Письма к провинциалу - Блез Паскаль

Дополнения

Предисловие Вандрока

Известность, которую Письма к провинциалу приобрели в свете, а также польза, извлеченная церковью из осуждения стольких заблуждений, разоблаченных на их страницах, внушили всякому, кто ревностно относится к чистоте морали, желание видеть эти замечательные Письма переведенными на латынь. Это позволяет надеяться, что, распространяясь в землях, где французский язык неизвестен, они вызовут те же последствия, что и во Франции. Указанные соображения, собственно, и побудили меня, невзирая на трудности, в которых я отдаю себе отчет лучше кого бы то ни было, осуществить этот перевод.

Внял я этим соображениям еще и потому, что пронесся слух, будто желание заняться переводом изъявили другие лица. Но так как они недостаточно сведущи ни в обоих языках, чтобы отразить в латинской версии все красоты французского оригинала, ни в перипетиях дискуссий, о которых идет речь, чтобы верно представить мысли Монтальта, то следовало опасаться, как бы они, заставив его говорить на варварском языке, вдобавок не приписали ему также и взглядов, совершенно отличных от его собственных. Чем правильнее он мыслит и чем точнее высказывается обо всем, служащем предметом рассмотрения, тем больше угроза, что содержание его мыслей и высказываний окажется либо приуменьшенным» либо преувеличенным. Ведь сколь бы незначительным ни было уклонение от авторского замысла, маловероятно, что оно не приведет к ошибкам. Некоторые из друзей, на чьи просьбы я не смог ответить отказом, весьма обеспокоились возможными последствиями подобного оборота дела и попросили меня упредить вызывавших у них опасения переводчиков, надеясь, что если даже в чужой языковой форме мне и не удастся полностью сохранить изящество Монтальтова стиля, то уж по крайней мере вся сила и истинность его мыслей будут переданы адекватно. Указанные друзья нашли меня пригодным к выполнению этой работы. Тогда я принялся за изучение произведений казуистов, часто беседовал на соответствующие темы с наиболее сведущими докторами теологического факультета Сорбонны, с которыми познакомился во время пребывания в Париже, и, надо сказать, получил таким образом немалое подспорье для реализации своего замысла. Не менее благоприятным обстоятельством была возможность предложить выполненный труд вниманию самого Монтальта, которую я, конечно же, использовал. Этот великий человек был так добр, что согласился проверить текст перевода, многое в нем исправив и удостоив своего одобрения.

Таким образом, я, со всей доступной мне тщательностью, приступил к работе над изданием предлагаемого ныне читателю варианта перевода, а также примечаний, которые считаю необходимым присовокупить к последнему. Впервые данная публикация была осуществлена мной в 1658 г. в Кельне[379], выдержав с тех пор несколько изданий. Настоящее, пятое по счету, является наиболее полным и точным из всех, поскольку в некоторые места я внес исправления.

В Предисловиях к предшествующим изданиям я удовлетворялся указаниями относительно Монтальтова замысла, осуществленного в Провинциальных Письмах, а также моего собственного — при их переводе и составлении Примечаний. Я не отважился слишком много рассказывать о пользе, которую церковь могла бы обрести от нашего труда, из опасения быть обвиненным либо в тщеславии, либо в небрежности, приводящей к ложным догадкам. Но поскольку Бог, сверх всякой нашей надежды, благословил сделанное, я не могу в настоящее время уклониться от полного раскрытия читателям обстоятельств, приведших к возникновению Писем. Надеюсь, читатели, ознакомившись с моим безыскусным рассказом, признают, что Сам Бог вдохновлял и направлял замысел Монтальтова сочинения. Надеюсь, они восхитятся и воздадут хвалу Провидению, которое столь часто производит величайшие и наиболее важные для блага церкви последствия от вещей, в момент появления ничем не примечательных. Прекрасно понимаю, что большинство изложенных мной фактов известны, в особенности во Франции, всем, кто сведущ в предмете Монтальтовых споров. Однако здесь[380] они известны в гораздо меньшей степени, а потому небесполезно будет о них упомянуть, чтобы тем самым сохранить их в памяти потомков. Поэтому я восстановлю ход событий от самого начала споров в Сорбонне и сделаю наиболее краткий, насколько мне удастся, их обзор.

Намерение перевести Провинциальные Письма потребовало сбора точных сведений относительно всего, имевшего место до и после рассматриваемой дискуссии, поэтому от моего внимания ускользнуло лишь незначительное число фактов, сколько — нибудь связанных с данным предметом. От людей, весьма заслуживающих доверия в связи с затронутым здесь вопросом, я узнал, что Монтальт, публикуя первое Письмо, не думал ни о чем, кроме своих теологических разногласий с иезуитами[381]. Вот как, согласно рассказам вышеупомянутых уважаемых людей, все это происходило.

В Сорбонне разбиралось Второе письмо г — на Арно[382], и диспуты по данному поводу обрели всеобщую известность. Люди, незнакомые с предметом спора, посчитали, будто речь идет об основаниях веры или, по крайней мере, о каком — то вопросе, имеющем чрезвычайное значение для религии. Те же, кто был осведомлен относительно сути упомянутого предмета, с не меньшим прискорбием, чем за заблуждениями людей простодушных, наблюдали за аналогичными дискуссиями в среде теологов. Однажды, когда Монтальт по обыкновению встретился кое с кем из своих друзей, речь случайно зашла о том чувстве горечи, которое они испытывают при виде мнений, навязываемых лицам, не способным со знанием дела судить о сорбоннских дискуссиях, поскольку, появись у таких людей понимание подлинной сути происходящего, они бы стали презирать все эти дрязги. В итоге, участники разговора пришли к единодушному признанию важности данной темы и желательности того, чтобы каким — либо образом были разрушены иллюзии, разделяемые светом. Тогда один из собеседников высказал мысль, что лучшее средство достичь успеха в таком деле — предъявить публике специальный Фактум, где бы показывалось, что в Сорбонне не спорят о чем — то важном и серьезном, но имеет место /только словесная перепалка и чистое крючкотворство, обязанное своим сушествованием лишь двусмысленным терминам, которых не хотят разъяснить. Все одобрили предложенный замысел, но никто не отважился взяться за это исполнение. Тогда Монтальт, почти ничего еще не написавший и не представлявший себе, насколько он способен преуспеть в подобных делах, сказал, что знает, как можно было бы правильно составить этот Фактум, но берется лишь за общую разработку замысла, надеясь найти кого — то, кто сумел бы его отточить и подготовить к печати черновые наметки.

Таковы были обстоятельства, при которых Монтальт взял на себя это обязательство, еще совершенно не намереваясь создавать цикл Писем. На следующий день он собирался начать работу над обещанным проектом, однако вместо наброска сразу получилось первое Письмо в известном нам сегодня виде. Монтальт сообщил о нем одному из своих друзей, нашедшему вполне уместным незамедлительно отдать текст в печать, что и было исполнено.

Письмо снискало такой большой успех, какого только можно было желать. Оно читалось и учеными, и невеждами, оказывая ожидаемое воздействие на умы. Однако имелись тут и иные последствия, которых заранее никто не предполагал. Первое Письмо дало понять, сколь подходящей для приобщения света к сорбоннским дискуссиям оказалась избранная Монтальтом писательская манера. Стало очевидным, что автору каким — то образом удалось вызвать интерес к упомянутым событиям даже у самых бесчувственных и равнодушных людей, задеть этих людей за живое, непринужденно покорить и, наконец, не помышляя о пустом развлечении, но доставив им удовольствие, привести их к познанию истины.

Чтобы слегка нарушить триумф молинисгов, все — таки добившихся цензуры на г — на Арно[383], Монтальт таким же образом и с точно такой же быстротой создал второе, третье и четвертое Письма, снискавшие еще больший успех в свете. Он и в дальнейшем намеревался продолжать разъяснение тех же вопросов, однако (уж не знаю по какой причине), объявив в конце четвертого Письма о заинтересовавшей его возможности рассмотреть мораль иезуитов, оказался всецело захваченным данным предметом.

Обещая это, Монтальт, по собственным нередким признаниям, еще не был уверен, действительно ли он справится с новой задачей. Наш автор полагал лишь, что если, по здравом размышлении, подобное начинание признают полезным для церкви, то ему не составив труда исполнить обещанное, написав одно — два Письма. К тому же угрожая таким образом иезуитам и тревожа их (с тем, чтобы, если разум не имеет над ними никакой власти, с помощью страха призвать этих отцов, по крайней мере, к большей сдержанности), по мнению Монтальта, невозможно подвергнуть церковь даже ничтожнейшей опасности[384].