Последняя игра - Дэвид Эддингс

— Они прорвутся на этот раз? — спросил Родар, тяжело дыша. Даже не будучи непосредственным участником сражения, драснийский король начинал задыхаться при каждой атаке маллорийцев.

Вэрана тщательно взвесил силы атакующих.

— Нет, — весомо проговорил он, — только не сейчас. Кстати, придумали вы, как будете отступать? Довольно трудно отводить войска, когда они участвуют в сражении.

— Именно поэтому я берегу силы мимбратов, — ответил Родар. — Они сейчас дают отдых своим лошадям для последней атаки. Как только мы получим сигнал от Энхега, Мендореллен и его люди отбросят маллорийцев, а остальные наши части воспользуются этим и улизнут.

— Атака только задержит маллорийцев на некоторое время, — сказал Вэрана, — а затем они снова кинутся за вами.

— Мы опять выстроимся где-нибудь выше по реке, — ответил Родар.

— Вам придется потратить много времени на дорогу до фортов, если вы будете вынуждены останавливаться каждые полмили и вступать в сражение, — предостерег его Вэрана.

— Знаю, — раздраженно бросил Родар. — Может быть, у вас есть лучшие предложения?

— Нет, — ответил Вэрана, — я только обратил ваше внимание, вот и все.

— Так где же все-таки сигнал? — снова спросил Родар.

На тихом склоне холма, расположенного на некотором расстоянии от происходившей на северном берегу битвы, мальчик-крепостной из Арендии играл на флейте. Мелодия была печальной, но она поднималась к самому небу.

Мальчик сидел один на траве в теплых лучах утреннего солнца и вкладывал всю свою душу в игру на флейте.

Маллорийский солдат, который с мечом подползал к нему сзади, не разбирался в музыке. Он не понимал или его не волновало, что мелодия, которую играл мальчик, была самой прекрасной из тех, которые когда либо слышал человек.

Совершенно неожиданно звуки оборвались, чтобы никогда уже не начаться снова.

Поток раненых, которых приносили в полевой госпиталь Арианы, становился все больше, и молодая мимбратка скоро вынуждена была принять жестокое решение.

Лечению теперь подлежали только те раненые, которые могли выжить. Смертельно раненным сразу давали выпить настоенное на травах горькое лекарство, которое уменьшало боль, а затем оставляли их умирать. При каждом таком решении сердце Арианы сжималось, и она работала со слезами на глазах.

Потом в палатку с исказившимся лицом вошел Бренд, Хранитель трона райвенов. Кольчуга его была покрыта пятнами крови, а широкий круглый шит хранил следы яростных ударов мечей. Вслед за ним трое его сыновей внесли безжизненное, покрытое кровью тело своего младшего брата, Олбана.

— Можете вы осмотреть его? — хрипло спросил Бренд у Арианы.

Одного взгляда для девушки было, однако, достаточно, чтобы убедиться, что рана в груди Олбана смертельна.

— Я могу дать ему покой и утешение, — ответила она довольно уклончиво.

Быстро встав на колени у истекавшего кровью юноши, она подняла его голову и поднесла к губам чашу.

— Отец, — прошептал Олбан, выпив лекарство. — Я хочу кое-что поведать тебе.

— Для этого еще будет достаточно времени, — сиплым голосом ответил Бренд.

— После того, как тебе станет лучше.

— Мне не станет лучше, отец, — чуть слышно сказал Олбан.

— Глупости! — возразил Бренд, но в его словах не было уверенности.

— Осталось мало времени, отец, — сказал Олбан, слабо покашливая. — Пожалуйста, выслушай меня.

— Хорошо, Олбан. — Хранитель трона райвенов наклонился, чтобы лучше слышать слова сына.

— Там, в Райве, после появления Белгариона я почувствовал себя униженным, поскольку тебя сместили с должности. Я не мог вынести этого, отец. — Олбан опять закашлялся, и кровавая пена появилась у него на губах.

— Тебе следовало бы лучше знать меня, Олбан, — нежно сказал Бренд.

— Теперь я знаю, — вздохнул Олбан. — Но тогда я был молод и высокомерен, а Белгарион — никто, выскочка из Сендарии — оказался на твоем месте.

— Начнем с того, что это не мое место, Олбан, — сказал Бренд. — Оно принадлежит ему. Белгарион — райвенский король. Это не имеет ничего общего с положением или должностью. Это долг, этот долг его, а не мой.

— Я ненавидел его, — прошептал Олбан. — Я начал повсюду следовать за ним.

Куда бы он ни пошел, я был его тенью.

— Для чего? — спросил Бренд.

— Сначала я этого не знал. Но однажды он вышел из тронного зала в мантии и короне. Он казался таким напыщенным, таким важным, будто он действительно король, а не простой мальчишка с сендарийской кухни. Тогда я понял, что мне надо делать. Я вытащил кинжал и швырнул ему в спину.

Лицо Бренда внезапно застыло.

— После этого я долгое время пытался избегать его, — продолжал Олбан. — Я знал, что поступил не правильно, знал уже тогда, когда кинжал выскользнул из моих пальцев. Я думал, что, если буду держаться в стороне от него, он никогда не узнает, что это именно я решился на это. Но Белгарион способен узнать то, что не может узнать ни один человек. Однажды он разыскал меня и вернул кинжал, который я в него швырнул. И сказал, чтобы я никогда никому не говорил, что я натворил. Он сделал это ради тебя, отец, — чтобы скрыть от тебя мое бесчестье.

Бренд поднялся, лицо его было суровым и неумолимым.

— Пошли, — сказал он трем другим своим сыновьям. — Нам нужно сражаться, мы не можем тратить время на предателей. — И повернулся спиной к умирающему сыну.

— Я пытался служить ему верой и правдой, отец, — молил Олбан. — Я посвятил свою жизнь защите королевы. Разве это ничего не значит?

Бренд продолжал стоять, отвернувшись.

— Белгарион простил меня, отец. Неужели ты не можешь найти в своем сердце чувств, чтобы тоже простить меня?

— Нет! — резко ответил Бренд. — Не могу!

— Пожалуйста, отец, — молил Олбан. — Неужели у тебя не найдется для меня хотя бы одной слезинки?

— Ни одной, — сказал Бренд, но Ариана видела, что это ложь. Угрюмые, с серой поволокой глаза этого человека были полны слез, но лицо его оставалось подобным граниту. Не говоря больше ни слова, Бренд вышел из палатки.

Каждый из трех братьев Олбана молча пожал ему руку, и они ушли вслед за отцом.

Некоторое время Олбан тихо плакал, но затем все возраставшая слабость и лекарство, которое дала ему Ариана, отвлекли его от горестных мыслей. Он пролежал немного в забытьи, но потом вдруг приподнялся и кивком подозвал мимбратскую девушку. Она наклонилась к нему, поддерживая его за плечи одной рукой, и ей удалось услышать его последние слова.

— Пожалуйста, — прошептал Олбан. — Пожалуйста, расскажите ее величеству то, что я сказал отцу, и скажите ей, как глубоко я раскаиваюсь. — Голова его упала на грудь, и он умер.