Плачь, Маргарита - Елена Съянова

Она села в машину. Вальтер шагнул в сторону, наткнувшись на пасмурный взгляд Лея. В этом взгляде уже не было блеска стали, скорее — сероватая скука предрассветного неба и грусть долгого ожиданья.

«Он лучше, чем ты о нем думаешь», — сказала Эльза. С другой стороны, этот «перманентный психоз»… Что делать и на каких весах взвешивать потери прошлые и те, что предстоят? Роберту казалось, что, сидя в кресле в гостиной Гессов, он рассуждает вполне здраво; он рад был вот так посидеть немного в одиночестве и поразмышлять. Он был абсолютно уверен в себе и, как ему казалось, ясно видел себя со стороны. В действительности, провожая дам, он вошел вслед за ними в гостиную, присел на минутку в кресло, не раздеваясь, и в то же мгновение провалился в беспамятство. Температура у него была запредельная. Эльза позвонила Брандту, тот приехал и велел не прикасаться к Роберту.

— Пока жар не уменьшится, его нельзя трогать. Так мне подсказывает интуиция.

Вернувшемуся из Промышленного клуба Гессу он признался, что с подобным состоянием сталкивается впервые.

— С ним уже было так на моей памяти дважды, — сказал Рудольф. — Первый раз наш деревенский лекарь лечил его льдом и холодными простынями. После второго раза он основательно напился, и это больше не повторялось до сегодняшнего дня.

— Что ж, понятно, — кивнул Брандт. — Выраженная психопатия. Слишком непредсказуемо. Я бы не взялся сейчас вмешиваться. Организм сильный. Сердце здоровое. Пока подождем.

Прошло около часа; на лбу и висках Роберта появились капли пота, и он начал что-то бормотать. Сначала никто не вслушивался. Но вскоре сидящая рядом с ним Маргарита испуганно поглядела на брата.

— Руди, он… с тобой говорит.

— Бредит, — поморщился расстроенный Рудольф. — Может быть, уже можно перенести в постель? — обратился он к Брандту. — Или хотя бы раздеть?

Но тут не только он — все ясно услышали произнесенную Леем вполне отчетливо фразу:

— Они виделись каждый день в парке у дома, и я об этом знал.

Гели, находившаяся в гостиной, тихо ахнула. Эльза сделала непроизвольное движение к Роберту, но Брандт удержал ее руку.

— Нет, нет, фрау Гесс, его нельзя сейчас трогать.

А Рудольф медленно обвел взглядом женские лица: на всех трех было беспокойство, переходящее в страх.

— Нет, я не шпионил за ними, — почти спокойно продолжал Лей. — Я просто все время слышал, что происходит. Я не мог и не хотел мешать. Да, не хотел. Я не оправдываюсь. Но ты должен знать. У этой девочки сердце… Оно любит так, как любит. Прости меня, Руди.

— Что это? О ком он говорит? — Гесс повернулся к жене. — Объясни мне, пожалуйста.

Гели опрометью выскочила из комнаты.

— О ней? — Рудольф снова повернулся к Лею. — Та-ак… Продолжай, Роберт. Это интересно.

Но Роберт молчал. На его пылающем от жара лице появилась слабая улыбка. Гесс отшатнулся.

— Что это такое? Карл, объясните мне!

— Галлюцинация. Он видит вас и говорит с вами.

— О чем? О чем он говорит?

— Видимо, о том, что его мучает в действительности. Психопатия, загнанная внутрь. У него слишком сильная воля. Хотя, повторяю, я подобного еще не наблюдал.

— Карл, вы не думаете, что лучше было бы привести Роберта в чувство? — тихо спросила Эльза.

Брандт покачал головой.

— Ни в коем случае. Нельзя вмешиваться наугад. Это мое твердое убеждение. Организм со многим справляется сам. Этому нельзя мешать.

Вред может быть непоправим, впрочем, я не психиатр. Можно пригласить специалиста.

— Я думал — чем это они похожи, — снова заговорил Лей. — Очень просто. Оба талантливы. Оба могут прожить и друг без друга, и без нас всех. Наверное, это несправедливо, но они хотят быть вместе. От одного таланта, как от одного корня, могут питаться многие… Два таланта едва ли уживутся в гармонии… Но разве можно ей это объяснить? Разве можешь ты объяснить Грете, что я мизинца ее не стою? Слова… вообще игрушки для бездарностей! — Он медленно утер ладонью мокрый лоб. — Мы сейчас одни, и я скажу тебе что думаю. Она должна была полюбить именно такого, как Гейм, такого, кто начинал как Адольф, но сумел остаться собой…

— Что? Ты… — Гесс отдернул руки, едва не схватив Лея за воротник куртки, которая все еще оставалась на нем. — Карл, неужели нельзя прекратить этот… спектакль!

— Пойдем, Грета. — Эльза встала. — Так будет лучше. Пойдем.

Маргарита тоже встала, медленно, как во сне; она шла к двери, не отрывая взгляда от лица Роберта. За дверями, прижавшись к стене, стояла Ангелика. Эльза обняла ее.

— Гели, не бойся ничего. Мы с тобою. Видишь, нас здесь трое. Три женщины вместе — это сила.

— Что с ним? — прошептала Ангелика.

— Это моя вина. Роберт пережил слишком тяжелое потрясение из-за того самоубийства. Потом едва не лишился детей. Он все время чувствует себя виноватым, — продолжала Эльза, глядя в глаза Маргариты. — Он просто измучился. Нескончаемая цепь вин: Полетт, Елена, жена, Гели и Вальтер, Адольф, наконец, ты… Но Врандт прав — есть вещи, с которыми человек должен справиться сам.

— Эльза, я хочу быть с ним! Я нужна ему. Я не позволю Рудольфу…

— Чего? — Гесс стоял на пороге гостиной, меря сестру холодным взглядом. — Ты уже позволила себе столько, что едва ли вправе чего-то не позволять другим. А ты… — Он шагнул к Эльзе. — Ты знала все? Ты была с ними в сговоре! Ты позволяла им лгать Адольфу и лгала сама? Ты… поздравила его с помолвкой. Эльза! Я не могу в это поверить.

— Оставим объяснения до того момента, когда Роберту сделается лучше, — мягко попросила она.

— Значит, все правда? Тебе просто нечего мне ответить!

— Пока я все сказала.

Гесс презрительно усмехнулся.

— Что ж, ступайте к нему. Пусть исповедуется дальше, а мне хватило. Ступайте же! Но знайте — вы, все трое, — если это вы заморочили его настолько, что вынудили так подло лгать, то можете поздравить друг друга — там лежит жертва вашей пошлой бабьей логики, по которой ложь оправдывается во имя… чего бы там ни было. Пусть даже самой высокой любви! О, Роберт — благодарный пациент этой клиники под названием…

— Руди, достаточно! — Эльза сделала к нему шаг. — Прошу тебя.

— Ая все не мог понять, что за чушь он нес однажды! Якобы нечего и каяться тем, кто грешил во имя любви. Чему удивляться? Когда так много путаешься с бабами, сам превращаешься в…

— Рудольф!

Он еще раз смерил жену и сестру ледяным взглядом и вышел прочь. Ангелику он как будто не заметил, и это было для нее больнее самых резких и грубых слов.

Впрочем, неизвестно, кому было больнее в тот странный февральский вечер, может быть, именно ему — мужу, брату, другу, — и если друг в нем все еще исходил негодованием, то муж и брат уже винили себя… Он вспоминал свои тирады и морщился от отвращения. Он продолжал возмущаться поведением Роберта, но в то же время напряженно, с тревожным чувством прислушивался к тому, что происходило в доме. Он ходил по спальне в надежде, что Эльза вот-вот вернется, но ее все не было, и он продолжал ходить, потом садился к столу в кабинете, листал книги, курил и снова прислушивался.

Роберт со всеми его перепадами настроения, убийственным цинизмом, беспощадной искренностью и сердечной болью был бесконечно дорог ему. Дорог так же, как Рем, это чудовище во плоти. Как Пуци.

«А ведь я их уже потерял, — говорил себе Рудольф. — Но разве я хотел этого? Разве не сопротивлялся? Разве был выбор? Я просто оставался с Адольфом, всегда с Адольфом — только и всего». Он вздрогнул от звука приближающихся торопливых шагов.

В спальню быстро вошла Эльза, чтобы взять несколько полотенец.

— Как он? — глухо спросил Рудольф.

— Неважно. Головная боль, судороги… — Она собралась выйти, но он удержал ее.

— Не лучше ли мне заменить тебя?

— Нет, не лучше.

Он хотел отобрать у нее полотенца, но она отстранилась. Он повернул ее к себе.

— Посмотри на меня.

— И все-таки не нужно тебе к нему.

— Он все еще говорит?

— Он больше ничего не говорит. Ты обидел сестру.

— Если я ее обидел, то извинюсь. Кстати, ей тоже нечего там делать.

— Руди, оставь нас. Роберту слишком плохо. Ему нужна Грета. И я.

Она вышла. Рудольф отправился в столовую, открыл буфет, нашел среди бутылок «смирновскую» водку и налил себе стакан до краев. Выпив, он лег в постель, потом встал, чтобы написать для секретаря записку из нескольких пунктов, но успел записать лишь один — просьбу к рейхсфюреру Гиммлеру приехать завтра к трем часам. Затем буквы начали расплываться, строчки перекосились, и секретарь едва ли разобрал бы второй пункт, не говоря уж о третьем.

На следующий день с утра на Мюнхен обрушился снегопад, какого здесь давно не видали. Снег был мокрый, тяжелый и валил не переставая. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, занимавшийся делами в своем кабинете на втором этаже Коричневого Дома, поглядывал в окно, думая о том, как ему добраться до Принцрегентштрассе. Едва ли к трем часам дороги сумеют расчистить и появится хоть какая-то видимость, значит, придется идти пешком; правда, здесь недалеко — минут десять…