Все случилось летом - Эвалд Вилкс

Больше ему сказать было нечего. И они на пару принялись изучать Лизету. Старик Дайльрозе как-то странно смотрел на нее, склонив набок голову, и с лица его не сходило этакое страдальческое выражение. Его жена опять проехалась по щекам кончиками пальцев. Вздохнула. Еще раз смерила гостью с ног до головы и, взяв ее под руку, куда-то повела, потащила, потянула.

Опомнившись, Лизета увидела, что находится на кухне. Просторный стол был уставлен всякой снедью, другой, ничуть не меньше первого, ломился от грязной посуды. На газовой плите булькала кастрюля. Обычная дровяная плита, давно отслужившая свой век, теперь была застелена газетами, а сверху противни с пирогами, с печеньем… Куда ни взглянешь — кувшины, тазы, ведра…

— Уж такая наша материнская доля — заниматься хозяйством… Пока молодые веселятся… Ничего не поделаешь.

До Лизеты голос хозяйки доходил будто издалека. Но как же розы! Должна же она передать Ивару розы.

— Мы поставим их в воду, чтобы не завяли. — Дайльрозе забрала у нее цветы. — Нашей Бените столько нанесли, столько нанесли… Даже места не хватило. Пришлось в ванну складывать. Жаль, завянут, пустая трата денег.

Она разыскала пустое ведро, напустила в него из-под крана воды, потом сунула туда принесенные Лизетой розы. Задвинув ведро в угол, помогла Лизете снять пальто. Повесили его тут же в кухне на гвоздь.

— Горь-ко! Горь-ко!

Можно было подумать, этот свадебный клич доносился с улицы или из соседней квартиры. Дайльрозе прислушалась к нему, затем, разочарованно качнув головой, повернулась к Лизете:

— Знали бы вы, какую дочь мы для вашего сына вырастили! Такую дочь! Она б могла составить хорошую партию — из художников кого-нибудь, певцов или актеров. И вот тебе на — студентик… Из колхоза… А вдруг его ушлют куда-нибудь после института? Что же тогда, разводиться? Вы же сами не захотите, чтобы наша Бенита оставила Ригу, квартиру и все это. — И Дайльрозе-мать очертила рукою круг. — А потом, столько денег на свадьбу потрачено…

Лизета слушала, не смея возразить. Ее сызмальства приучили в чужом доме свои мысли держать при себе. Пришла в гости, нечего хозяйке выговаривать за то, что подливку пересолила, мясо пережарила. Лучше промолчать. А не нравится, можешь уйти…

И Лизета молчала.

— Наша Бенита и на пианино играет. Учителя специально нанимали… Вы знаете, что такое пианино?

У хозяйки как-то странно дернулась щека. Уже в который раз она, как барышник на лошадь, бросала на несчастную Лизету свой оценивающий взгляд: да, не бог весть какие стати, да уж придется взять, ничего не поделаешь. Но сладкой жизни пусть не ждет! И она продолжала изливать накопившуюся досаду, поскольку ей, наконец, попался человек, имевший какое-то отношение к ее несбывшимся надеждам относительно дочери.

— Лиелкая…[2] Неужто не могли подобрать фамилию поизящнее? Как же наша Бенита с такой фамилией в обществе покажется: Лиелкая! Тьфу! Совсем о детях не думаете — в свое время было так легко переделать фамилию на латышский лад… Мы ведь тоже Дайльрозами с мужем не родились… Кто детей своих любит, пойдет ради них на все.

В одном углу кухни что-то скрипнуло, будто там отворили немазаную дверь чулана. Неожиданно скрип этот перешел в кашель, затем в смех. Лизета вздрогнула, обернулась: с табуретки, стоявшей за расшатанным буфетом, поднялась женщина, седая, с накрашенными губами и моложавым лицом.

— Что ты придираешься, Розалия! — сказала она хозяйке — Разве найдется еще более латышская фамилия, чем Лиелкая? По мне, лучше фамилии и быть не может. Я бы пошла за Лиелкая, будь он даже хром или кос. Был бы мужчина — вот что я вам скажу!

Шаркая шлепанцами, она подошла поближе. Переложив сигарету в мундштуке из правой руки в левую, вытерла руку о край синего фартука и протянула Лизете:

— Меня зовут Анныня. Я здесь судомойка. Обо мне вспоминают, когда надо мыть посуду. А вообще-то я сестра хозяина, Карлиса Дайльрозе, и, по обычаю, мне бы полагалось сидеть не то справа, не то слева от жениха, но что рядом с ним, это уж точно.

Она усмехнулась, повернувшись к хозяйке:

— А ты что это, Розалия, своей новой родственнице и сесть не предложишь? Угостила бы чем-нибудь, гостья-то издалека приехала. Раз уж породнились, тут ничего не поделаешь.

Розалия Дайльрозе окинула золовку презрительным взглядом: дескать, что с нее возьмешь — ничтожество! Но без нее тоже не обойтись. Сообразив, что и сама вела себя не совсем как надо, она повернулась к Лизете и, подтолкнув ее к столу, расчистила на нем уголок, сдвигая грязную посуду, громоздя один ворох на другой. С соседнего стола взяла миску с холодцом и чуть ли не швырнула ее на расчищенное место. На тарелку положила основательную порцию тушеного мяса, раздобыла хлеб, все это расставила перед Лизетой.

— Да вы садитесь! Я-то пойду к гостям, не годится их оставлять одних.

Лизета села, как когда-то за хозяйский стол садилась каждым куском попрекаемая нахлебница. Положив натруженные руки на колени, сквозь слезы глядела она, как расплывшаяся фигура хозяйки, словно глыба студня, затянутая в шелк, колыхаясь, удалялась из кухни. Но почему ж она не осадила ее… эту глыбу студня, не поставила ее на место, не сказала, что сама она гусыня, невежа, что… В чужом доме? Но такое и в чужом доме спускать нельзя!

При мысли об этом Лизета чуть не расплакалась. Всегда так: когда спорить нужно, слов не найдешь, зато потом, наедине с собой, уж тут она разойдется. Это чем же Ивар ей плох? Как посмела его охаивать? Молодой, порядочный, работящий. Из себя видный. Здоровьем так и пышет. Такого поискать! Чего ей еще надо? Чего?

— Вот вам угорь, вот лососинка, угощайтесь! Много ли нам, девочкам, нужно!

Судомойка Анныня поставила перед ней еще несколько тарелок. Она была не так уж молода, как Лизете показалось вначале. В летах женщина, но глаза добрые, голос ласковый, и она как-то сразу располагала к себе. Лизета уже собиралась что-нибудь попробовать из расставленных перед нею кушаний, но, взглянув на грязную тарелку с объедками, принесенную из комнаты и лежавшую на самом верху стопы, отвернулась. Ей стало нехорошо. Но Анныня истолковала это по-своему.

— Аппетита нет? — удивилась она. — Ну, тогда у меня найдется кое-что другое…

Судомойка наклонилась, пошарила под столом и достала оттуда бутылку с коньяком.

— Выпьем, а?

Лизета покачала головой.

— А! Ну, знаю, в чем дело! — воскликнула Анныня. — Сердитесь! Очень сердитесь, да?

Лизета молчала. Щеки по-прежнему горели, и она прижала к ним ладони, чтобы немного охладить. Судомойка усмехнулась, выпила рюмочку. Потом еще одну.