, — хрипло бросил я. — Вдруг дадут.

Она улыбнулась. Я увидел эту улыбку одновременно сквозь псевдопрозрачность Катиного шлема и в проекции рядом, под собственным.

— Не сомневайся. Лучшей женщины тебе не найти.

— А ты за всех сразу спрашиваешь?

— А я не спрашиваю, милый. Я ставлю перед фактом. С тобой иначе нельзя.