Все случилось летом - Эвалд Вилкс

— Виноват я, конечно, — проговорил он мягко. — Надо было раньше вас известить. Написать, самому съездить… Да как-то не собрался. Отвык я от дома…

И оттого, что сын признал наконец за собою вину, оттого, что ей снова припомнились обидные слова, услышанные в этой кухне, от декабрьского дождя — от всего вместе взятого Лизете сделалось так грустно, что насилу сдержала себя, чтобы не расплакаться. Но она подумала, что сейчас никак нельзя плакать, — не для того устраивают свадьбу. Вымучив улыбку, сказала:

— Пора тебе к гостям возвращаться. Иди, иди, ждут тебя…

А сама держала его за руку, боясь отпустить, боясь утратить с таким трудом обретенное чувство близости. Можно было подумать, она только сейчас для себя открыла истину: хоть и стал он чужим, временами непонятным, но так же ей дорог, как и раньше, когда барахтался в люльке и когда озорничал с другими мальчишками.

— Иди, — повторила она.

А в комнате гости кричали хором: «И-вар! И-вар!»

Сын улыбнулся ей той же улыбкой, с которой вошел на кухню, и осторожно высвободил руку.

— Не расстраивайся! — сказал он уже в дверях. — Какой смысл…

Лизета села на прежнее место. Взгляд ее снова уткнулся в груду немытой посуды, и она поспешила отвернуться. Ей показалось, что вся эта грязь и объедки свалены здесь нарочно, чтобы унизить ее. Глаза ее встретились с глазами судомойки — та внимательно следила за разговором матери с сыном, — а теперь, навалившись грудью на спинку стула, в раздумье курила.

— Вот это, я понимаю, мужчина! — наконец сказала Анныня. — Мальчик стал мужчиной. Как в такой день не вспомнить свои восемнадцать лет! Только жаль, далеко они, ни в какую подзорную трубу не увидишь. Эх-хе-хе… Нравятся мне молодые парни! Есть в них что-то такое… Как бы сказать… Лихость! Как у моряков дальнего плавания. Когда такой посмотрит на тебя своими серыми глазами… Бог ты мой! — Тут судомойка сообразила, что подобные разговоры гостье не по душе, и нахмурилась. — Ну, чего разохались? Лучше б выпили за здоровье сына. Что, налить?

Лизета отказалась, и тогда она налила себе из бутылки, спрятанной под столом.

Свадебный пир продолжался. Теперь там затянули песню. Хор получился не очень слаженный — как бывает, когда поют случайно собравшиеся люди, — но все недостатки певцы возмещали громогласностью и усердием. Тут в дверях показался сам хозяин, и следом за ним, словно девятый вал, накатила песня, так что обе женщины невольно переглянулись, при этом Анныня подняла кверху большой палец — дескать, все как надо. Так на свадьбе полагается.

— Тебе что? — спросила она брата. Тот приподнял пустые графины.

— Давай помогу, — предложила Анныня, но хозяин как-то боком обошел ее.

— Все так нахлестались, что хорошее вино жаль на них переводить, — сказал он. — Нюх-то все равно по-отшибло.

Дайльрозе неуклюже наклонился к буфету, но сначала подмигнул Лизете, как будто приглашал ее стать соучастницей маленького заговора. Потом принялся разливать из бутылок и банок разные жидкости, прибегая к помощи водопроводного крана. Разлив приготовленное снадобье по графинам, он двинулся обратно, но у двери обернулся.

— Как себя чувствуете? — спросил он Лизету, подмаргивая и улыбаясь. — Я уж вижу, неплохо. — И Дайльрозе вздохнул с облегчением. Потом повернулся к сестре: — Ты поухаживай за гостьей. Она из деревни. Из колхоза. — Хотел что-то добавить, но ничего не придумал. Ушел.

— Добрый человек мой брат, только немножко того, — заговорила Анныня. — Да-а, но теперь нам придется поработать.

Она поднялась с табуретки, достала тазик, налила воды, придвинула груду немытой посуды, потом сунула Лизете полотенце:

— Будешь вытирать. Больше тут делать нечего.

Так они работали, пока в кухне не появилась Дайльрозе-хозяйка. Опустилась на табуретку дух перевести. Долго смотрела на работниц, думая о чем-то своем. Раз-другой у нее опять подернулась щека, она провела по ней ладонью, не забыв утереть и глаза. Наконец поднялась и, открыв дверь в коридор, сказала:

— Идемте, покажу… Покажу вам приданое нашей Бениты. Моя дочь не какая-нибудь голодранка, вроде… — Так и не докончила: дыхание перехватило.

Анныня вытерла о передник руки.

— А что? Пойдем! — согласилась она, обрадовавшись возможности поразвлечься.

Тут же рядом с кухней находилась другая дверь, и, открыв ее, Дайльрозе провела родственницу в узкую, длинную, как кишка, комнатку. Большую часть ее занимала кровать, с виду допотопная, с резными ножками, со всякими финтифлюшками на высоком изголовье. У окна стоял письменный столик, у двери — платяной шкаф. Еще несколько стульев с гнутыми ножками и косыми спинками. Лизета смотрела на все растерянно, не зная, что сказать. Прямо как в лавке подержанной мебели. Но Дайльрозе и не дала ей говорить. За локоть подтянула Лизету поближе к кровати:

— Видите! — И хозяйка взмахнула рукой, желая окончательно сразить эту деревенщину. — А матрац-то каков! — Она отвернула край одеяла с простыней и саданула по нему кулаком, так что в глубине сердито загудели пружины. — Не опилками набит — морской травой! Теперь таких не делают. Весной старик сам перетягивал. И вообще…

Внезапно взгляд хозяйки застыл на голой стене поверх кровати: там торчал только гвоздь. И больше ничего.

— Ах так! — прохрипела Дайльрозе, и у Лизеты по спине забегали мурашки: столько было злобы в этом выкрике. — Он уже начал хозяйничать! Еще в дом, кроме худых башмаков, ничего не принес, а уж начал распоряжаться… Ну, погоди, милок, я тебе покажу!

И эта затянутая в шелк колода, обдав Лизету запахом пота вперемешку с одеколоном, забегала по комнате с проворностью школьницы. Она заглядывала во все углы, опускалась на колени, шарила под кроватью, пока не нашла то, что искала, за шкафом. Это была довольно большая картина: ночь, берег моря, луна… Голая женщина с распущенными волосами с кокле в руках стояла, прислонившись к сосне, и любовалась искрящейся лунной дорожкой. В стороне, гордо выгнув шеи, плавала пара лебедей…

— Чем ему не понравилась картина? — задыхаясь от злости, кричала Дайльрозе. — Рама, конечно, дешевая, так что ж, из-за этого снимать ее со стены? Сначала бы свою заимел, а уж тогда… Какой командир нашелся!

Дайльрозе скинула с себя туфли, еще больше заголила постель и, вскочив на полосатый матрац, принялась пристраивать картину на прежнее место. Она даже не заметила, что старуха из деревни, перед которой собиралась похвалиться приданым дочери, тихо вышла из комнаты, отстранив ухмылявшуюся в дверях Анныню.

Лизета знала, что ей делать. Весь вечер горечь в ней собиралась по капле, а теперь вдруг все стало ясно, решение было принято. Сейчас же надо встретиться с сыном, взять его за руку и сказать: «Ивар, пойдем отсюда!» Она должна сделать то, что делала и раньше