Том 5. Сибирские рассказы. - Дмитрий Мамин-Сибиряк

— Денег-то много он с собой взял?

— Ничего, ничего не знаю… Деньги все у него. Больших-то денег и нет, а так, про черный день…

Маремьяна Власьевна не договаривала. Она отлично знала, что у мужа на руках было близко «тысячи» и что он все их увез с собой. «Еще убьют где-нибудь, — думала она. — Деньги не малые, вызнают и убьют»… На промыслах убийства из-за денег были не редкостью, потому что промысловый народ отчаянный, с бору да с сосенки. Заводские свои хороши, а промысловые еще почище…

Прошли мучительных две недели. Раз поздно вечером Маремьяна Власьевна хотела уже ложиться спать, как кто-то постучался в ворота. Это был старик Огибенин, приехавший верхом. Маремьяна Власьевна обрадовалась ехму, как родному, и даже расплакалась.

— Голубчик ты мой, Савва Яковлич, а я уже не думала и в живых вас видеть, — причитала она, не зная, куда усадить дорогого гостя. — Ни слуху, ни духу о вас…

— А что нам сделается? Слава богу, живы и здоровы… Вот меня за порохом послали да хомуты новые выправить. А твоих лошадей я вот как берегу, как свой глаз… Не сумлевайся!

Чтобы выпытать от старика всю подноготную, Маремьяна Власьевна послала за водкой, велела разогреть старые щи, сделать яичницу, — одним словом, пущены были в ход самые решительные меры.

— Сам скоро собирается приехать, так лучше моего расскажет, — пробовал уклониться старик от прямых ответов, — Соскучился, говорит…

Водка, конечно, сделала свое дело и развязала старику язык.

— Хорошего мало, Маремьяна Власьевна… Крепко мне наказывал Гаврила-то Семеныч ничего тебе не говорить, потому как самое у нас пропащее дело. Только понапрасну деньги травим… Оно, золото-то, на глазах, а в руки не дается. Сперва-то Гаврила Семеныч даже совсем было от него отшатился, хотел все бросить и ехать домой, ну, а потом точно приклеился к этой самой жиле. Наняли человек с десять рабочих и долбят жилу с утра до ночи, как дятлы. Оно уж очень любопытно: тут вот оно, золото, на глазах, а в руки не дается. Одного пороху сколько извели… Гаврила Семеныч все своими руками вот как старается. Да…

Захмелев и желая угодить Маремьяне Власьевне окончательно, Огибенин рассказал и про Таньку-пирожницу.

— Ну, мой Гаврила Семеныч на озорство не пойдет, — с уверенностью проговорила Маремьяна Власьевна. — А вот Катаеву-то и постыдиться можно… Седой волос его прошиб, а он пустяками занимается…

— А хороша девушка из себя, можно сказать, что всем взяла, — не уздимался Огибенин. — И ростом, и лицом, и характером… А я только к тому о ней завел речь, что она ведьма… Эго она заворожила жилу, не иначе дело… Осиновым колом ее, ведьму!..

— Ну, миленький, тебе пора и соонуть. Ступай-ка домюй! Тоже, чай, жена-то вот как ждет. Завтра договорим…

Появление Огибенина немного успокоило Маремьяну Власьевну. У ней явилась надежда, что муж подурит-подурит и бросит.

— Скажи Гавриле Семенычу поклонник, — иаказьтала она, когда Огибенин уезжал на другой день, — Да еще скажи, что, мол, жена баньку истопит, как он приедет домой. Любит он у меня в баньке попариться… Пусть приисковую-то глину отмоет.

Поршнев приехал домой совершенно неожиданно, гораздо раньше, чем его ожидала Маремьяна Власьевна. Он приехал вечером, когда уже стемнело, на паре своих лошадей.

— Ну, как вы нут без меня живете? — ласково спросил он жену.

— Ничего, слава богу, Гаврила Семеныч! — с бабьей покорностью ответила Маремьяна Власьевна. — Раз с шесть обозы наезжали, так разные мужички останавливаются… Сено сейчас дорого и овес тоже.

Она представила мужу полный отчет за все время, и он остался доволен.

— Золото ты у меня, а не баба! — похвалил Поршнев жену и по пути приласкал Душу, которую всегда любил. — Руководствуйте дома, а я…

Он не договорил и только вздохнул. Маремьяна Власьевна заметила, что он вообще какой-то «туманный». И его какая-то виноватая ласковость тоже ей не нравилась.

«Ох, не к добру!..» — думала она, припоминая обычную строгость мужа.

Поршнев прожил дома два дня и все время ходил по каким-то делам. Мшремьяна Власьевна не закинула ни одного слова об его деле, пока он сам не разговорился.

— Дело, что же, надо правду сказать, неважное… Порохом ничего не можем взять, ну, попробуем диомидом. Так-то его не продают, а есть у меня дружок, казенный штейгер, так чрез него раздобудемся. Порох-то в одну сторону бьет, а диомид, как молонья, во все стороны… Вот этакое дело выходит.

Рассказал он и про Катаева.

— Мудреный он какой-то… Не разберешь. А так ничего, дело свое знает. Упорный мужичонка, можно сказать… У нас такое условие с ним: твоя половина — моя половина. Чтобы, значит, никому не обидно. А там, что уж бог даст.

— Лукавый он… — заметила Маремьяна Власьевна и сейчас же пожалела, что не сдержала своего бабьего языка.

Поршнев только посмотрел на жену и замолчал. Он всегда как-то нехорошо молчал. Было очевидно, что он догадался относительно болтовни старика Огибенин а.

Перед отъездом Поршнев точно отмяк. Он купил на базаре два платка и подарил их жене и дочери.

— Ничего, как бог… — заметил он вскользь, когда у Маремьяны Власьевны показались на глазах непрошеные слезы. — Все от бога…

Ей так много хотелось сказать ему, чтобы отошло наболевшее сердце, но говорить было трудно. Ему было жаль жени и тоже хотелось сказать много, а ничего не сказалось.

— Ты на меня не сердись, — проговорил Поршнев, когда уже лошади были заложены. — Мало ли что бывает…

Она (молчала.

— Знаешь, Маремьяна, — прибавил он неожиданно для самого себя. — Как это тебе сказать… Одним словом, выходит в том роде, как будто я боюсь Катаева… И не то, что боюсь, а вот он посмотрит на меня — и конец тому делу. Точно вот я весь чужой делаюсь…. И даже не люблю я его, очень даже не люблю, а не могу.

— Кругом он окрутил тебя, Гаврила Семеныч…

Поршнев не обиделся, а только молча обнял жену и тряхнул голоеой. Она хотела провожать его до базара, но он ее остановил.

— Не к чему… Оставь!

Она не понимала, как ему тяжело было уезжать. Но его неудержимо тянула какая-то неведомая сила к «Змеевику».

На другой день Маремьяна Власьевна узнала, что муж набрал на базаре в долг разного товара полную телегу. Этого она уже никак не могла понять. Деньги у него были, и должаться не было смысла.

Привезенный Поршневым динамит мало помог делу. Змеевик не поддавался. Приходилось добывать его ломом и кайлами. В результате месячной работы получилось едва несколько золотников.

— Ничего, привесимся к делу, — утешал Катаев. — Уж очень даже любопытно… Вот ежели бы бегуны поставить…

— А деньги где? Бегуны на худой конец стоят тыщи три — четыре…

У Катаева в голове вечно сидели всевозможные замыслы, и только не хватало денег, чтобы производить их в исполнение.

Время шло, и жизнь на «Змеевике» изо дня в день тянулась без всякого разнообразия, как и на других промыслах, с той разницей, что он был совсем в стороне, и никто посторонний не заглядывал в эту глушь. Впрочем), раз неожиданно приехал гуртовщик Гусев.

— Был в Теребинске, наслышался чудес про вашу жилу и нарочно приехал поглядеть на оказию, — объяснял он, — Сказывают, вы золото-то прямо руками берете…

— Вот, вот, в самый раз руками, — поддакивал Катаев. — Не хочешь ли поучиться? А то и нас поучишь… Ты ведь не даром всю жизнь по промыслам маячишь и всего нагляделся. Может, и нас поучишь…

Катаев по обыкновению шутил, а вышла совсем не шутка. Гусев внимательно осмотрел всю жилу и работы и покачал головой.

— Эх, братцы, не с того вы конца работу ведете! Надо как раз совершенно наоборот…

— Ну, ну, поучи!

— А очень просто: вы самую-то жилу оставьте, а взрывайте пустую породу с обеих сторон. Она и останется у вас, как облупленное яичко.

Этот совет изумил и Катаева и Поршнева.

— Ах ты, братец ты мой, ведь оно того… действительно… — бормотал Катаев, почесывая в затылке. — Оказали мы себя, Гаврила Семеныч, вполне лишенными ума… Верное твое слово, Артамон Максимыч. Ежели по камню-то шарахнуть динамидом, так тут всю гору разворотит… Правильно!

Поршнев тоже не мог не согласиться с мнением Гусева, хотя уже и не верил в змеевую жилу.

— Дорогонько обойдется пустую-то породу рвать динами-дом, — заметил он. — Двойная работа…

— А это уж ваше дело. Чей воз — того и песенка, как говорится.

— Поступай к нам в компанию, Артамон Максимыч, — предложил Катаев. — Троим-то веселее…

— Не нашего это ума дело… Мое золото по степи гуляет да хвостиком помахивает.

Поршневу (казалось, что Гусев приехал на «Змеевик» неспроста и что у него с Катаевым есть какие-то тайные дела. В последнем он скоро убедился. По вечерам он любил сидеть на крылечке. Лето было в разгаре, и кругом было так хорошо. Сидя на своем местечке, Поршнев услышал сдержанный разговор, доносившийся из кухни, и сразу узнал голоса Татьяны и Гусева.