Хлопок одной ладонью - Василий Звягинцев

– Какие – заказчики?.. – голос у Маштакова еще более просел.

Лихарев назвал несколько имен.

– Вы уверены, что они за нами сейчас не следят?

– Да что вы, что вы, это же совсем из другой истории…

– Хорошо, если так, поскольку у меня к вам интерес исключительно теоретический, просто я работаю над той же проблемой…

Профессору как-то и в голову не пришло сопоставить увлечение случайного собеседника хронофизикой и глубокое знакомство с совсем другой стороной его деятельности, авторитетами местного преступного мира в том числе.

До Кисловодска таксист довез их в момент, по вечернему времени трасса была почти совсем пустая, и машина свободно шла разрешенные сто километров в час.

Эвелин, или же Эля, как начал ее называть Валентин для удобства произношения (хотя русскому человеку и слово «дихлордифенилтрихлорметилметан»[70] выговорить труда не составляет), приняла гостя радушно, накрыла стол на веранде с видом на окрестности и храм во имя Святого Николая, Мирликийского чудотворца. Ее внешность и «пиджен-рашен» с густой примесью французского удивительным образом Маштакова успокоили. Да и в самом деле, ни бандиты, ни государственные службы себя такими утонченными изысками обычно не затрудняют.

К концу ужина Виктор Вениаминович знал все, что счел нужным довести до его сведения Валентин. Иногда стоит играть открытыми картами.

– Вы изобретаете хроногенератор? Значит, верите, что время устроено не так, как принято считать? Наверняка Кантора изучали, Эвертта, само собой, на Альберта нашего, Эйнштейна замахивались и приятеля его, автора знаменитого уравнения?

А вот кое-кого из древних, египетских жрецов, например, индусов некоторых, наверняка из внимания упустили. Да, впрочем, и понятно, где же их теперь почитать? И как? Санскриту вас точно не учили, Каббале тоже. Но в любом случае… – Лихарев сейчас откровенно веселился, дело, считай, удалось вполне, погода прекрасная, доставленная из знаменитых, единственных подвалов «Хванчкара» приятно кружила голову, Эвелин сидела рядом, смотрела на них с милой улыбкой, совершенно ничего не понимая в происходящем – …если вы взялись работать со временем, так примите за факт, что другие с ним работают гораздо дольше вашего. И достигли большего. В итоге – я перед вами!

Инспектор, если хотите, пожарного надзора, или горэлектросети. Поручено мне посмотреть, а кто это у нас тут в соседнем ХХI веке такой умный появился? И не представляет ли его игра со спичками какой-либо опасности? Отнюдь не наказывая, предостеречь.

– Ты знаешь, Эля, – обратился он к подруге, – ты пойди распорядись, чтобы Виктору гостевую комнату подготовили, домой он сегодня точно не поедет. Да и сама, дальновизор, что ли, посмотри, или почитай букварь, а у нас тут сейчас чересчур серьезный разговор начнется.

Дождавшись, когда Маштаков переварит услышанное, Лихарев без особого нажима разъяснил ему, что вмешательство в тайны времени регламентируется огромным количеством всяких нормативных актов, наподобие морского и воздушного кодексов, строительных норм и правил и т. п. Соответственно предусмотрены и должные санкции для нарушителей. Так что господин профессор, ступив на это скользкое поле, автоматически подставился и, нужно сказать, по-крупному…

– Но я же понятия не имел ни о чем подобном…

– Я не ошибаюсь, юриспруденция вашей реальности признавала и признает принцип – незнание закона не избавляет от ответственности?

Маштаков продолжал барахтаться:

– Но вы же ведь вообще не принадлежите к нашей реальности, каким же образом ваши законы могут здесь иметь силу? Где-нибудь в Трансиордании за публичное распитие спиртного полагается побивание палками, но мы с вами сейчас это делаем и преступниками здесь, у нас, не считаемся!

– Совершенно верно. Но если вместе с нашим накрытым столом перенесемся в страну, о которой вы упомянули, последствия наступят немедленно. А вы сделали именно это. Вы пробили барьер и влились в общий континуум…

В общем, Лихарев настолько заморочил профессору голову, что тот готов был склонить ее, повинную, и принять любое наказание, но все же надеялся на снисхождение, поскольку действовал в состоянии, так сказать, добросовестного заблуждения, и вредных последствий его проступок, кажется, не имел.

Со стороны это могло бы показаться смешным, такая реакция взрослого, образованного и достаточно опытного человека на явно фарсовые высказывания Валентина. В более-менее хорошо написанном фантастическом рассказе подобные сюжеты куда тоньше замотивированы и гораздо убедительней прописаны.

Но все дело в том, что время – столь непонятное и по особым принципам устроенное явление (или способ существования материи), что может оказывать непосредственное воздействие на человеческую психику. Да каждый знает это по собственному опыту – стоит по-настоящему задуматься даже только о собственном прошлом и будущем, как настроение непременно начинает меняться. То эйфория, то тоска, то горькое недоумение, то приступ творческой активности… И каждая из этих эмоций, в свою очередь, неразрывно связана опять же со временем, т. е. с тем его отрезком, в который ты решил предаться размышлениям. Не зря же сказано Экклезиастом: «Всему свое время…»

Знаменитый математик Кантор, додумавшийся до существования «точки Алеф», откуда можно одномоментно обозреть все настоящее, прошлое и будущее, немедленно сошел с ума.

Маштаков так далеко не продвинулся, потому с ума не сошел, но способность критически мыслить на некоторое время потерял.

И, пользуясь его состоянием, Лихарев объяснил, в чем именно будут заключаться накладываемые на «нарушителя» санкции и какого образа действий ему следует придерживаться впредь. Ничего страшного, невыполнимого или влекущего хотя бы материальный ущерб Виктор Вениаминович в сказанном не усмотрел и слегка приободрился.

А Валентин вдруг наклонился к нему и до крайности серьезным голосом спросил:

– А жить вы хотите?

Этот вопрос в тридцатые годы очень хорошо срабатывал в доверительных разговорах с самыми большими и гордыми людьми. Главное, чтобы прозвучал он вовремя и с предельной непреклонностью, не допускающей превратных толкований.

Маштаков осознал суть вопроса, судорожно сглотнул и молча кивнул.

– Следовательно, с этого момента ни один человек не должен узнать о содержании нашей беседы, о моей истинной сущности, о физическом смысле ваших занятий. С вашими так называемыми «друзьями и партнерами» контакты продолжайте, но о каждом из них будете докладывать мне. Я обеспечу вас специальной, недоступной прослушиванию связью. И ничего не бойтесь, любого, кто покажется нам врагом, я могу стереть из реальности без следа. Как будто его никогда и не было на свете. Для вас существует теперь единственный друг и покровитель – я! Если забудете об этом – тоже растворитесь в Великом Ничто…

Валентин, естественно, не полагался только на слова и известным способом внедрил в подсознание Маштакова нужную установку. Этика профессии такое внушение допускала, поскольку не понуждала к тем или иным активным действиям, независимо от их «нравственного вектора», а всего лишь предостерегала от них. И, насколько было известно Лихареву, нынешний уровень земной науки не позволял обнаруживать в сознании подобные блоки, а тем более их снимать.

Одновременно он добавил в психотип профессора чуть больше устойчивого, «врожденного» оптимизма. Чтобы, значит, он относился ко всем исходящим от Лихарева идеям, предложениям и советам с энтузиазмом и верой в успех намеченного предприятия.

Вот и все.

Жизнь теперь представлялась Маштакову в розовом свете, а мысль нового друга о том, что исследования хронополя и конструкцию хроногенератора следует несколько перенацелить, – необыкновенно плодотворной.

Самому Валентину уже в ходе «вербовки» пришло в голову, что хроногенератор на самом деле изготовить надо. Но не такой, что забросил его сюда, пусть и удачно, но спонтанно, а вполне управляемый и приспособленный не только для векторного, но и скалярного[71] воздействия на это самое хронополе. Мысль эта была еще «сырой», но что-то интересное в ней несомненно было. Вот пусть профессор и думает.

Глава 26

Левашов долго шарил по территории Москвы и окрестностей своими хронолокаторами, сконструированными на основе шара, некоторых блоков CПВ-установки и сохранившегося в мастерской пеленгатора Лихарева, пытаясь засечь место, из которого работало то, что вызывало столь сильные временные возмущения.

К его удивлению, получить топографическую привязку не удавалось. То есть сам процесс хаотических скачков напряженности хронополя отмечался с достаточной периодичностью, не реже, чем каждые два-три дня, и продолжался от часа до двух, но вот пространственно локализовать источник возмущений не получалось. Сказывался пресловутый принцип неопределенности.