Хлопок одной ладонью - Василий Звягинцев

Проще говоря, Виктор Вениаминович являлся для доброй половины Ближнего Востока, расположенного за пределами Периметра, аналогом целого военно-технического НИИ (а может быть, и числящегося в секретных платежных ведомостях таковым). Он брался за разработку, а иногда и за натурное исполнение самых невероятных фантазий многочисленных ханов, шахов, шейхов и просто «уважаемых людей», которые вели между собой когда «холодные», а когда и «горячие» войны, решали запутанные финансовые и династические проблемы, мстили обидчикам и занимались другими увлекательными делами.

Это ведь граждане благополучного и чрезмерно сытого ТАОС привыкли считать, что цивилизованная жизнь – у них, в остальном же мире царят ужас, голод, эпидемии, бесконечная резня и вообще мрак Средневековья.

Однако люди остального мира (если не большинство, то значительная их часть) считали как раз наоборот. На Севере – царство Желтого Дьявола, а вот снаружи Стены как раз и течет настоящая жизнь. У каждого своя и устроенная в полном соответствии с заветами предков и всяческих богов с их пророками.

Так приблизительно в древние времена вольные кочевники относились к замкам и городам. Приехать на базар, пограбить при возможности, разрушить, сжечь – это пожалуйста. Но жить там постоянно – извините.

А фантазии «сильных мира того» сводились к тому, чтобы с максимальным эффектом приспособить технический гений «неверных» к собственным интересам. Вот Виктор Вениаминович и занимался тем, что изобретал и внедрял в производство не имеющие аналогов радиоэлектронные, а также и механические устройства прямого, двойного, даже тройного назначения. Его, к примеру, телефоны, часы, автомобильные свечи зажигания и десятки всяких других изделий великолепно исполняли свои функции в течение всего гарантийного срока, но они же могли при необходимости взрываться, подслушивать и передавать куда надо чужие переговоры, вносить необходимые коррективы в работу управляющих систем и информационно-вычислительной техники… Да что говорить, продукция пользовалась постоянно расширяющимся спросом, и бизнес Маштакова процветал.

Где именно тиражировались его изделия, и каков был реальный результат их применения, его совершенно не интересовало.

Лишь изредка, узнав из газет или сообщения дальновидения о каком-то уж очень загадочном происшествии или необыкновенно эффектном теракте в Мавритании, к примеру, или в турецком Курдистане, профессор прикидывал, а не могло там сработать то-то и то-то? Как правило, такое допущение сразу все объясняло.

Остап Бендер, как известно, составив жизнеописание А.И. Корейко, в значительной мере потерял веру в человечество. Валентин Лихарев был не столь впечатлителен, творческая биография провинциального профессора его совершенно не смутила. Гений на то и гений, чтобы выламываться за общепринятые рамки. А вот использовать его в собственных целях можно и даже нужно. Вполне ведь может наступить момент, когда вдохновение Маштакова потребуется применить для настоящей цели.

Поэтому следует взять его под собственный абсолютный контроль. Никак не посягая на естественное право кормиться трудами рук своих, обеспечить его физическую безопасность (а то, не дай бог, падет жертвой бандитских разборок, или загребет его все же жандармерия по чьей-то наводке), создать условия, чтобы в час «Икс» Виктор Вениаминович «стал под знамена» и выполнял только его, Лихарева, приказы.

Ломать людей Валентин умел, но не любил этого делать без крайней необходимости. Одно дело, какой-нибудь там Ежов, с которым иначе нельзя, и совсем другое – нормальный интеллигентный человек.

Тут следует подумать, как поизящнее выстроить партию, и клиента не напугать и не расстроить, и случайной осечки не допустить.

Сначала была идея подвести к нему Эвелин, и уже через нее переводить дебют в миттельшпиль, потом Валентин решил, что это слишком сложно. «Искусство ради искусства», как выражались в его молодости рапповцы[68], вкладывая в эту формулу предельную брезгливость. Тут нужно попроще, в стиле Паниковского.

Так он и сделал, подсев в точно рассчитанный момент за столик на веранде пивного зала сразу за входом в Центральный парк, куда Маштаков заглянул промочить горло после окончания лекции. Он в теплое время года приходил сюда ежедневно, пил пиво с солеными бубличками, просматривал газеты, отслеживал мелькание загорелых женских ног вдоль огибающих с двух сторон заведение аллей.

Затем обычно направлялся в клуб, где собиралась местная интеллигенция, часа два-три проводил в разговорах на всякие животрепещущие темы. Игр в карты, шахматы и даже домино обычно избегал. В семь вечера ужинал в подходящей компании, крайне умеренно выпивая, и затем у него наступал час охоты. В основном на курортниц.

Студентки (беспроигрышный, но запасной вариант), когда требовалось, приезжали к нему сами, если же очередной пассией оказывалась особа постарше и посолиднее, тут были возможны варианты: гостиница или загородный мотель, ее квартира или же, как знак высшего расположения, – поездка на извозчике в особняк под Машуком.

Начиная работу с клиентом, Лихарев всегда изучал его привычки и распорядок дня во всех деталях, это позволяло в дальнейшем прогнозировать и более сложные формы поведения, настроение в том числе. Если человек безмятежно реализует привычную этологическую[69] схему, значит, в остальном у него все в порядке и непредсказуемых срывов опасаться не стоит.

Заведение здесь было демократическое, спрашивали разрешения присесть рядом исключительно из вежливости, не подразумевая возможности отказа. Вот и Лихарев сел, взмахом руки подозвал полового, который с подносом, уставленным кружками и закусками, непрестанно кружил по залу, и каждый сам снимал то, что ему хотелось, расплачиваясь в конце по факту.

Две кружки холодного «Губернского», тарелочка с очищенными шейками на глазах посетителей сваренных раков.

Лихарев искренне улыбнулся профессору, сделал два крупных глотка, как измученный жаждой человек, прикрыл в наслаждении глаза, прищелкнул языком. Ох, и хорошо же, господа!

Маштаков, допивавший свою первую, улыбкой и кивком подтвердил, что да, действительно хорошо. И погода, и пейзаж вокруг, и все вообще.

Валентин извлек из внутреннего кармана никелированную фляжку, взглядом спросил соседа, не поддержит ли?

Тот отрицательно мотнул головой. До сих пор между ними не было сказано ни единого слова.

Лихарев пожал плечами, глотнул дозу, запил пивом и закусил розовым, не успевшим остыть мясом членистоногого.

Так и сидели еще минут двадцать, по-прежнему не мешая друг другу отдыхать, и только когда Валентин увидел, что и вторая кружка его визави подходит к концу, а третью он никогда не заказывал и, значит, скоро уйдет, усмехнулся вроде бы собственным мыслям и задал вопрос:

– А вот вы, профессор, не пробовали задать по вектору F напряжение вольт на двадцать больше, при этом уводя вот этот спектр частот в зону отрицательных величин?

И изобразил неизвестно как появившейся в руке самопиской с золотым пером довольно сложный график на салфетке. Заштриховал его часть редкими косыми линиями и подвинул к Маштакову, развернув так, чтобы удобно было смотреть.

Сказать, что Виктор Вениаминович обалдел, было бы слишком слабо. Он не принадлежал к сильным натурам и совершенно не умел себя вести в экстремальных ситуациях. Летчик-испытатель из него бы точно не вышел.

Валентин сунул ему свою фляжку, и на этот раз Маштаков отхлебнул, словно бы даже с чувством избавления. Вот сейчас выпьет, и наваждение пройдет.

– Пройдет, пройдет, – заверил его Лихарев. – И даже станет легко и приятно на душе. Только вы уж до конца досасывайте, там всего-то грамм сто осталось… А вот интересно, ваши студенты на экзамене, если вдруг неожиданный дополнительный вопрос вы им ставите, тоже в ступор впадают или все же пытаются выкарабкиваться?

Шутка прошла мимо сознания изобретателя. Пока водка совершала свой таинственный процесс, он тщился сообразить, каким чудом перед ним мог оказаться этот квадрат рыхлой розовой бумаги с черными линиями и закорючками.

– Ясно, – сказал Валентин, расплачиваясь за себя и за профессора, – симпозиум придется продолжить в другой обстановке. Берем такси и едем в более удобное для научных рассуждений место…

– Вы – меня арестовываете? – севшим голосом спросил Маштаков.

– С какой, простите, радости? Со времен инквизиции я что-то не помню, чтобы научные беседы кончались подобным образом. Другое дело, чтобы ваши заказчики вдруг не заинтересовались нашей внезапно возникшей дружбой. Это было бы не в пример печальнее, и не для меня, как вы понимаете…

– Какие – заказчики?.. – голос у Маштакова еще более просел.

Лихарев назвал несколько имен.