Троица - Конн Иггульден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Может, сдашься, Томас? – поинтересовался Уорик. – День-то, похоже, за нами.
– Да будь и так, неужели ты бы принял мою сдачу?
Уорик, скептически улыбнувшись, покачал головой:
– Пожалуй, нет. Точно нет. Просто любопытно было: а вдруг ты попробуешь.
Вместо ответа Эгремонт скинул забрало и резким выпадом ударил Уорику по щиту – раз, и другой, и третий, – оттесняя противника назад. Он был напорист и быстр, этот лорд Перси, хотя четвертый удар вышел уже как-то вскользь, а сам он пошатнулся. Уорик выбил у него щит и сделал в боку доспеха внушительную вмятину.
Эгремонт, ахнув под забралом, пал на одно колено. Уорик ждал. Повременив, Томас молнией вскочил с земли и ударом снизу чуть не вышиб у противника щит, расщепив ему край. Ответный удар Уорика пришелся ему в то же место на боку, окончательно пробив пластины.
Эгремонт снова упал на колено, шумно, с сипом переводя дыхание. Во второй раз он поднялся уже со стоном, заметно покачиваясь и прикрывая бок рукой. Уорик рубанул его сбоку по шее. Томас Перси рухнул плашмя, лицом вниз, и шлем его вжался в траву. Лишь тогда взгляду Уорика открылась кожаная рукоятка кинжала, вонзенного меж спинными пластинами доспеха. Еще до поединка из Эгремонта каждую секунду струилась кровь, и он, безусловно, чувствовал, как вместе с ней из него уходят силы. Больше Эгремонт уже не поднялся, а шлем с него сорвал и откинул Эдуард Марч, обнажив безжизненное, меловое лицо в синяках.
Тогда Уорик огляделся, вбирая глазами брошенные мечи и наваленные всюду груды трупов. Сердце гулко стучало, и он тоже снял шлем. А подержав, высоко его подкинул, разразившись победным воплем. Мгновенно подхваченный сотнями кентских молодцов, этот оглушительный, по-звериному хриплый рев раскатился, казалось, на многие мили.
Уорик обернулся к Марчу с ощущением: что бы тот сейчас ни брякнул, настроение все равно не будет испорчено.
– Ну что, к королю? – с пониманием ловя этот взгляд, хохотнул Марч.
– Ну да, – кивнул Уорик. – К нему.
Оба разом повернулись туда, где возвышался королевский шатер.
Король Генрих, оказывается, все так и сидел в полумраке под своим пологом. Доспехи он каким-то образом снял, и теперь на нем поверх шоссов была лишь длинная черная котта. Не было и украшений, кроме ажурного королевского креста на золотой цепочке. Пригибаясь под пологом, Марч поразился мысли: и этот человек – монарх – все это время сиднем сидел в тишине, когда рядом гибли тысячи его подданных.
– Ваше величество? – подал голос Уорик.
Убедившись, что рядом нет ни стражи, ни даже слуг (разбежались решительно все), меч он убрал в ножны.
Генрих хмуро поднял голову.
– Вы меня убьете? – с гордой томностью спросил он. – Поднимете руку на государя? – Было видно, что его бьет дрожь. – Прольете монаршую кровь?
– Да надо бы, – делая шаг вперед, сказал Марч, а когда Уорик ухватил его за предплечье, гневно обернулся. Физически стряхнуть с себя руку Уорика он мог запросто.
Уорик с настойчивостью, тихо и быстро заговорил:
– Если король умрет здесь, то трон унаследует его сын Эдуард Ланкастерский. Малец, который любовью к нам пылать не будет.
Марч раздраженно хмыкнул, а у Уорика округлились глаза: в правой руке у молодого графа зловеще поблескивал кинжал.
– Мне-то что до этого? – бросил сын Йорка, буравя взглядом худощавую фигуру, понуро сидящую перед ними на ложе. – Его линия слаба. Я ее не боюсь.
– Ты подумай о своем отце! – чувствуя, как внутри вскипает гнев, воскликнул Уорик. – Титул герцога Йоркского не возвратится к нему до тех пор, пока не будет отозван Акт о лишении прав состояния. При живом же короле Генрихе его Печать и парламент возвратят нашим семьям все, что мы потеряли.
К его облегчению, Марч с утробным рыком кинжал все-таки убрал.
– Что же, пусть, – сказал он. – Доделать дело можно будет и после. Мне ни к чему король, лишающий меня наследства.
Уорик снял руку с предплечья Эдуарда, чувствуя тошную муть от того, насколько близко был этот недотепа от убийства еще одного такого же, что взирал на них сейчас расширенными потемневшими глазами. То, что Марч от своей темной мысли еще не отказался, читалось во всех его движениях.
– Все наши чаяния осуществились, Эдуард, – произнес Уорик медленно и внятно, разговаривая как будто с мастифом, готовым рвануться с поводка в смертоносном прыжке. – Короля мы отвезем обратно в Лондон и там встретимся с твоим отцом. Так что уймись, прошу тебя. Победа за нами.
27
Йорк провел ладонью по гладкому белому квадрату, зачищенному и готовому под покраску. Когда-то панели этой комнаты представляли собой непрерывное, без прогалин, пестроцветие с гербами каждого знатного дома Англии. Одним из удовольствий молодости Йорка было, приезжая в Вестминстерский дворец, видеть герб своего дома гордо красующимся наряду с другими, столь же благородными. А вот теперь нет. Раскрашенные панели по четырем стенам комнаты ведали своей геральдикой об истории каждого из древних высокопоставленных родов. Теперь же три белых квадрата в этой непрерывной череде словно зияли, уродовали общую картину безобразным бельмом. Три выскобленных и замазанных светло-светло-бежевой штукатуркой герба Йорка, Солсбери и Уорика, вымаранные скорыми на руку королевскими геральдистами. Хорошо хоть уцелела эмблема графа Марчского: четыре равных поля – синее, желтое, красное и белое. Похоже, делопроизводители королевских судов пребывали в нерешительности, включать ли в Акт еще и этот титул, уже вроде как переданный по наследству.
На глазах у Солсбери герцог, поглощенный какими-то своими мыслями, провел рукой по гладкой штукатурке.
– Их со дня на день восстановят, Ричард, – успокоил граф. – Оттиск Печати короля уничтожил все измышления его королевы. Мне доставило большое удовольствие наблюдать, как все эти парламентские крысы заметались исполнять наши указания.
Йорк, надув губы, длинно выдохнул.
– Гнусная это была затея, изначально. И не надо было ее вообще затевать. Наши семьи и есть Англия, до самого сердца, до мозга костей. Тем не менее мне довелось увидеть, как твой и мой гербы оказались вымараны, дочиста соскоблены скребками и рашпилями. Пока я находился в Ирландии, эти чертовы геральдисты спешили выслужиться. Лезли из кожи вон. Замок Ладлоу ведь ободрали дочиста, ты не слышал? Или взять Сандаловый замок: там были гобелены и статуи еще со времен Рима – так ведь все они бесследно исчезли. Порастащили, расхитили, пока я не мог за них вступиться. Ущерб, наделанный Актом, мне теперь не выправить за всю оставшуюся жизнь.
– Да и мне не меньше разору наделали. Хотя, признаться, я черпал некое злорадное удовольствие, повторно отнимая мои имения у тех, кто выложил за них деньги. Но подумать только: часть моих земель теперь находится в руках Перси! Тебе-то хоть удалось возвратить все свои владения без остатка. А вот Генри Перси живет, да еще и дуется на меня за смерть своего папаши и братца, так что без боя мне теперь ничего у него из рук и не выхватить.
На этих его словах Йорк отвернулся от стены.
– Я доверился тебе в Ладлоу. И ты свое слово сдержал. Этого я не забуду. Ты и твой сын возвратили, отвоевали меня у отчаянья и обездоленности, и я испытываю к вам обоим такое чувство, какое больше не испытываю ни к кому. Я всегда буду перед вами в долгу.
Он протянул руку, и Солсбери схватил ее разом и за ладонь, и за предплечье.
Колокола по Лондону принялись отзванивать полдень – протяжная бархатистая раскатистость, под которую Йорк с Солсбери повернули к двери.
– Как там, кстати, король? – поинтересовался Солсбери на выходе в коридор.
– Да ничего, – ответил Йорк. – Епископ Кемп говорит, что такого удобного гостя и не упомнит. Я слышал, Генрих все свое время проводит или в часовне за молитвой, или за чтением. Даже о приеме пищи ему приходится напоминать.
– Ты еще не задумывался, как с ним поступить теперь, когда Акты из свитков вычеркнуты?
– Думать думал, – сухо ответил Йорк, – причем много. Только вот к решению пока не пришел.
Вдвоем они поднимались по лестничному пролету, проходя над Палатой Общин в помещение на дальнем конце. Там уже гудели голоса, которые смолкли тотчас, едва стал виден Йорк.
Белая палата была чуть больше обычной совещательной комнаты, по размерам гораздо меньше зала заседаний парламента. Вдоль стен здесь тянулись скамьи и стояла кафедра для обращений к присутствующим. Сбоку, обозревая всю комнату, пустовало место короля – простой дубовый трон с вырезанной тройкой львов и позолотой по краям.
Ум Йорка был все еще занят подсчетом убытков, так что собрание лордов он замечал лишь смутно. И по численности своей, и по рангу оно было не сказать чтобы выдающимся. Здесь не было никого от Перси, Сомерсетов или Клиффордов, да и вообще тех, кто воевал за короля. Йорк узнал с дюжину мелких баронов, среди них Кромвелла. На ступеньках кафедры он приостановился и кивком головы поприветствовал лорда Грэя. Со времени битвы при Нортгемптоне барон сильно погрузнел: не двойной, а даже уже тройной подбородок, брылья – прямо-таки епископ, а не средней руки феодал. От своего сына и Уорика Йорк был во всех тонкостях наслышан о роли Грэя в той победе. Забавно было представлять, как королевские войска, думая, что враг еще только на подходе, всполошились, когда он на них буквально обрушился. Но примечательней всего то, что Грэй сдержал свое слово и в нужный момент обратил свою рать на Бекингема. Мздой ему за столь своевременное предательство стал откорм на новом богатстве и чин Казначея Англии.