По ту сторону Стикса - Юлия Сергеевна Васильева

смогу понять, на ком из всего многочисленного клана стоял код. Те, у кого кода не было, уже по ту сторону ворот, ну а оставшиеся чувствуют себя рыбой, выброшенной на берег. Для них это почти как первый день в резервации.

Прицепившийся к нам репортер прыгал от столика к столику с радостью туземца, впервые увидевшего белых геологов, что-то выспрашивал, не расставаясь с диктофоном, словно был рожден с ним вместе благодаря новому виду мутации.

На сцене впервые за долгое время выступала местная группа: на открытом плече басиста явно проступали черные жесткие линии кода, а по шее барабанщика вниз уходили тонкие шрамы, словно ручейки расплавленной в каком-то адском жару кожи. Фрэй, сидевший рядом, следил за музыкантами очень внимательно. Я не мог почувствовать, но был уверен в его невысказанном желании оказаться на сцене с барабанными палочками в руках. У него были все возможности сидеть там, но он никогда ими не воспользуется: единожды выбрав совсем другой путь, не свернет с него даже на секунду. Мне никогда не понять такой целеустремленности и, уж тем более, никогда не примерить ее на себя. Я не знал, есть ли тут чему завидовать… или, может быть, сочувствовать…

На сцене солист хриплым голосом выводил:

Моя жизнь, словно нить, сквозь тонкие пальцы

Не проскочит, не сможет тебя обмануть.

Даже если захочется дольше остаться,

Ты не дашь мне в пути лишний час отдохнуть.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросил я Фрэя.

Тот неопределенно пожал плечами и сделал глоток из стакана, словно на этот раз действительно не знал или не просчитал дальнейших действий.

— Такое ощущение, что от меня уже ничего не зависит. Дальше все решат за нас.

Я не буду скучать и проситься обратно,

Вспоминать твой порог и пытаться свернуть.

Ты прядешь мою нить, да не так уж опрятно,

Так что я не рискую ее затянуть.

Мой друг не отрывал глаз от сцены. Мне не понравился такой ответ.

— Кто решит?

— Тот, кто встал во главе западной группировки.

Я подавился своей выпивкой.

— Что? Тебе стало что-то известно?

— Нет. Но все указывает на то, что лидер у них есть.

Через руки твои от края до края

Одинаково стелятся хлопок и шелк.

Ты безжалостно режешь, цвЕта не разбирая -

Мойры слепы с рожденья, но есть ли в том толк?

— Кто?

— Откуда мне знать? Если даже большая часть их группировки сама этого не знает.

Слишком спокойно он признавал свое поражение.

— И ты не пытался узнать?

Фрэй снова пожал плечами — если не получается, то не получается. Так тому и быть. Уже слишком поздно.

— Почему ты раньше их не приглашал? — он сменил тему, кивнув в сторону группы на сцене.

— Я приглашал, но они не шли.

— Понятно.

Век мой будет коротким, или кратким что миг, -

Слишком гордый заранее нить измерять.

Все, чего я добился и чего я достиг,

Даже пальцам прядильщиц уже не отнять.

Фрэй достал пачку сигарет и закурил, чего не делал почти никогда. В неровном свете клуба мне были видны только его выбритые белыми и красными полосами виски.

К нам подбежал всклокоченный, перепуганный менеджер и сунул белый конверт в руки Фрэю. Друг бросил на меня многозначительный взгляд и, зажав сигарету уголком губы, вскрыл послание. Его глаза, которые, если смотреть сбоку, казались совсем прозрачными, пробежались по содержимому за секунду. Губы моментально растянулись в саркастическую ухмылку.

— Вот видишь, что я тебе говорил. Западная группировка приглашает встретиться завтра и выяснить, наконец, отношения по поводу резервации.

— Кто написал?

— Понятия не имею. — Он с поразительным спокойствием протянул мне конверт.

Я повернулся к менеджеру.

— Кто принес?

Перепуганный служащий ответил, запинаясь:

— Он все еще на улице, если не ушел.

Я вскочил с места, перевернув стул и еще больше напугав менеджера, и едва ли не бегом направился к выходу. Краем глаза заметил, как Фрэй лениво раздавил в пепельнице окурок и последовал за мной.

На сцене после долгого проигрыша прозвучал последний куплет:

Мойры слепы, ну что же, наверно, за дело.

Я и сам слеп и глух — не мне укорять.

В грозных пальцах твоих снова прялка запела:

«Слышишь? Время уходит! Попробуй догнать…»

На улице ночь была густой, насквозь пропахшей настороженностью и страхом. Хлюпала стекающая по водостокам и канализационным люкам вода, застаивающаяся вонючими лужами в любых углублениях после прошедших дождей. Обострившиеся ощущения ловили малейший признак эмоции. Но именно в этот раз, когда моя эмпатия вдруг приобрела такую небывалую силу, она оказалась не нужна.

Недалеко от входа стояла знакомая фигура, практически сливавшаяся с темнотой. Свет отражался только в белках глаз и на лоснившихся поверхностях заплетенных кос. Я тоже замер на секунду, не веря своим глазам. Словно бы только что двухсоткилограммовый тунец сам выбросился ко мне в лодку.

Чувства говорили, что Дэвон был настроен решительно: за ним стоял не просто страх — животный ужас. Только под гнетом этого ужаса он мог прийти к нам, а это для него было равносильно предательству. Не просто предательству кого-то, гораздо хуже: предательству самого себя. Он пока не сказал ни слова, не сделал ни единого движения, но чужие эмоции и побуждения замелькали передо мной ярким калейдоскопом, из которого сложно было выхватить что-то определенное. Это мельтешение кружило голову до тошноты. Потом вдруг вихрь остановился так быстро и неожиданно, что меня по инерции чуть не выкинуло из реальности, как из резко затормозившего грузовика.

Перед мысленным взором встала хорошо знакомая фигура. Она была настолько нереальной, шокирующе-неправдоподобной, что просто не могла быть плодом моего воображения.

Фрэй, как